Москве скучаю, что сил никаких нет терпеть с ней, любимой, разлуку!
У тётушки от подобных слов из глаз фонтаном брызнули горькие слёзы, и она громко расплакалась прямо за столом, закрыв лицо худыми натруженными ладонями. Её, бедняжку, можно было понять: не ожидала она такого поворота дел, никак не ожидала. Наоборот, настроилась уже на то, что племяша будет теперь рядом с ней, что в деревне работать устроится и обеспечит ей в старости тихую и покойную жизнь, что её, наконец, похоронит. А оно всё вышло не так, всё совсем по-другому вышло. Придётся ей и дальше, видимо, в деревне одной бедовать, горе горькое мыкать, а костлявую старуху-смерть встречать в одиночестве…
- Не плачь, тёть Тамар, не плачь. Не надо, - попробовал было утешить тётушку растроганный Максим, у которого и у самого на глаза набежали слёзы. - Я не знаю, как у меня в Москве дела сложатся, честно скажу: не знаю. Да, мне пообещали в колонии помочь, мужик один пообещал замолвить за меня словечко. Но это такой мужик, я тебе скажу, что лучше бы его и не знать совсем, и держаться от него подальше… Я, конечно же, съезжу и попытаю счастья: чем не шутит чёрт. Но уверенности у меня нет никакой, что что-то путное получится. Больше тебе откроюсь, признаюсь как на духу: боюсь, что не получится ничего и на этот раз, если уж у меня с университетским дипломом в 70-е годы ничего путного не получилось… А теперь у меня в паспорте позорное клеймо стоит, теперь я - бывший зэк, уголовник, человек судимый. И какая разница - за что! Кому захочется там, в столице, с таким уркаганом связываться и выяснять причину, руки об меня марать? Дураков-простаков там нету… Так что не расстраивайся заранее, тёть Тамар, не стоит. Съезжу, выясню, окончательно обрублю там концы, чтобы не было уже никаких надежд и иллюзий, - и к тебе опять под крыло вернусь. И будем мы с тобой жизнь вдвоём доживать, друг друга подбадривать и поддерживать…
Подобные слова Максима чуть успокоили тётушку: она перестала плакать, утёрла нос и глаза платком. Но сама предполагаемая поездка в Москву сильно не понравилась ей: она страшилась её почему-то…
Глава 22
«А сердце ещё не сгорело в страданье,
Всё просит и молит, таясь и шепча,
Певучих богатств и щедрот мирозданья
На этой земле, золотой как парча.
Неведомых далей, неслышанных песен,
Невиданных стран, непройдённых дорог,
Где мир нераскрытый как в детстве чудесен,
Как юность пьянящ и как зрелость широк.
Безгрозного полдня над мирной рекою,
Куда я последний свой дар унесу,
И старости мудрой в безгневном покое
На пасеке, в вечно шумящем лесу».
Даниил Андреев <1941 год>
1
7 сентября 1986 года Максим Александрович Кремнёв, 31-летний молодой человек, новоиспечённый житель деревни Бестужево, рано утром отправился с железнодорожного вокзала Касимова на электричке в Москву - вторично покорять столицу. А перед этим, 5 сентября, он зашёл к их деревенскому участковому милиционеру, чтобы сообщить тому об предполагаемом отъезде. Просто так, без разрешения местных властей, ехать было нельзя: отпущенного по УДО Максима могли ведь объявить и во всесоюзный розыск за самовольно оставление места прописки. А ему это было не надо совсем: новые головные боли и свистопляска.
Вот он и пришёл в опорный пункт милиции ближе к вечеру, поздоровался там с участковым лейтенантом, своим ровесником, и сказал ему про намерение уехать через два дня в Первопрестольную - искать там место работы.
- Не хочешь у нас приземляться, значит, корни пускать? Тошно тебе в деревне с чумазыми мужиками и бабами находиться рядом, да? - с недовольным прищуром в глазах ответил ему лейтенант. - Москва всё покоя тебе не даёт, всё туда очумело рвёшься. Ну-ну! Флаг тебе в руки и тёплый калач в дорогу... Только вот я одного не пойму, Максим Александрович! Ты же пробовал там остаться после окончания МГУ, насколько я знаю, как тётушка твоя мне рассказывала, уважаемая Тамара Степановна. И получил, уж извини за откровенность, от ворот поворот: ко двору тамошним кадровикам не пришёлся. Даже и срок за то поимел и чалился потом 3,5 года, что как клещ за Москву ухватился и не хотел из неё уезжать. А теперь вот опять за старое берёшься, опять туда сломя голову мчишься на всех порах как голый на еблю. Москва она что, не пойму, мёдом что ли намазана? Или там без-платно кормят и поят, а по вечерам баб раздают - в нагрузку к выпивке? А если и в этот раз не выгорит у тебя дело, получишь коленом под зад: что тогда? В колонию опять пойдёшь, новый срок мотать? Тебе там, я гляжу, понравилось.
- Если не получится сразу устроиться - сюда к вам вернусь, - тихо ответил Кремнёв, бледнея, которому совсем не понравился и сам разговор, и издевки участкового. - Так Вы отпускаете меня, или как? - повторил он свой вопрос, в упор на лейтенанта глядя.
- Да езжай ты куда хочешь! - обречённо махнул рукой участковый. - Приковать наручниками я тебя не могу: не имею права. Сейчас у нас, у милиционеров советских, вообще никаких прав нет: Горбачёв их все отобрал, объявив на всю страну перестройку и демократию с гласностью. Сейчас жизнь такая пошла, что хочешь работать - работай; не хочешь - дома сиди и дрочи, насмотревшись вдоволь европейской порнухи, или занимайся бизнесом - спекуляцией или барышничеством по-простому, по-русски если. За тунеядство теперь никого не сажают, как раньше, не отправляют на Соловки за нарушение паспортного режима. Народ наш страх теряет совсем, и государство от этого трещит по швам и под откос катится! Куда с такими порядками придём?! - даже представить страшно. Великого Сталина обосрали по самое некуда, великодержавника и трудягу каких поискать, человека идейного и святого, партийного монаха-схимника с десятью пядями во лбу, мечтавшего освободить и осчастливить всех, - обосрали, а взамен не предоставили ничего кроме порнухи, наркоты и жвачки. А на этом долго не проживёшь и ничего путного не построишь. Жвачка - она жвачка и есть: резина, дерьмо собачье, обманка. Её пожевал-пожевал - и выплюнул к ядрёной матери, да ещё и грязно выругался вдогонку. То же самое и с перестройкой будет, с демократией и гласностью, - вот посмотришь. Вы там у себя в Москве больше всего этого перестроечного дерьма нахлебаетесь, взвоете от него, а мы тут в деревне посмеёмся над вами…
- До перестройки-то, помнится, - продолжил далее развивать свою мысль патриотично-настроенный участковый, не обращая внимания на кислый вид посетителя, - наши добропорядочные советские люди великой созидательной идеей жили: построением коммунизма, сиречь справедливого без-классового общества, основанного на братстве, взаимопомощи и любви, на отсутствии неравенства. А теперь всем всё стало по х…ру, кроме порнухи и денег, все духовные ценности и идеалы на помойку выбросили за ненадобностью. Бизнесменами все вдруг захотели стать и буржуями, долларовыми миллионерами наподобие Ротшильдов - чтобы переплюнуть по богатству Америку, чтобы дворцы и яхты себе завести, рабов в услужение. Из богобоязненных русских людей безбожных, без-совестных и тупых американцев Горбачёв с компанией захотели сделать. Ну что ж, поглядим, как это у них, кремлёвских мечтателей, получится…
- Товарищ лейтенант, - вторично перебил участкового Максим, которому надоело политические бредни слушать. - Давайте всё же к нашим баранам вернёмся. Меня-то Вы отпускаете в Москву, я не понял? Я могу туда 7-го числа уехать?
- Отпускаю. Можешь, - холодно и коротко ответил милиционер. - Только, если всё-таки получится у тебя там каким-то чудесным манером зацепиться и закрепиться, если вдруг повезёт, - сообщи сюда свой столичный телефон и адрес, не поленись. Ладно? Я должен знать, где тебя искать, если что, если вдруг обстановка в стране переменится, и Горбачёву дадут коленом под зад. Ну-у-у, это если патриоты-велико-державники опять в Кремль вернутся. Тётке Тамаре сообщи в письме, а она - мне. Договорились? И приезжай к ней почаще, искатель счастья, если тут жить не планируешь. Не забывай там, в столице, что она тут - одна как перст, и помочь ей, старой одинокой бабке, кроме тебя некому…
2
В Москву 7 сентября 1986 года Кремнёв ехал с хорошим настроем и относительно спокойным настроением. Тому способствовала в первую очередь общая обстановка в стране, которая при Горбачёве и вправду резко переменилась в лучшую сторону. В первые несколько лет, по крайней мере. Что было - то было: зачем врать? Народу советскому дали ВОЛЮ, наконец, о которой он так мечтал, так мечтал с Великой Отечественной войны ещё! - чтобы во всю природную ширь и мощь развернуться и удаль свою богатырскую показать, помноженную на наличествующие таланты.
При Горбачёве спокойно и без проблем можно уже было с постылой кабинетной работы уволиться ко всем чертям, где подавляющее большинство народонаселения страны - дипломированные специалисты в особенности - штаны протирало годами и десятилетиями за здорово живёшь и за оклады бешенные, нетрудовые; уволиться - и открыть свои малые предприятия, фирмы собственные и кооперативы. Это чтобы заняться ДЕЛОМ наконец и приносить ПОЛЬЗУ государству, а не одни стенания и убытки. Можно было даже и деньги у государства в долг взять - подъёмные так называемые, или кредиты - на собственную раскрутку, и арендовать либо купить себе на них необходимое помещение, сырьё и оборудование, рабочих нанять. Это - во-первых… А во-вторых, жить и работать можно было уже где угодно и кем угодно, наплевав на прописку и на диплом, на специальность прежнюю, часто ошибочную или случайную. Государству уже никто и ничем не обязан был: как в больших, так и в малых вопросах. Каждый человек становился свободным по-настоящему - как птица! Что было - то было, опять-таки, и надо честно про горбачёвскую перестройку писать - не бояться правды.
Милиция ещё была и работала в те переломные и переходные годы, да, - но уже не вмешивалась никуда, не прессовала народ, не отлавливала по пивнухам и баням, как раньше: власть её сузилась во второй половине 80-х до минимальных размеров...
А ещё спокойствия и уверенности Кремнёву придавала его негласная переписка с Гиви Кутаисским, коронованным вором, человеком авторитетным и с большими связями в столице. Ему за пару недель до выхода на свободу Максим, согласно договорённости, отправил маляву по тайной тюремной почте и сообщил, что скоро-де откидывается, но хочет после этого ехать на родину, в Рязанскую область. Чтобы отдохнуть там немного и получить паспорт новый, прописку, могилу родителям облагородить и окультурить, тётке по хозяйству помочь. И только после этого ехать уже в Москву со спокойным сердцем, что он планировал сделать в начале сентября - не раньше. Раньше, мол, никак не получится.
На это своё послание он быстро получил от Гиви ответ, по тюремной почте опять-таки, что он, Гиви, всё понял и не возражает против планов Максима. Брат его Арсен тоже в курсе, и будет его до сентября ждать. А в конце малявы стоял семизначный столичный телефонный номер, по которому Максим должен будет позвонить в сентябре, когда в Москву приедет. И ему по телефону всё расскажут: что, куда и как. Не сомневайся, мол, парень, приезжай и звони осенью - не прогадаешь… С этим-то телефонным номером Кремнёв и ехал в Москву, который лежал в
