тяжёлые, обильные слёзы, готовые уже фонтаном брызнуть наружу и залить всё вокруг.
Чтобы не расплакаться, не дай Бог, не раскиснуть и не завыть от горя, хмельной и угарный Максим протяжно зарычал медведем, отчаянно затряс головой, наваждение с себя стряхивая, и заскрипел зубами до боли в дёснах. «Хватит сопли жевать, дружок, хватит! - сам себе приказал строго. - Слезами прошлое не вернёшь, как и счастье прежнее, безмятежное. Забывать всё это надобно, слышишь?! - забывать, и побыстрей, не трепать понапрасну нервы… И надо перестать сюда приходить: бередить воспоминаниями и сладкими картинами прошлого душу. Молодость и годы счастливые ушли безвозвратно, увы, как и сами родители: Царство им Небесное обоим. Но жить-то продолжать надо - дальше нести свой крест. Я ведь не все ещё дела на земле закончил, не все Божьи силы растратил, энергию, волю и жажду жизни: рано, значит, сдаваться и киснуть без пользы, к смерти загодя начинать готовиться, рано. Оставлять незавершёнными Божьи дела и себя самого тоской убивать, паникой и пессимизмом - большой грех, дерзкий плевок в Небо. Господь подобной дерзости не одобрит и не простит, и сильно за это осудит - ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ лишит… А подобного допустить нельзя никак: я ещё и на Том свете пожить и потрудиться хочу, доделать там то, что тут не успел или не смог по разным причинам…»
5
Дав себе твёрдый зарок не приближаться к отчему дому больше во время вынужденных приездов в Касимов, герой наш расстроенный и полупьяный поехал в деревню Бестужево после этого и прожил там в тишине и покое до начала сентября, когда вместе с тетушкой они выкопали на огороде картошку и сложили её в подвал, завершив таким образом летнюю заготовительную кампанию, жизненно-важную, или смертельно-важную для любого колхозника. А до этого он всё лето крутился в саду: помогал тётке Тамаре собирать и консервировать фрукты и овощи на зиму, сахар и соль в деревенской лавке покупать, перец и уксус тот же. А ещё он с домом возился, нуждавшимся в срочном ремонте, с покосившимся от времени плетнём, который пришлось практически заново перебирать; как и строить тётке новый курятник взамен старого, сгнившего, в котором курам было холодно и неуютно зимой. И делал он это всё с большим удовольствием и старанием: соскучился парень по физическому созидательному труду, к которому был со студенчества ещё приучен, со стройотрядовских славных времён. К тому же он понимал, что обновляет дом для себя по сути, что это теперь и его гнездо тоже: другого-то у него не осталось. И это понимание удесятеряло силы: за лето он многое сделать успел, чем сильно порадовал больную тётушку. Она буквально светилась от счастья и не могла на племяшу нарадоваться - такого рукастого и делового. По деревне не ходила - летала бабка, соседям Максима нахваливала каждый Божий день…
В августе Максиму сделали наконец паспорт в милиции с пропиской в деревне Бестужево и с пометкой о судимости в конце. И стал он после этого полноценным и полноправным гражданином своей страны - Союза Советских Социалистических Республик… А следом за этим, в середине августа, касимовские ритуальщики возвели и новую мраморную могилу родителям. И получилась она на удивление хороша: Максим такого не ожидал, когда заказ делал и оплачивал в конторе. Местные мастера постарались на славу: молодцы! Заказчик остался доволен работой. К могиле Кремнёвых после этого и вправду стали ходить на экскурсии толпы зевак: другой такой красоты на их городском кладбище тогда не было...
Работал Максим в саду и огороде тёткином днём, а вечерами ходил гулять почти ежедневно по окрестной лугам и полям, когда дождя и сырости не было, - красотой родных мест любовался. Во время долгих прогулок он полной грудью вдыхал и вдыхал целебный и питательный русский воздух - и всё не мог никак надышаться; внимательно вглядывался в окружающий его дольний и горний мiр, напряжённо музыку сфер слушал, которой позавидовал бы любой композитор. От всего этого счастья божественного, необъятного и дармового кружилась и дурманилась его голова, и сердце заходилось радостью дикой и превеликой! Он часами ходил и дурел от сказочной красоты, что его со всех сторон окружала. Дурел - и не понимал, был не в силах понять, как можно было взять и покинуть однажды подобную красоту навсегда, как это наши бары праздные и пустые после революции делали, с лёгкостью поменять её на заморскую, на чужую. Это ж всё равно что родителей поменять, решив по недостатку мозгов и души, что соседские будто бы лучше… Валяясь на душистой и мягкой траве животом вверх с широко раскинутыми руками, наблюдая за бабочками, стрекозами и кузнечиками, стрекочущими и скачущими над головой, он заряжался энергией и здоровьем от Священной Русской Земли - и давал клятву себе и Господу, что никогда её, КРАСАВЦУ, не оставит и не даст в обиду. Мало того, он жизнь за неё отдаст - если это потребуется, конечно.
Когда восстанавливались силы до прежней величины, он поднимался на ноги и дальше шёл по полям и лугам, с удовольствием подставляя голую грудь тёплому летнему ветру и при этом горланя на всю округу одни и те же стихи, что лучше, полнее и точнее всего настроение его внутреннее передавали, его безмерный душевный восторг:
«Гой ты, Русь моя родная,
Хаты - в ризах образа…
Не видать конца и края -
Только синь сосёт глаза.
……………………………
Если крикнет рать святая:
“Кинь ты Русь, живи в раю!”
Я скажу: “Не надо рая,
Дайте родину мою”…»
А вслед за божественной лирой Есенина, великого земляка Кремнёва, звучала в его голове и мозгу, как и в его растревоженном красотой малой родины сердце, и другая лира, не менее звонкая и пронзительная, духоподъёмная и прекрасная, - лира Николая Рубцова:
«Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
- Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. -
Тихо ответили жители:
- Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зелёный простор.
Словно ворона весёлая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!...
Время придёт уезжать -
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь».
(«Тихая моя родина»)
«И всей душой, которую не жаль
Всю потопить в таинственном и милом,
Овладевает светлая печаль,
Как лунный свет овладевает миром».
(«Ночь на родине»)
«Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг - везде о них тоскую,
И, разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую».
(«Утро»)
«За нами шум и пыльные хвосты -
Всё улеглось! Одно осталось ясно -
Что мир устроен грозно и прекрасно,
Что легче там, где поле и цветы».
(«Зелёные цветы»)
Странно тут было то, что Максим к своим 30-ти годам изучил и прочитал от корки до корки практически всю русскую и советскую поэзию, которая имелась тогда в стране в наличии, которую печатали и продавали власти. У него было на это время и возможности: всё познать. Сначала - на старших курсах МГУ, когда он охладел к учёбе и только и делал, что читал художественную литературу. Но больше и полнее всего - в колонии, где он не вылезал практически из тюремной библиотеки, где перечитал всё, что имелось на полках, начиная от Ломоносова, Державина и Жуковского, Пушкина, Лермонтова и Баратынского, Некрасова, Кольцова и Тютчева, и кончая русско-советскими корифеями: Блоком, Есениным, Маяковским, Твардовским, Исаковским, Симоновым и Лебедевым-Кумачом. Мало того, что он прочитал всех известных и заслуженных русских и советских поэтов в полном объёме, - он многое из прочитанного ещё и запомнил: память на хорошие стихи имел отменную с детства, когда слово в слово запомнил и повторил наизусть с первого раза прочитанную матушкой поэму Некрасова «Генерал Топтыгин». А ведь было ему тогда всего-то 3-и годика… Так вот, зная и помня многие прекрасные стихи великих русских и советских поэтов, во время летних прогулок он, тем не менее, только двух кудесников слова цитировал и распевал, только ими одними дышал и жил: Есениным и Рубцовым. Потому что только они двое, выходцы из русской глубинки, из русских народных недр, максимально резонировали с его тогдашним душевным настроем, осуществляли самый полный и самый мощный выброс эмоциональных сердечных чувств. Только они двое, на его скромный взгляд, лучше, глубже, полнее и тоньше всех остальных чувствовали Россию, или Святую Матушку-Русь. И передавали те чувства и понимание через свою изумительную ПОЭЗИЮ, которой нет цены. Они, как волшебные губки, если позволительно такое сравнение, непостижимым образом вбирали и впитывали в себя из КОСМОСА на протяжении короткой жизни НЕПОБЕДИМЫЙ И ВСЕСОКРУШАЮЩИЙ РУССКИЙ ДУХ. И потом, в переработанном виде, ГЛАГОЛОМ закачивали его в ДУШУ РУССКОГО НАРОДА, крепили, бодрили, чистили и возвеличивали ЕЁ, оберегали от скверны земной, от мрака, гниения и разложения... И оба приняли мученическую смерть за то - за поддержку и подпитку РУССКОЙ ДУШИ Божественным эликсиром. Одного, Есенина, зверски замучили и убили, и потом показно повесили сатанисты-троцкисты в гостинице Англетэр; другого, Рубцова, задушила в пьяном угаре любовница…
6
В августе, когда Максим вернулся в деревню счастливый с новеньким советским паспортом в кармане пиджака, тётка Тамара не менее его самого обрадовалась такому наиважнейшему событию в жизни племянника. Сидя с ним вечером за праздничным столом, она спросила как можно нежнее и аккуратнее, чтобы не обидеть Максима, когда и где он собирается работать теперь, получив документ на руки?
- А то, - добавила она тихо, - не ровен час, опять милиция прицепится к тебе; спросит: почему не работаешь и всё такое. Проблемы опять, не дай Бог, начнутся… Меня, к слову, и председатель колхоза нашего недавно спрашивал про тебя, когда я пенсию в правлении получала, интересовался, где, дескать, ты собираешься зарабатывать на жизнь, пускать корни. А я только пожала плечами: не знаю - ответила и улыбнулась глупо… Он тебя в школу пристроить хочет - учителем. Ему уже натрепали бабы, что ты Московский Университет закончил, что малый шибко учёный и грамотный, - вот он и обрадовался такой удаче. В нашей школе учителей не хватает. Никаких. Иди, племяш, туда работать действительно. Глядишь, через пару-тройку годков директором там станешь. А что?! А почему нет?! С твоим-то дипломом! - вполне можешь стать! Директор там старенький.
- Успокойся, тёть Тамар, - ответил племянник, нахмурившись. - Работать я буду, и обязательно. Но только не здесь, не у вас… Я в Москву собираюсь осенью, в сентябре. Вот картошку тебе помогу выкопать - и поеду с Богом.
-…В Москву?! - вытаращилась тётка испуганно и недоверчиво. - А кто ж тебя туда теперь возьмёт-то, с судимостью?
- Постараюсь, чтобы взяли, - невесело засмеялся Максим. - Я ведь так по
