На склоне лет

минимум, ниже в два раза. Да еще воздух разреженный. Без акклиматизации просто не хватает воздуха для дыхания. Обязательно будешь задыхаться.
        Но мы полярники и альпинисты к морозу привыкшие.
        Так вот. Первым стал подниматься Волгин, за ним и я. Мы ползли по отвесной стене, вбивая айсбайлем в скальную породу под толстой коркой льда шлямбуры. Так мы проползли довольно большое расстояние в тридцать метров за четыре часа, пока не вышли на горное плато, которое увенчивала ледяная шапка вершины. Уже на отвесной скале я не мог полностью сосредоточиться на работе. Да, в пылу работы в горах забываешь о холоде и кислородном голодании, но здесь мне самой работы – восхождения было мало. Недостаток туристического энтузиазма я восполнял размышлением.
        И вот что мне тогда подумалось. Мы, русские, никакие не европейцы, а азиаты. Но это азиатчина у нас особая, свойственная на Востоке только для избранных, которые живут не с людьми, а вдали от них. В нашем народе встречаются люди, которые живут с людьми, но какой-то другой жизнью. Они создают о себе в народе такое впечатление, что живут не в мире, а в своем сознании, живут сознанием. Причем это сознание расходится у них с той жизнью, которой живет народ. Рано или поздно они отрываются от народа, выделяются из него, но почему-то остаются жить среди народа. Это наши интеллигенты. Они ведут свое происхождение от тех дворян, которые отправились в Европу на выучку. Сами европейцы живут в сознании, которое находится в полном согласии с жизнью. Поэтому нашим, русским интеллигентам они кажутся излишними прагматиками.
        Почему? Наверное, потому что люди делают в Европе то, что думают. У нас же в Азии интеллигенты как те, кто думают, живут иначе, чем думают. Они живут чувством, а сознают умом. Вот это чувствительность, характерная для немногих европейцев, у которых мысль, задерживаясь на себе, обращается в мечту, удовольствуется ею, теряя себя в воплощении, стала массовым явлением среди культурной публики. Мечтателю важна не сама мысль, а производная от нее мечта, которую неимоверно трудно воплотить в результат деловой, деятельной активности. В этом сказывается созерцательность Востока. Но она носит социальный, человеческий, гуманный, душевный, а не сверхчеловеческий, духовный характер. Посему она не реалистична, а утопична. Ее нельзя реализовать, материализовать, овеществить ни в этом мире, чем заняты европейцы, ни в мире ином, духовном, чем заняты мудрецы Востока.
        Скорее всего, интеллигент – это несостоявшийся архат или исихаст, который вовремя остановился на восхождении, при вдохновении, вспомнив о том, что он человек и ему никогда не быть сверхчеловеком. Поэтому он занимается мышлением, медитирует не для преображения в более совершенное существо, как восточный аскет, и не для достижения конкретной цели, ради успеха и социального признания, как европеец, а только для себя, для того, чтобы быть просто человеком, человечным. В этом заключается его вера как докса, как мнение, как знание того, с чем он непосредственно, интуитивно сталкивается, но не чувственно, а чувствительно, душевно, лицом к лицу. Только эта встреча есть встреча не апостолов с живым Христом, а с живым человеком. Такое знание есть мне-ние, имение в виду другого как меня по имени, по лицу. Вот что такое интеллигентная вера.
        Это не абстрактное понятие рассудка европейца-интеллектуала, а конкретная, чувствительная, душевная интуиция русского человека. Значит, есть не только чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция, но и интуиция чувствительная. Она сродни чувственной, женской интуиции. Только это интуиция мужская, интуиция мечтательная. Конечно, она утопическая, идиллическая, а не идеальная, мистическая, как у духовного лица, и не чувственная, магическая, как у женщины, и не интеллектуальная, рассудочная, как у научного лица. Такой мечтательной интуиции не хватает реалистичности, недостаток которой она с лихвой восполняет фантазией. На интеллигента в духе «находит», и он себя находит в мечте, в сознании, а не в самом духе и тем более не в мире, не в реальности.
        Интеллигент живет в сознании, а не в мире. Сознание становится для него миром, а не, наоборот, мир становится для него сознанием; само же сознание только отражает мир, является его представлением, представителем, знаком. Сознание интеллигента носит символический, а не знаковый характер, как у интеллектуала. Если интеллигент живет в мире мыслей, то интеллектуал живет в мире придуманных слов, слов слов (метаслов), а народ – в мире слов как вещей и вещей как слов. Народ относится к вещам, интеллектуал относится к отношениям к словам, а интеллигент – к отношениям к отношениям к вещам. Интеллигент научился пользоваться мыслями для мыслей, для мыслей мыслей или идей, а не для дел. Ему главное не пользоваться мыслями, как европейцу, или иметь их, как йогу, а быть ими. Мыслить, чтобы быть в мысли мыслью себя, а не чтобы не мыслить, но делать себя или забыть себя для святого, место которого пусто не бывает.
        - Да, вы, Иван Ефремович, прямо какой-то самобытный философ. – заметил я, с трудом подбирая слова.
        - Вот именно какой-то.
        - Я согласен с вами в том, что вера есть чувство реальности ожидаемого, которое еще не стало настоящим, весть о том, чего следует ждать. И в то же время она есть способность видеть то, что не видно, уверенность в том, что из невидимого, будущего появляется видимое, настоящее. Вместе с тем вера есть признание, оглашение. Сообщение о том, что то, что нам дано не только известное, видимое, но и неизвестное, невидимое, которое следует познать, узнать, увидеть, даже если оно неведомо, ибо мы находимся в нем, а не оно в нас. То, что мы чувствуем его в нас, есть лишь личное переживание того, что мы в нем, что мы причастны ему. Вера приобщает нас к вечности, представляя обещанное ожидаемое уже настоящим. 
        - С вами не поспоришь. Однако ладно, продолжим. Когда мы с товарищем вышли на плато, то порядком продрогли. Это мягко сказать. Реально мы так замерзли, что перестали чувствовать свое онемевшее тело, как при медитации. Это притом, что мы уже дышали кислородом в маске под каской. Вот что такое полярная медитация.
        - Не скажите, Иван Ефремович. Буддистские архаты школы гелугпа на отрогах Гималаев растапливали лед вокруг себя усилием мысли, так что почва становилась теплой и оживали растения от зимней спячки. 
        - Вот именно на отрогах, а не на самих горах, на их вершинах. Названное вами упражнение есть учительское преувеличение результат искомого учебного задания для «ученика пробуждения». В жизни все намного проще и суровее. И в то же время интереснее. Этот интерес мы удовлетворили чуть позже, занявшись исследованием плато. Сначала я ничего не понял, когда меня неожиданно рвануло вперед и поволокло по заснеженному и льдистому плато, больно впивавшемуся в мое беззащитное тело острыми краями, к зиявшей воронке, в которой исчез мой напарник, связанный со мной. Я упал рядом с ним, больно приземлившись на дно ямы. Вероятно, Волгин просто провалился в расщелину, которую закрыл навалившийся снег, превратившийся в ледяную корку. Я медленно встал на колени. На удивление, я почти не пострадал. Только от рывка сильно ныла поясница, да в голове шумело от того, что я неслабо приложился головой при падении.
        Слава Богу, снежный настил на дне ямы смягчил удар.  Семен неподвижно лежал в неудобной позе, закинув голову назад. Он был без сознания. Я осторожно ощупал его тело. Не найдя видимых повреждений, стал натирать ему лицо снегом, за неимением под рукой нашатыря, для того, чтобы он очнулся. Но Семен оставался в бесчувственном состоянии. Нужно было немедленно принимать решение. Время шло, температура продолжала падать. К тому же обнаружилась еще одна, важная неприятность. Я никак не мог связаться с базой, продолжая находиться в расщелине. Вероятно, этому мешала какая-то природная аномалия, которая экранировала сигнал. Следовало выбраться наружу. Расщелина была неглубокая. Мне удалось с третьей попытки закинуть веревку с кошкой за край воронки, закрепить ее и подняться наверх на плато. Но и там связь не работала. Я опять спустился вниз. Семен все еще был без сознания. Что было делать?
        Я решил внимательно осмотреть расщелину. Своей правой стороной она плавно опускалась вниз. Там расщелина сужалась до узкого лаза, в который я с трудом, кряхтя и отдуваясь с трудом пролез и оказался в колоссальной пещере, края которой терялись в кромешной тьме. Но как только сделал в ней несколько шагов, как она чудесным образом осветилась небывалым, неземным, призрачным светом. Казалось, что свет идет, лучится со всех сторон пещеры, так что всякий, кто выходит на свет, оказывается под перекрестным огнем ее лучей. У меня невольно зарябило в глазах от ослепительного света. Мне вдруг пришла странная мысль в голову, что пещера просканировала меня на предмет идентификации, так сказать, обличила и обналичила меня. И, удовлетворившись проверкой, ровно засияла изумрудно-голубым цветом, приглашая меня внутрь себя.
        Я почувствовал, что климат в пещере мягче и теплее, чем в расщелине, и, тем более, на высокогорном плато. Поэтому вернулся обратно в расщелину за Семеном. Когда я осторожно, но с трудом протиснул его в пещеру, она немедленно отреагировала на него условно по типу «свой-чужой» неприятным гулом и погрузилась во тьму, приняв за чужого. На меня же теперь она просто не обратила внимания. Видно, я был «свой». Мне пришлось засунуть Волгина в лаз, потому, что в нем было теплее, чем в расщелине. В ответ пещера опять засияла изумрудно-голубым сиянием. Я не мог не изумиться тому, то пещера подавала явные признаки разумной жизни. Мне стало понятно без слов, что пещера вступила со мной в контакт, общаясь со мной на языке цвета.
        Вместе с тем до меня стало доходить, что я впервые в своей жизни вступил в контакт с иной формой разумной жизни. Меня тут же одолели сомнения, является ли она местной, антарктической или появилась из другого мира.
        -Не встретили ли вы в Антарктике нечто, что может угрожать земной жизни? – сболтнул я лишнее.
        - Вы имеете в виду нечто, похожее на то, что я видел в голливудском фильме о внеземной форме жизни, найденной на антарктической норвежской базе?
        - Ну, да. Не знаю. Об этом стоит поговорить после того, как я договорю свою историю.
        - Извините, ради бога. Пожалуйста, продолжайте.
        - То, что вы спросили, вполне естественно. Я тоже тогда об этом подумал. Но потом засомневался. Пришельцы, способные преодолевать астрономические пространства, просто не способны на примитивную агрессию. Они должны быть намного лучше нас. Это мы ведем виртуальные звездные войны. Они же живут в звездных мирах. Это я так думал. Но здесь, на Антарктиде, разумным живым оказалось нечто, что выходило за рамки обыденного представления. Или мне только показалось, что пещера разумна, а на самом деле разумным был некто, кто управлял ей. Чтобы подтвердить свое предположение мне следовало более внимательно осмотреть пещеру. И я сделал это. В результате я нашел в глубине пещеры