Сознание человека мечтательно, иллюзорно, утопично, фантастично. Это настоящая фантастика. Сознание же существа с сознанием отражательно. Оно отражает животную жизнь. Так что предпочтительно: быть реальным животным или существом мечты? По мне, так существом мечты. Что-то не вдохновляет меня реализм. Но я сознаю, что нахожусь не в в духе, а только в сознании, как в некоторой идеализации, нет, не мира, а самого сознания, которому не хватает духа, недостает идеала.
Так что же ждет человека по ту сторону привычной, обычной жизни? Мечта, иллюзия, но никак не жизнь духа. Одни люди, коих большинство, выбирают быт, другие, которых абсолютное меньшинство, - мечту. Здесь их, поздних романтиков, сила, здесь и слабость.
Человека видно по глазам: честный, добрый он малый или хитрый, плут, мечтатель он или плотский человек, тело он или душа.
Взять хотя бы нас, русских. Кто мы? Один Бог знает. Нам это и невдомек. Европейцы, на которых мы похожи, считают нас азиатами. Азиаты с подозрением смотрят на таких «азиатов», полагая что нам далеко до европейцев, которых они уважают за то, что те непохожи на них. Нас трудно спутать с азиатами, хоть мы живем рядом с ними. Даже испанцев легче отличить от арабов, несмотря на то, что они долго жили вместе. Мы вроде евреев, только без их идеи богоизбранности, без сионизма. Между тем это - все для еврея, без Сиона он еврей без еврейства, только гой, как прочие гои.
Однако мечты мечтами, человек живет на Земле в качестве живого существа и вспоминает о том, что он разумен только в случае опасности для жизни, когда не может не думать, только если ум спасает его или способствует выживанию, адаптации к среде обитания. Такой средой, прежде всего, является общественная среда, похожих на него живых существ.
Глава шестнадцатая. Истина и ложь, смысл и бессмыслица
В наш век виртуальной симуляции трудно быть честным человеком. Ну, откуда мне знать, что я говорю или пишу правду. Если я не знаю, что является истиной, а что является ложью, то как я могу быть правдивым и честным?
Вообще, что есть истина? Истина есть то, что есть, вернее, то, чем есть нечто, чтобы быть собой. Воистину, то, что делает одно одним, а не другим и есть истина. В этом смысле истина есть то, что есть, или бытие. Бытие само по себе есть бытие, то есть, есть то, что есть. или просто есть. «Что» бытия, его чтойность есть оно само, бытие, то есть, «есть». Соответствие бытия самому себе, его самотождественность есть истина. В этом заключается онтологичность истины. Ее гносеологичность, познаваемость состоит в самом этом соответствии, но уже не бытия, а знания по понятию. Это познавательное соответствие знания истины тому, что есть, то есть самому бытию как таковому (существованию) или сущему, причастному бытию (существованию в качестве существующего) может быть названо истинностью, в данном случае знания истинным знанием, в случае мысли – истинной мыслью. Таково формальное или абстрактное определение истины.
Содержательность истины зависит от наполнения понятия истины содержанием того, истиной чего она является. Но каким является это содержание зависит от того, в каком состоянии становления находится в данный момент и в данном месте то, что является предметом истины. Так как все находится в изменении или в становлении (в лучшем случае в известном развитии), то вся трудность познания истины заключается в том, чем или кем именно искомое нечто из всего является для нас. Знание о нем может быть как истинным, так и ложным, независимо от намерения того, кто познает, говорить правду или ложь.
У нас есть проблемы с истиной из-за того, что затруднительно обратить истину для нас в истину для самой истины, увидеть истину не со своей точки зрения субъекта познания и мышления, а со стороны независимой от собственной позиции, то есть, со стороны объекта без субъекта, точнее, с объективной стороны. В установлении истины необходимо «снять» самого себя как пристрастное лицо, заинтересованное в истине и тем более во лжи. Но как это сделать? Ведь сам интерес к истине стимулирует нас в ее установлении, придает ей для нас смысл. Неужели поэтому следует для чистоты эксперимента обессмыслить истину? Или беспристрастное рассмотрение истины придает ей смысл истины в качестве истинности. Является ли смыслом истины истинность? Если да, то ложностью и тем более лживостью является ее бессмысленность. Истина лишается смысла, обессмысливается в тот момент, когда обращается в ложь. Или во лжи есть смысл? Да, он есть, но это смысл уже не истинности, а ложности или лживости (при намеренной ложности).
Следовательно, условием установления истины является ее смысл как критерий верификации (проверки) ее самой, так и того, что ей противоположно в качестве лжи. В качестве критерия выступает она сама как истинность, истинность истины и лжи. В случае лжи смысл превращается из истинности в лживость, в то, насколько и как ложь есть ложь, является лживой.
Но тогда возникает вопрос о том, возможно ли измерять истину и ложь в числах, приписывать им числовое значение? Возможно, только если речь идет о том, что является независимым от субъекта, от того смысла, который он вкладывает в истину и ложь. Измерению подлежит истина и ложь только в чисто объективном значении, но никак не в объективном смысле. Но что такое объективный смысл? Это смысл с точки зрения самого смысла, но никак не с точки зрения того, кто его понимает, оценивает.
Оценка не может быть совершенно отмыслена от субъекта, когда осмыслена, иначе, как только через измерение. Измерение есть операция превращения смысла мысли в значение числа. Смысл не может не быть связан с осознанием субъектом того значения, которое имеет для него нечто в качестве искомого в познании и мышлении. Любое осознание не только субъектно, но и субъективно; оно не только понимаемо, но и представляемо (представлено в нем) и переживаемо лично.
В философии, искусстве, в мистике субъективный смысл мышления и познания не мене важен, чем объективное значение, характерное для науки, которая пренебрегает смыслом ради измеримого (исчислимого) значения. Смысл не исчисляется (не вычисляется), а истолковывается (интерпретируется). Интерпретация не есть приписывание искомому сущему (например, тексту) числового значения, которое можно уточнить, но есть осмысление того, что читается, а не считается.
Для того, чтобы нет, не правильно прочитать (этого мало), но прочитать со смыслом (с выражением мысли в слове или в тексте), следует уже иметь себя в виду, свой горизонт понимания, ограниченный местом и времени собственного существования, задающего рамку понимания, быть осторожным или предусмотрительным в толковании смысла слова или предложения (текста), предвосхищая его (смысл) как интенцию того, кто является автором носителя оного смысла. Такую интенцию в качестве точки отчета становления этого смысла нужно прозреть как вопрос, на который ответом стало данное слово или предложение (текст) как нечто ставшее. И тем самым определить в сравнении с автором или той аудиторией, для которой был в прошлом предназначен текст, что означает текст для тебя лично как для лица настоящего, какой ты вкладываешь в него смысл теперь и что ждешь от него в будущем, если смысл еще не исчерпан тобой или кем-то.
Бессмысленно думать о том, что не может быть осознанно, стать предмет твоего сознания, быть интендированным (интенциональным или интенсиональным) предметом или предметом внимания. В данном случае внимательность есть осмысленность твоего отношения к чему-то или кому-то. такое осознание становится переживанием, если речь идет уже о бытии-сознании или экзистенциональном сознании как условии возможного понимания.
В нынешнее, информационное время, власти озадачились тем, как сфабриковать из идеологии так называемую «философию» в качестве учебной дисциплины, чтобы дисциплинировать, ужесточить режим образования как уже не познания, а информирования, таким образом, как если бы, вообще, исключить свободомыслие из информационного оборота образовательных услуг. Это особенно стало актуальным во время оцифровывания сознания - второго этапа информатизации как переформатирования человека после первого этапа его капитализации. Новизна в идеологизации сознания (его вакцинации против ментальной (смысловой) инфекции формируемого (образуемого) человека заключается теперь в том, чтобы упростить его до полной невозможности думать самому, то есть, понимать то, что происходит на самом деле, наяву, а не во сне сознания, бессознательно, в бреду под внушением паразитов сознания.
Если прежде учителями для познания смысла слов, текста, для их понимания учениками, практиковалось чтение между строк, что возможно для интеллигента, каковым был учитель, готовивший себе смену, выбирая среди учеников такого, кто мог быть стать интеллигентным (понятливым), то теперь ввиду отсутствия интеллигентов в качестве «бесплотных умов естеством» среди учителей («ученых»), оные практикуют исключение всего того, что пребывает между строк и не подлежит уложению в строку по внушению власти антихриста. Знание невольно настраивает ученика на размышление, ибо оно, это размышление, вызывает в нем спор с самим собой ввиду противоречивости живой мысли. Ученик начинает сомневаться не только в других, но и в самом себе, Преодолеть сомнение может только критическое отношение ко всему (сомнение во всем). В результате это критическое отношение становится несомненным основанием собственного мышления и познания, которое ни в коем случае не может быть удовлетворено информацией, которой одной кормят человека в век информации.
Глава семнадцатая. Геи и лесбиянки
Почему нетрадиционная половая любовь стала модой и приобрела массовый характер до такой степени, что ей озабочены теперь не только взрослые и подростки, но даже дети? Вероятно потому, что человек в своем естественном развитии подошел к концу и остановился на пороге уже искусственного, но чего развития или