Именно ориентация современных людей на социальные сети, их сосредоточенность на информировании друг друга позволила ментальному вирусу распространиться посредством слов в их сознаниях. В результате он достиг максимального насыщения в социальном сознании и перешел порог допустимого им. Вследствие этого социальное сознание схлопнулось, коллапсировало до уровня некритического восприятия реальности, оказалось неспособным продолжать быть самосознанием человечества.
В настоящее время представляется невозможным очистить человеческое сознание от этого вируса, от ментальных паразитов больное сознание человечества. Остается только из последних сил интеллекта держаться отдельно взятым людям, еще до конца не зараженным паразитами сознания. В общем, счетные, цифровые машины стали управлять людьми. Правильнее было бы сказать, что паразиты сознания превратили самих людей, одержимых демоном информации, антихристом, в эти счетные, цифровые машины.
Для меня остается главным, личным вопросом вопрос о том, что позволило мне, Юрию Павловичу Князеву, не стать цифровой машиной и остаться самим собой? Ответ напрашивается сам собой: сосредоточенность на идее! Склонность к медитативному состоянию сознания стала антидотом к ментальному вирусу, привила мне иммунитет к этой заразе сознания. Мысль как явление идеи предохранила меня от влияния демона информации в виде паразитов сознания, составившим ментальное тело антихриста. Идея явилась ангелом-спасителем, вдохновившим меня быть самим собой. Она до сих пор спасает меня от дурного помышления стать агентом демона информации, что нашло свое уже словесное выражение в этих строках, которые я излагаю таким же, как и я, последним сопротивленцам паразитам сознания.
Глава двадцать вторая. Мои счеты с философией
Я поймал себя на мысли, что я никакой ни учитель, хотя проработал учителем философии уже тридцать лет. Я не учу философии не потому что не хочу научить философии своих учеников, а потому что не могу этого сделать. Да, и, в принципе, никто не мог, даже Платон, научить философии. Как только кто-то учит философии, начиная с Платона, а, может быть, еще раньше его (не буду перечислять до-платоников и досократиков), так обязательно вместо философии как дела мысли возникает ее тень в виде идеологии (софистики), в которой мы имеем дело не со смыслом, а с внушением.
Но можно научиться философии у философа от противного, споря с ним и соглашаясь с самим собой, который потом, подменяя учителя, уже спорит с самим собой. В полемике мыслящий находит единственно верное, но отрицательное решение: философии нельзя научиться, учась. Она есть учение без учения, без философского учения, как осмысленная работа - работа над смыслом. Если так, то, может быть, она есть познание, как наука. Русский язык сыграл с наукой злую шутку, назвав науку «наукой» как тем, чему можно учиться и научиться. На самом деле науке можно учиться, но нельзя научиться, потому что наука – это не учение, а познание, целью которого является не научение, а знание. Однако с помощью учения можно выбрать способных к познанию людей, с которыми уже можно заниматься познанием ради знания.
Но является ли философия познанием знания? Конечно, нет. Если она и имеет дело с ним, то только ради мысли, которая приходит философу в голову за смыслом. Когда философы, вроде Канта или Гегеля, я уже не говорю о Декарте или Лейбнице, рассуждают о философии как науке, то делают это не ради открытия истины, а для внушения своего хода мысли слушателю или читателю. Таким образом они пытаются навести его на идею уже в качестве понятия, построением которого они заняты. Они заводят жертву в ловушку, в систему мысли, чтобы заселить такими, как он, свой спекулятивный мир. Поэтому не нужно доверять философу на слово, но следует самому подумать, правда, если есть чем можно это сделать.
Чтобы научиться самому думать, следует читать книгу жизни, или, хотя бы, книгу природы и общества, на худой конец, можно почитать философа. Он проводит тебя в свою гостиную мысли. Последнее дело обращаться к услугам «философских ученых», которые своими комментариями и модернизациями мыслей философов пытаются их исправить и в итоге непоправимо портят их. Им самое место в «передней» дома философов, в котором они выполняют роль «слуг философии», чтобы подать вспомогательный материал, вроде домашних тапочек, подсвечников со свечами, мягкое кресло с целью создать элементарные удобства для знакомства с сочинениями философов.
И уж совсем не уважать себя, если столковаться с учеными философами, которые учат философии умственных недорослей. Какой в этом беспомощном действии смысл?
Как я стал, наконец, понимать Платона, Канта, Шопенгауэра, Ницше, Киркегора и Витгенштейна.
Естественно, есть в мире философии и «философские ученые» (гносеологисты), находящие в ней всеобщую науку о познании, и «научные философы», которые перепутали, вроде Карла Поппера, философию с наукой, утверждая, что нет философских проблем, но есть проблемы научные (они даже не понимают того, что у них есть явные проблемы с самой философией). Даже есть «научные философы», которые находят в философии все, что угодно. Это и мировоззренческая наука, и «научная идеология» («идеологическая наука») и, вообще, «наука обо всем». Пожалуйста, философские работники, занимайтесь чем угодно, но только не философией, не метафизикой. Но я-то тут при чем?!
Зачем мне все эти философы, даже настоящие, чтобы думать? «Кануло в лету» то время, когда я обращался к мыслителям затем, чтобы подумать. Теперь для этого мне стало хватать одного себя. Да, я еще иногда продолжаю читать их, но для чего? Только для того, чтобы вспомнить о том, что они тоже писали о том и то, что я теперь подумал. Так, находя, свои мысли у них, я нахожу себе место рядом с ними. После этого и с ними можно вместе подумать и поговорить, разумеется, про себя, обсудить те проблемы, которые волнуют меня, и, смею надеяться, волновали и этих мыслителей в их безвозвратно ушедшее в прошлое время. Но в мысли к нему можно вернуться. В ней встречаются все времена, - как прошлое, так и будущее с настоящим.
Значит, мыслители нужны мне для согласия, а не для спора. Спорить – не хитрое занятие, и для него вполне достаточно одного меня. С прочими работниками философии у меня нет ни времени, ни сил, ни, тем более, желания обсуждать то, что их не трогает. Человек – ограниченное в уме существо, и ему вполне достаточно тех, кто думает сам, и не нуждается в этом в чужой помощи. Тогда зачем они, вообще, нужны? Конечно, не для самой мысли, если есть со-мыслие, а для слова (для беседы, для разговора), без которого, согласитесь, господа-читатели, скучно жить на свете. Если же нет со-мыслия, то его следует искать, правда, при достатке времени, которого, к сожалению, никогда не хватает.
Редко когда люди встречаются в мысли. Чаще они находят общий язык. Не потому, что понимают мысли, но понимают слова, пользуясь ими, употребляя их по одним и тем же правилам. То есть, они понимают выражения своих чувств, а не явления идея в сознании, их неуловимые словом движения в мысли.
Поэтому мне интересно выражать свои чувства ученикам, те чувства, которые естественно, непосредственно возникают у меня от мыслей в духе. Как не менее интересно делится своими мыслями с мыслителями, понимая, что в них то мы можем разделиться. И от того бывает порой так приятно признать, что нам нечего делить друг с другом, ибо мы уже в нем. Это не значит, что я ищу в книгах мыслителей только то, что могу и хочу найти. Да, я могу найти в них то, что они нашли во мне, нашли меня. Когда то я с их помощью нашел себя. Я благодарен им за это. Но этого мало. Я ищу в них уже не себя, но других, правда, таких же, как и я, точнее, не тех же, но тоже Я.
Дело в том, что подставки Я разные. От этого и Я меняется от одного к другому. Другое иное, чем твое, только потому, что они в одном. Одно делится на многое тем образом, что является самим собой (Я) во многом (не-Я). Я не сингулярно, а партикулярно. Это «мое», «твое» сингулярно. В Я люди встречаются, а не расстаются, полагая, напротив, что являются одинокими. Если ты являешься самим собой, то ты уже не один, а представляешь целую ассоциацию Я. Но обычно людям нужен коллектив, чтобы почувствовать локтем другого и опереться на чужое плечо. Им одиноко в Я потому, что оно не развито в них, еще не «дошло» до них, до их ума, до понятия. Для этого следует дорасти до уровня всего общества как целого, чтобы самому стать целым, преодолевшим разделение с самим собой. Чтобы можно было ассоциировать с другими, следует уже быть в ассоциации с собой. Но как я могу дорасти до уровня всего, когда это «все» еще не развито? Остается только и делать что, как демонстрировать свое Я, которое не стало еще Я других. Поэтому и не поняли Ницше в конце позапрошлого века, истолковали Ницше как ницшеанца, в качестве пародии на самого себя, заставив его отвернуться от себя и уставиться в стену молчания на кушетке в палате сумасшедшего дома. Так же «набрал воду в рот» и Витгенштейн, объявив, что нельзя говорить о том, о чем следует молчать по причине невысказываемости. О чем еще с вами говорить, если вы не умеете молчать? Конечно, можно говорить, как говорили софисты, для того, чтобы только говорить, а не думать о том, о чем говоришь. Зачем ты говоришь о том, что говоришь? Философия, она, не о чем, а о «что», о сущности, об идее. О ней не говорят, о ней думают. Говорят о другом, о том, что имеют в виду, на что смотрят. Смотрят не на само смотрение, а на то, что видно в нем.
Как можно ординарным людям принять того, кто отличает самого себя от представления другими, которые лишь в таком виде называют его тем именем, на которое он привык отзываться? Разумеется, они принимают его только как сумасшедшего. Ницше устал им сопротивляться и согласился с ними, приняв позу ушедшего в себя молчальника, повернувшегося спиной к миру на больничной койке. Для людей все мыслители, как минимум, сумасшедшие, если, вообще, не идиоты. Так легче с ними, с вывихнутыми в уме, обращаться, раздавая замечания на лекциях и на семинарах, намеренно читая и бездумно «исправляя» их мысли в дурном толковании. Но вывих ума еще не значит свихнуться. Такова феноменологическая или трансцендентальная установка, которая стоит поперек горла многих, традиционно установленных, естественно повернутых.
Это как с болезнью, если ты не будешь думать о болезни, то и не заболеешь ею. Если не будешь думать о том, что думаешь, то и будешь продолжать думать то, что надо, кому следует. Это кому? Как будто сам не знаешь. Уже не знаешь? Приехали. Ехали, ехали, наконец, приехали. Сделали в коллективе остановку.
Но только подумаешь об этом, так сразу перестанешь и задумаешься о том, о чем же ты думаешь. Так о чем? И сам не