грустная? — прервал он мое забытье.
Я поспешила исправиться, улыбнулась игриво. Он потупил взор и спросил, не поднимая глаз:
— Как ты живешь?
«Это он из вежливости, собственно, ему безразлично, как я живу. Ему нет до меня никакого дела. Ну и мне нет дела до него!»
Он опять замкнулся, такой же красавчик, как и раньше. Немного исхудал, вернее, спала детская припухлость с черт лица. Короткая стрижка придает строгость. Странно, его волосы слегка припорошены сединой, а я сразу и не заметила. «Дима, милый, что с тобой?»
Он будто прочитал мои мысли.
— Ты знаешь? Я долгое время не работал.
— Знаю... — кивнула я головой.
— А ты знаешь, где я был?
Я искренне не знала и потому пожала плечами.
— Ха, ха... — засмеялся он неприятно, — я лечился от алкоголизма, милочка... — Он плотно сжал губы и посмотрел на меня холодно и отчужденно, как змея. — Вот такие пироги! Я ведь чуть не подох... Впрочем, не большая была бы потеря... Жил был певчий дрозд (название фильма)... Черт возьми, я чуть не вольтанулся там, в дурдоме, — он скривил губы.
Мне стало жалко, жалко его. Приблизься он ко мне, скажи хоть слово, позови — я пошла бы за ним хоть куда. Всем своим существом поняла, что люблю только его одного и всегда любила...
«Это я виновата, что он одинок и несчастен... Дима, милый, я ждала тебя!..» — но он не внял моему внутреннему зову.
— Знаешь, меня уже заждались в отделе. Я пойду. Счастливо оставаться, — он встал.
Я тоже встала и как полная дуреха произнесла:
— Ты уж не забывай нас, бывших сослуживцев («почему я сказала именно так?»). Заходи хоть изредка.
— Обязательно заскочу, — он взмахнул рукой, — всего доброго... Лена... — и ушел.
Весь день я думала о нем. Лелеяла надежду, быть может, ему взбредет в голову позвонить мне? Быть может, он уже поджидает у проходной? Я изглядела все глаза, но он не пришел...
По правде сказать, мне всегда казалось, что он обыкновенный выскочка, поэтому я не мирволил ему. Настоящего, цельного — за душой у него не было. У парня начисто отсутствовала жизненная позиция — то, что называется «на чем стоим». Он не был одарен и самобытным умом, будьте спокойны, это правда. Конечно, самолюбия ему не занимать, наверняка считал себя неординарной, сложной личностью, его в том никто не разубеждал. Наоборот, твердили и за глаза, и в лоб: «Ах, какой эрудированный молодой человек! Ах, какой начитанный, какая умница! Ну прямо талант!». Разумеется, на фоне обыкновенных трудяг легко выглядеть «светлым образом», покорять их неразвитое воображение своеобразными выдумками, неуемной фантазией. Но навязчивое пустословие, пустопорожняя болтовня, интригующие повадки есть лишь дешевая потуга на оригинальность. Думайте — я заблуждаюсь из зависти или соперничества, возможно, он и впрямь неординарная личность? Нет и нет! Полагаю, что до Печорина ему ой как далеко, а в двух словах — он просто болтун.
Человек любит слушать себя одного, мнения идущие в разрез со своим — отвергает. Я не раз наблюдал его бесчестный прием в полемике, даже если мнение противника рационально, а собственные суждения утопичны. Он задавливает оппонента эрудицией, вынуждает счесть, что тот ограничен, ничтожен, а значит и не прав. Весь его вид напыщен апломбом. «Что за примитивные рассуждения, познания на уровне школьных учебников, это неприемлемо...». И тем самым ловко запудривает мозги. Но я уверен — в другом, более просвещенном окружении ему пришлось бы поджать хвост.
Он типичный демагог, и такое витийство нельзя назвать безобидным, оно провокационно по своей сути, подвигает людей на переоценку устоявшихся взглядов. Но, как и всякий провокатор, он рядится в тогу искренности. Преподносит свои взгляды в легкой, непринужденной форме, играет этакого простака и правдолюбца, что и притягивает к нему людей. Он практиковал своеобразную многостилевость, общаясь с разными типажами, вживается в их ментальность: говорит их языком, их образами, опускается до откровенного мата — этакий свой парень. Со стороны почудится — щедрость общения... Но это барская щедрость, когда почитают себя выше собеседника. И опять несправедливость. Окружение считало его «своим в доску», за честь было приятельствовать с ним, как говорится — всеобщий любимчик.
И сей баловень судьбы — много пил. Все чаще стал появляться навеселе в рабочее время, но нетрезвость для коллег была так же естественна, что и его болтовня. Она не вызывала охлаждения, он становился более свойским через свою приземленность к пороку. Собирал околесицу, не зная удержу, порой становился откровенно груб и хамоват — все сходило с рук. Иногда мне казалось, что он совсем спился: говорил только о пьянках, случалось, опухал, был небрит. Но что странно? Он возрождался, как птица феникс — вновь и вновь. Делался опять элегантен, выглажен, надушен — молодец, да и только! Но без вина он уже не мог.
Я думаю, что работа являлась для него — своего рода местом выпивки. Коллегами, которые с ним не пили, он открыто пренебрегал, даже ядовито насмехался, обзывал тюфяками и подкаблучниками. Случалось, пользуясь начальственным положением, помыкал трезвенниками, выгораживая собутыльников. У него даже появился ординарец из инженеров-забулдыг, лет на десять старше его, используемый в качестве гонца за выпивкой и закуской.
И вот эта теплая компания открыто фрондировала, считала себя людьми незаменимыми. Надо заметить — они обладали большим опытом, имели закалку в крючкотворстве, знали всех чертей — потому ничего и никого не боялись. Большое начальство шло у них на поводу, страшилось потерять их как ведущих специалистов. Молодые сотрудники по неопытности тянулись к веселому обществу, но их еще можно было держать в узде, стращая тридцать третьей статьей.
Но всякой мерзости приходит конец. Первым был уволен заместитель начальника отдела, человек, приходивший на роботу с целью опохмелиться. Компания выпивох, почуяв недоброе, стала распадаться, точнее разбегаться кто куда. Ушел и наш герой, горят с повышением, ну и Бог с ним. Не скрою, было трудно, что ни говори, бражники набили руку на однообразной работе. Да и новые приходили не лучше, а то и хуже — дури было много. Но со временем — мы, молодежь, освоились с делами, отдел возглавила толковая женщина, я стал ее замом. Сейчас у нас все по иному.
Почему проходит чувство к любимому человеку? Наверное, они сами дают повод тому, творя поступки, рушащие в них веру. Порой казалось, одно неприметное слово, брошенное вскользь, сводит на нет лелеемое взаимопритяжение и взаимные потуги слиться воедино. Идет время, праздник первой близости перерастает в тягостные будни. Из подруги небожителя становишься обыкновенной бабенкой, спадает пелена с глаз и начинаешь понимать, что твой избранник вовсе не герой-любовник, а простой человек со своими слабостями. Наступает время истины. И если любимый стал родным и близким, когда его слабости — твои слабости, значит, ты повстречала свою судьбу. А на нет и суда нет! Обыкновенно я благодарна человеку, который понимает, что им тяготятся, и уходит сам. С таким стремишься поддерживать дружеские отношения, ищешь совета по житейским делам, даже сетуешь на не сложившуюся жизнь. Я считаю — хорошо, когда не теряешь человека совсем, когда он перешел в разряд друзей.
Как я отношусь к Димке? Люблю ли я его? Не знаю... У меня немало поводов разувериться в нем. Слишком много поводов?! Я говорила себе: «Хватит, с этим покончено!», но стоило ему вновь показаться на горизонте, прощала ему все прегрешения. Точнее — не чувствовала их за ним. Его нежданное присутствие снимало душевное раздражение, злые мысли улетучивались — глядя на его чистый взгляд, пропадало желание уличать в неискренности, забывались обиды. Возможно, где-то в потаенной глубине я осознавала — Димка не ангел, может оскорбить намеком, не принимать тебя всерьез, считать обезличенной куклой, — но оставляла флюиды сомнения на потом.
Я помнила его напыщенным букой, считающим себя пупом земли, я хорошо помнила его равнодушным и совершенно чужим, скверным, способным лишь пробормотать себе под нос: «Здрасть...» Я знала его наизусть, но он оставался неисчерпаем для меня — вот подойдет и повернется новой гранью.
На всю жизнь запомнила его двоякий поступок в начале нашего знакомства. Димка был безусым юнцом, а я наивной девочкой-недотрогой, но увлекалась без остатка, до безрассудной глупости. По молодости еще не ведала, на какие гадости способны ближние, да и сейчас с трудом разбираюсь в людях.
Я куда-то ходила по делам, и по дороге обратно, около казармы, меня окликнули. Из распахнутого окна третьего этажа выглядывали курсанты летного училища. Прокричав радушный комплимент, они кинули букетик полевых цветов. Ловко подхватив нечаянный подарок, помахав им, попрощалась со славными ребятами и танцующей походкой, словно на крыльях ветерка, поспешила домой.
Погруженная в радужное состояние, я поначалу не взяла в толк, чего хотят окружившие меня парни? Сколько их — трое, пятеро, из-за оторопи не уяснила? Они были пьяны, изрекая сальности, грязными лапами тянулись к моему букету. Радость жизни сменила горечь от грубости подонков. Прохожие, отвернувшись в сторону, торопливо обходили нас. Я так растерялась, стало так обидно, что слезы заполнила глаза.
И вдруг, Димка?!. Его внезапное появление расстроила планы хулиганья. Ласково взяв меня за руку, он втолковал пьяни: «Девочка со мной, чего пристали?» Шпана опешила, с непривычки встретив отпор. И пока они соображали, что да как, Димка вывел меня из их круга и повел прочь. Я еще опасалась возможной драки, но все обошлось.
Поначалу он молчал, должно взволнован не меньше моего, но благодарность переполняла меня, и вскоре завязался непринужденный разговор. Все складывалось наилучшим образом. Как вдруг Димка нарочно оттопырил полу пиджака и показал бутылку во внутреннем кармане. Мне претило вино, ему нельзя походить на давешних хулиганов. Прошу его воздержаться от выпивки, он шутит: «Не выливать же на асфальт?». Предлагаю оставить зелье у себя, якобы он после заберет его. Мне хотелось, чтобы Димка остался со мной, и была согласна распить эту бутылку с ним на пару (как ни позорно это звучит). Но Димка, проводив меня до самого дома, не остался, ушел.
Как мне было обидно, злилась на себя, на него — «Проклятый пьяница!» — Нет, я не кляла его, то были ласковые слова.
Он совсем не пропащий, позволял себе спиртное из какого-то баловства. В отличие от пьющих знакомых, Димка не отдавался пьянству, пил совсем не так и не для того, как они. Яркий пример Хемингуэй, и сам, и герои которого ни сколько не теряли от своего пристрастия... Дурного ли? То был праздник души — «Праздник, который всегда с тобой» (известный роман писателя). Мне кажется, я понимаю парня — не пить совсем, жизнь стала бы серой и невзрачной. Такому человеку не идет скука, он теряет живительную привлекательность, становится занудным сухарем. Да и другие не ругали Димку за слабость, а как бы журили, как журят малых детей за тягу к сладкому. Не считают то бедой, а чем-то естественно
