требовалось. Правда, за Есениным мы установили другого человека. Он был среди есенинцев и снять должен был совершенно другую личность. Невозможно наблюдать за всеми сразу. А ты, молодец, не растерялась!
-- У меня просто не было выбора. Он меня все время отсылает, что б я не подслушивала и не подглядывала.
-- Правильно, подслушивать и подглядывать не хорошо. Это признаки дурного тона. А он все же аристократического происхождения. Не забывай об этом.
-- Это не просто происхождение, это внутренняя организованность, крепкий моральный стержень и высокое духовное развитие. Потому он и гениален. Жизнь сама способствовала развитию его «самости» и таланту. Парень, выросший на свежем воздухе в горах, в такой дружной семье с высокими моральными принципами. Да еще друзья грузины, они ценят дружбу и верность превыше всего. Он никогда не мог принять химерных правил существования цивилизованных горожан. Она же с детства была избалована сначала вниманием родителей, потом мужчин. Поняла эту фишку, что все может и должно быть именно так, как хочется ей и ничего кроме удовольствия в ее душе никогда не задерживалось. Надо сказать, от нее многие были без ума, от ее нагловатой и дерзкой самоуверенности, что только она нравится абсолютно всем. Порхала как беспечный легкомысленный мотылек с цветка на цветок. От мужчины к мужчине. Ее муж ей все позволял, знал, что ее не переделать и ей такая жизнь подходила.
-- Откуда ты все про нее знаешь? Ты же не за ней наблюдаешь...
-- Так у нее все на лбу написано. И прошлое, и настоящее, и будущее. Ну, а этот чудак, поэт с перенасыщенным воображением, влюбился по самые уши. Хуже того, он верил ей. Ей, а не самому себе и тому, что видит. Но даже в минуты глубочайшей тоски не мог отойти от своих жизненно важных принципов и принять все как есть. И от этого тоска его становилась еще сильнее. От нелюбви. От всеобщей деградации и нелюбви друг к другу. Одного не могу понять, почему он не мог больше не являться к ней. Неужели так сильна власть эмоций для его сознания? Я ведь психолог, анализирую развитие личности по сопутствующим факторам и наоборот. Но даже я понять этого не могу.
-- Ты все проанализировала?… Но за проявленную креативность – тебе благодарность. Если не будешь своевольничать, станешь одним из лучших разведчиков. Мы повысим тебя в статусе и гонорар соответственно прибавим.
ГЛАВА 42.
Ссора затянулась. Эскулап страдал каждый вечер, утопая в стихах. Часто он страдал от депрессивных припадков. Он плакал, сетовал на жизнь и несправедливость в ней, не понимая, главную причину собственных невзгод. Лера частенько пыталась заводить разговор «по душам» со своим подопечным. Ее не могли не волновать те депрессивные приступы, которые он переживал после очередной разлуки со своей, не в меру эксклюзивной, пассией. Профессиональный долг психолога внутренне требовал от нее облегчить существование своему клиенту.
-- Скажи, ты любишь ее?
-- Да, -- коротко и резко отвечал Эскулап, что в переводе на современный русский означало: «отвяжись!»
-- А она тебя?
-- Не знаю. Да чего пристала, тебе то что?!
Эскулап был пока сдержан.
-- А какой, по-твоему, должна быть любовь?
-- Во-первых, без измен.
-- Так у вас без измен:
«Вымерена, выверена
Ее не сломают ни ссоры, ни версты...»?
Эскулап заметно начинал нервничать, понимая правоту Лериных домогательств.
-- Н-ну, нет.
-- А с чьей стороны измен больше?
-- Ну, с моей... – нерешительно произносил великан, желая поскорее отвязаться.
-- Значит, ты ее не любишь?
-- Люблю, -- почти огрызался великан.
-- А почему изменяешь?
И тут Эскулап не выдерживал. Он взрывался окончательно. Рыдания, как гром среди ясного неба раскатами вырывались из его воспаленного, не всегда трезвого горла. Потом следовала череда проклятий, адресованных внешнему миру. Но ни единого слова не было выкрикнуто среди них той изменнице, из-за которой рвалось на части массивное сердце, стремящееся именно ей одной отдать всю глыбу чувств. Из-за ее «коварных измен» вынужден был он скитаться пьяным по улицам и вступать в связи с кем попало. Лера знала об этом. Она так же знала, что ему надо выплеснуть бурю эмоций. Наступит катарсис и ему станет легче. Однажды она не рассчитала:
-- Это она дала тебе кличку Щен? Щенок, так кажется. Ты для нее забавный щенок.
Эскулап явно выражал глазами надвигающуюся бурю. Он пристально смотрел в сторону Леры, но молчал. И тут завелась сама Лера. Почему он молчит? Почему он не хочет посмотреть правде в глаза, этот правдолюбец?! Эти мысли разозлили ее еще сильнее. Она почувствовала, что теряет контроль над собой:
-- А какую кликуху дала она себе? Собака Баскервиль, пойдет?!
Эскулап молчал, прощая Лере все невыносимые фразы. Пока он принимал их за неудачные шутки.
-- Ты просто боишься, что потеряв ее, ты выйдешь из своей иллюзии, в которой ты находишься. Не так ли? – сыпала Лера язвительными вопросами.
-- Да отвяжись же, стервоза! – рявкнул в сердцах Эскулап.
-- Разве я не права? Ты просто боишься признаться в этом самому себе. Конечно, хорошо и спокойно находиться в счастливом обмане, как в спасительном коконе, который ограждает от жестокой реальности. Куда сложнее строить свою судьбу самостоятельно, чем плыть по течению...
-- Я строю жизнь!!! – заревел Эскулап, -- Не только свою! Мне есть о чем переживать. Сколько обездоленных в мире... Туберкулез, сифилис, проституция, голод... Вот, о чем я ревную, а не о какой-то бабе!
-- Но ты не можешь без страстей. Ты – самоед и сердцеед. Жизнь без эмоций – для тебя тюрьма. Ты хочешь любить. Но ты не видишь тех, кто любит тебя!
-- Детка, я знаю, чего в этой жизни стоит настоящая любовь. И что такое уважение других. Неподдельное.
-- Так от чего же ты все время не там...
-- Не твое дело!
-- Интересно, от какого слова произошла фамилия Маяковский? От слова «маяк» или от слова «маяться»?
Лера почувствовала, что переборщила, глядя на свирепый взгляд Эскулапа. Еще немного, и он кинулся бы в ее сторону. И... Она схватила кошелку и – вон на улицу, в лавку за продуктами. За спиной у себя она услышала грохот сапога с железной подковой, который с силой ударился в захлопнувшуюся за ней дверь.
-- Каналья!!! – услышала Лера за той же дверью, и еще череду всяких непонятных слов.
На лестнице она столкнулась с Борисом, который, вероятно пришел навестить своего коллегу, и поговорить о журнале, который вместе создавали.
-- Что случилось? – участливо спросил тот, видя испуганные Лерины глаза.
-- Ничего страшного. Клиент слишком буйный попался, -- задыхаясь, ответила та, не помня себя.
-- Что-о? Вы имели неосторожность с ним беседовать в такую минуту?! Бедняжка. У него очень вспыльчивый нрав. Приходит в ярость из-за малейшего пустяка...
-- Да обычный человек. Только очень несчастный...
Лера не стала объяснять дальше, сбежала вниз по лестнице. А уже через час, возвратившись, прислушалась у двери. Там было тихо. Чей-то размеренный разговор в два голоса. Бориса и Эскулапа. Лера осторожно вошла в комнату:
-- Я хлеба принесла и папирос.
-- Так заходи, чего стоишь, как не у себя дома.
ГЛАВА 43.
Теперь задача Леры была упрощена. Здоровяк везде был вынужден водить ее за собой, считая, что дела с головой у нее обстоят совсем туго. «Как бы не натворила чего без присмотра», -- объяснял он своим знакомым. Он представлял ее своей домохозяйкой, а на домохозяек в то время высшее общество, или, точнее сказать, его остатки, мало обращало внимание. Лере это было на руку. Она наблюдала, как представители одного литературного течения доказывают сою правоту и необходимость представителям других течений. Те, в свою очередь, защищались, как могли. Между ними, зачастую, завязывались дискуссии, которые подкреплялись количеством выпитого вина и оканчивались драками. Здоровяк в драках не участвовал, зато он басил и горланил во всю, выкрикивая какие-то лозунговые речи. Да с ним драться никто и не пытался, опасаясь огромного роста, крепких кулаков и железной трости, с которой он не расставался. Позже в кармане его «широких штанин» кроме «паспартины» появится хорошо прилаженный маузер – смерть врагам революции. Хотя стрелял он из него крайне редко, почти никогда и ни в кого.
Следуя за Эскулапом даже во время его прогулок, Лера весело напевала себе под нос песенку:
Что же ты ищешь, мальчик-бродяга,
В этой, забытой, Богом стране?
Что же тебя снова манит куда-то,
Что ты так ясно видел во сне?
Оттого, что ее сумасшедшие замыслы удаются, на душе было легко и радостно. Эскулап равными шагами мерил дорожку в парке. Он каждый шаг проделывал в такт ритму своих строк. Что-то бубнил себе под нос. Вдруг, запнулся. Рифма дальше не шла. Его лицо исказилось мукой. А Лера все мурлыкала себе под нос:
... Это значит – дождь и знакомый ветер,
И опять один ты на целом свете...
-- Стой! – вдруг рявкнул Эскулап.
Лера вздрогнула и испуганно глянула на него. Он пристально посмотрел ей в глаза:
-- Откуда такие стихи? Сама сочинила?
-- Н-нет.
-- А кто?
-- Знакомый один...
-- Скажи этому знакомому, что завтра у нас вечер. Пусть приходит, почитает.
-- Не могу. Я ведь не помню, где он.
-- Ах, да... Тогда почитаешь сама.
-- Нет! Только не это!!! Я не могу...
-- Сможешь.
«Что делать? Завтра надо будет куда-нибудь смыться.»
Но «смыться» Лере никто не дал. Эскулап настойчиво взял ее за руку и потащил на отчетный концерт лефовцев.
Зал был заполнен людьми. Лера выпросила разрешение выступать последней.
«Вот здорово, что я сюда попала. Я сниму весь концерт на пленку. Но что делать с «моими» стихами?»
Лера пристально наблюдала за каждым выступающим. Но, в основном, за своим подопечным. Он был сдержан и напряжен перед выступлением. Но глаза его просто светились, горели азартом и внутренним светом. Он не просто готовился к ответственному моменту. Он готовил пожар. Пожар эмоций и мыслей. Зажечь «ясным пламенем» зал – вот его основная цель здесь и сейчас. И он жил этим мигом. Вдыхал его полной грудью.
Он слышал, как объявляют его выход. Залпом допил чай из граненного стакана. Затем отправился решительным шагом на подмостки. Лера пристально следила из-за кулис за каждым его движением, каждой паузой и произнесенным словом, каждым вздохом. Она испытывала напряжение не меньшее, чем ее подопечный. Главным образом, от страха, что же будет делать она, когда он закончит. А он все трубил, чеканя каждое слово, помогая при этом своим массивным кулаком.
Когда вернулся за кулисы, в зале все еще слышались аплодисменты.
-- Теперь ты, -- подошел он к Лере, -- Ты обещала.
-- После тебя... Мне уже нечего делать!
-- Такие стихи нельзя упускать.
Он схватил Леру в охапку и вынес на сцену.
-- Это – дебют, -- объявил он.
Публика зааплодировала. Великан скрылся за кулисами. А Лера осталась один на один с
