бодрым шагом. Было около десяти вечера. Ветер улегся, но легкий заморозок сковал лужи, предвещавший к утру первый снег. Вдруг на перекрестке возникла одинокая фигура патрульного. Здоровяк забасил восторженно:
-- Вот они, перемены к лучшей жизни. Моя милиция меня бережет! Здравия желаю, товарищ милиционер!
-- Ваши документы, товарищ, -- беспристрастно обратился к проходящим мимо него патрульный.
« Менты во все века одинаковые!»
Великан стал рыться в своих карманах. Наконец он нашел свою «паспартину» и ткнул «менту» чуть ли не под самый нос.
-- Вот он. Советский!
Патрульный рассмотрел паспорт при слабом свете фонаря.
-- Пили?
-- Ну, самую малость. На именинах у племянницы.
-- Ладно, идите. Только не шумите.
Но товарищ поэт видимо не наговорился за весь вечер и решил поразвлечь патрульного своими рассказами о новой жизни и об идиллии, которая наступит при коммунизме. Но для этого нужно всем неустанно трудиться и так, как совесть того позволяет. Патрульному эта болтовня, видимо, не очень понравилась, и он хотел было засвистеть в свисток. Лера вовремя сориентировалась. Она потянула за рукав великана:
-- Пошли, Володя! Дочка ждет, без нас спать не ложиться. Я должна ей перед сном микстуру дать. У нее ведь ангина.
«Мент», видимо, передумал свистеть, а великан, как ни странно, поддался Лериному призыву и послушно пошел вслед за ней.
«На этот раз пронесло!» -- облегченно вздохнула она.
ГЛАВА 39.
Семейная пара вернулась где-то близко к полуночи. Лера проснулась от звонкого женского смеха. Ее наблюдаемый еще не спал, он жег на столе последний керосин и писал. Писал не отрываясь. Он никак не выдал своих эмоций, когда не застал их дома. Он ничего не сказал сейчас, когда они вошли после веселой прогулки. Лиля громко смеялась, обсуждая впечатления этого вечера.
-- Такая приятная женщина, а ее супруг, ну просто душка! Такой образованный и видный. Он занимает высокое положение в обществе... Щен, а почему ты так долго жжешь керосин, у нас его и так осталось мало.
Но он писал. Писал, не отрываясь так, словно крохотный истерзанный буквами клочок бумаги поглотил весь огромный мир его подсознания, как черная дыра. А те, кто находились рядом являлись действующими лицами разыгрывающейся в его вулканическом воображении драмы, сами того не зная. Потом он коротко ответил:
-- Сейчас, иду спать.
И лег, не раздеваясь на свою тахту. Он лег и отвернулся лицом к стене, подложив под голову руку так, словно не было рядом подушки. Потом устало, а может обиженно засопел. Наверное, спал.
Камеры на булавках снимали все, но Лера могла только слышать. Утром она проснулась от того, что услышала рядом разговор:
-- Так что ж, ты меня уже не любишь? – басил великан.
-- Ну, почему же, люблю. Но я не могу, не могу так жить! Я хочу жить свободно! Мне необходимо отвлекаться от будней, общаться. А ты приходишь поздно, да еще керосин изводишь, когда нам с Осей спать хочется… -- голос хозяйки был, пронзительным и властным. Она почти кричала, так же звонко, как и умела смеяться.
-- Так тебе Ося дороже? Я же вижу, тебе он нужен. Еще немного и меня вовсе выгонишь.
-- Да, выгоню! Ты не должен себя так вести! Ведь я просила тебя не вмешиваться в мою личную жизнь. Ты ушел по своим делам, а я по своим. И, вообще, я с Осей под куполами стояла, между прочим!
-- Нет, дорогая, пойду я лучше. От куполов и от осей... Нет нам с тобою счастья, а несчастье я делить не согласен. Уж если нет любви, то лучше расстаться сразу без обид и ругани.
-- А, вообще, кто такое стерпит…
-- Не надо. Вот не надо этого. Давай расстанемся красиво, по честному. Пожмем друг другу руки и – прощай, раз не получилось.
-- Ты правильно делаешь, что уходишь. Я не хочу тебя видеть до самой весны. Слышишь?! Я устала от тебя и твоих выходок!
Великан кое-как запихивал в чемодан свои немногочисленные вещи. Он насуплено молчал и больше не говорил ни слова в ответ. Лера к этому времени уже поднялась со своей, так называемой, постели и оделась. Теперь она в напряжении ждала, что же будет дальше. Она поняла, что ее подопечный сейчас уйдет отсюда, и у Леры громко стучала, пульсируя внутри, тревога. Неужели ей опять предстоит наблюдать за этой, до тошноты надоевшей, «сладкой парочкой», а по вечерам так и вовсе оставаться одной, в ожидании, когда они наразвлекаются, каждый по-своему, и вернутся давать ей новые распоряжения. Нет, нет, только не это! Что угодно, какие угодно трудности и скитания, только не эта тюрьма! Лера услышала, как хлопнула входная дверь. Она опрометью кинулась в комнату. Хозяйка стояла, отвернувшись к окну.
-- Он ушел, ведь он же ушел! – закричала в отчаянии Лера.
Хозяйка повернулась к ней лицом, сначала удивленно глянула, затем окатила надменным взглядом:
-- Ну и что, что ушел, -- произнесла она так, словно он вышел по ее распоряжению.
-- Ведь он же больше не вернется!
-- А тебе-то что, деточка? – настороженно произнесла хозяйка.
-- Но что же вы стоите? Вы же должны его остановить!
-- Да ничего я не должна.
-- Надо! – Лера, не помня себя кинулась к двери. Впопыхах поскользнулась, чуть не упав на собаку. Та, испуганно скуля, отскочила к стене.
Лера мчалась по улице. Она не могла даже знать, в каком направлении ушел ее исследуемый своими огромными шагами. По лицу ее хлестал ветер, обжигая солеными каплями собственных слез. Жухлые листья под ногами носились в круговороте. Утренний туман еще не развеялся полностью. В воздухе пахло гарью от костров и порохом от ночных выстрелов.
-- Вон туда, -- на ее пути откуда-то вынырнул Дэн, как только она замедлила бег.
-- Ах, булавка! – внезапно вспомнила Лера.
-- Ничего, наши люди заберут. А ты – догоняй!
Лера подбежала к нему и схватила за огромную руку, чуть не оборвав рукав.
-- Не уходи, не уходи от меня! – рыдая, повисла она на его плече, -- Возьми меня с собой. Я буду прислуживать задаром. Мне идти некуда, а там меня не хотят. Не прогоняй меня!
Великан шел размашистыми шагами, «мял» под собой мостовую. Его лицо было того же цвета, что и она. Смешной и нескладный, по сравнению с модным Дэном. Коротковатые штаны не скрывали кожаных стоптанных ботинок, которые он специально подковал железом. Наверное, за всю свою жизнь он имел одну только пару. Хотя, по тем временам, это был последний писк моды.
-- Да не гоню я тебя, только удобств не жди. Я сам не знаю, где ночевать сегодня буду… Впрочем, у меня есть кабинет на Лубянке.
Великан был бледен, как стена, ему было не до Леры. Та еле поспевала за ним. Ей необходимо было сфотографировать его лицо в этот момент, но видеть она могла своего подопечного только сзади. Она собрала последние силы и забежала вперед. Положила ладони на широченные плечи:
-- Ну, зачем ты так? Ведь она не для тебя.
-- Да, знаю я, -- почти огрызнулся он, не желая, чтобы кто-то посторонний вмешивался.
« И что он в ней нашел, она же ветреная. Ему нужна трудяга, как он сам, как его мать или сестры, а он все время будет любить не того, кому нужен.»
Ветер носил по мостовой последние жухлые листья, обрывки листовок и первый выпавший снег.
ГЛАВА 40.
«Кабинет», в который они пришли на Лубянку, оказался комнатушкой в коммунальной квартире. Хотя обставлена она была достаточно оригинально и уютно, во вкусе своего хозяина. Мебели было не много, но располагалась она очень своеобразным образом. Прямо перед окном стоял крепкий дубовый письменный стол. Рядом находилась тахта, так, чтобы можно было в случае усталости тут же завалиться на нее после кропотливых писательских трудов.
Как только они зашли, начались сплошные эмоции и переживания. Едва великан присел от усталости на свое ложе, вдруг обхватил голову двумя руками и зарыдал, совсем как маленький. Слезы, которые он сдерживал ранее, лились из его глаз ручьем. Лера сначала растерялась. Она никогда бы не подумала, что мужчина такого сурового склада характера настолько может быть раним. Сейчас он не стеснялся своих чувств и освобождал их полностью.
«Нет, шизофрения от переизбытка эмоций ему не грозит. Он вовремя сбрасывает нагрузку.»
Дождавшись, когда великан вытрет последнюю слезинку, Лера попыталась с ним поговорить. Но «клиент» не давал ей этого делать. Он достал откуда-то из под стола бутылку с мутной жидкостью и предложил Лере:
-- Давай, выпьем.
Не дожидаясь ответа, он разлил содержимое в два не очень чистых стакана, которые достал с полки, расположенной над столом. Лера сделала небольшой глоток горючей жидкости, а он проглотил одним залпом все, что было в стакане. Теперь им овладела волна воспоминаний. Он вспоминал, сколько времени и где провел со своей любимой. Сетовал на жизнь и ее превратную несправедливость. Почему женщины любят только богатых? Нет у них ни души, ни разума. Бабы, одним словом.
-- Ты ошибаешься, тебя любят без денег. Но ты этих людей не принимаешь всерьез, не замечаешь, -- пыталась утешить его Лера.
-- Почему она не хочет жить со мной?! – упрямо вопрошал в отчаянии великан.
-- А где вы будете жить? Здесь?
« Как же, станет она жить в коммуналке...»
-- А, знаю я эти штучки. Дом купи, барахло в нем накапливай. Я вообще дома сидеть не умею, мне ездить надо, выступать. Работа у меня такая.
-- Ну, вот, видишь, а ей необходимо благополучие и..., -- тут Лера замялась, -- Забавы. Даже если она тебя и полюбит, ты сам не сможешь жить вместе с нею. Тебя ведь все время несет за горы, за моря… А она ждать тебя не будет. Если бы хотела, то ждала бы уже сейчас.
Великан, кажется, и не слышал ее слов, хотя молчал, когда Лера говорила. Он не обращал на ее болтовню внимания и думал обо всем по-своему. Наконец, шмыгнув носом, сделал вывод:
-- Во всем виноват строй и окружающая среда.
«Вот тебе и здрасьте!»
-- Надо сроить коммунизм. Только тогда все люди станут братьями и будут понимать друг друга! Не будет ни измен, ни замужеств...
« Ну, конечно, измена, она везде – измена. Да, интересно. Мы считаем причиной всех социальных неурядиц проблемы личного плана. У него же наоборот – личные проблемы из-за неправильного социального уклада. Потрясающе! Так вот что явилось для него стимулом в творчестве. Страна-утопия, которую изобрел он сам и поверил в нее. И эта вера для него являлась своеобразной религией, противоборствующей тогдашним церковным учениям, державшим людей в неведении и покорности. Его образ действительно похож на образ Иисуса Христа, с которым он себя постоянно отождествляет, но только в интерпретации того времени. «Совсем не Иисус. Нежней. Юней. Он ближе стал, он стал комсомольцем.» Он действительно нес людям новое просвещение свободы, любви и братства. А его, как и Христа, не принимали. Тут Лера вспомнила, как он писал в одной из поэм:
Чтоб не было любви – служанки
замужеств,
похоти,
хлебов.
Постели прокляв,
встав с лежанки,
чтоб всей вселенной шла любовь.
