Чтоб день,
который горем старящ,
не христарадничать, моля.
Чтоб вся
на первый крик :
-- Товарищ! –
оборачивалась земля.
Здоровяк окончательно успокоился и уселся за стол. Достал чернильницу, бумагу и стал писать.
«Про это. Посвящается Ей и Мне.» -- прочитала Лера из-за плеча великана.
«Ну, конечно, именно сейчас он станет писать все, о чем я только что подумала. А у меня хорошая память. Или просыпается дар предвидения?»
Леру он и вовсе перестал замечать, она ему не мешала. Она же не торопилась спать. Она подглядывала, что пишет великан и наблюдала за его поведением. Ну, вот эти строки, подтверждающие его отношение и к той, что его выгнала сегодня, и к бытию. Тогда, когда Лера читала их, сидя в душной комнате, изучая своего будущего подопечного, они показались ей совсем не понятными. А теперь яснее ясного:
«Семь лет я стою.
Я смотрю в эти воды,
К перилам прикручен канатами строк.
Семь лет с меня глаз эти воды не сводят.
Когда же, когда ж избавлнения срок?
Ты, может к ихней примазался касте?
Целуешь?
Ешь?
Отпускаешь брюшко?
Сам
в ихний быт,
в их семейное счастье
намереваешься пролезть петушком...»
Ну, вот теперь совершенно понятно, что он призирает их образ жизни, и себя, за любовь к той, что его не стоит. Но, почему же, еще и еще раз будет возвращаться к ней как «к себе домой»? Но вот ответ и на этот вопрос:
«Тесьма.
Натянута бечевкой тугой.
Край один – я в моей комнате,
ты в своей комнате – край другой.
А между –
такая,
какая не снится...»
Он видит перед собой не ее, а образ, «который не снится». Но, тем не менее, никуда не может уйти от реальности, подсознательно понимая, что он находится в своем мире, как в своей комнате, она – в своем. Между ними – «тесьма», связь, зависимость. А понимания нет. И он всеми силами старается избавиться от этой связи, но не может. Она его влечет к себе при помощи хитрых манипуляций с той же силой. Страсти накаляются, а любви все меньше и меньше. Но ему нужна именно любовь и понимание, как живительный поток энергии. Он задыхается. И на последнем дыхании пишет стихи... И, все же, не правы те, кто считает, что только на фоне несбывшейся любви могут рождаться шедевры культуры. Ведь у него же была цель. Огромная, благородная, пусть несбыточная. Сделать счастливыми всех людей на планете. Он умел прочувствовать боль каждого, с кем находился рядом. Он верил. И только эта великая Вера в человека, и в человечество в целом рождала в нем гениальные, неслыханные ранее вещи. Ведь не зря же «Бурлюк говорил: у Маяковского память, что дорога в Полтаве, -- каждый галошу оставит.»
Так размышляла Лера, любуясь работой великана. Уже близилось утро, когда она почувствовала усталость и больше не могла вместе с ним летать и «быть возвышенной». Обычная человеческая слабость взяла верх над высокими мыслями.
« Он относится ко мне как к призраку, не слышит и не видит. А ведь я и вправду, призрак, ведь я еще не родилась. Потому они не воспринимают мою информацию, а видят только оболочку. Вот так феномен! А Дэн переживал… Но это немного развязывает мне руки. Я смогу проводить эксперименты.»
Лера, сонно зевая, смотрела, как великан пишет. Он полностью ушел в свою работу, иногда бубнил что-то, иногда читал вслух написанное. Он ничего не видел и не слышал вокруг. Потом встал и начал прохаживаться туда-сюда вдоль по небольшой комнатке. При этом он все время бубнил, иногда произносил громко и отчетливо уже сформированные фразы, тут же кидался их записывать.
-- Можно, я спать буду? – Лера устало зевнула.
-- А? Что? – великан недовольно метнул искру в ее сторону, -- Могла бы и не спрашивать. Спи, конечно, и не отвлекай меня больше.
Лера упала на тахту. Да, но кто же будет наблюдать? Она ловким движением протянула руку, воткнула в небольшой комод булавку с камерой. Хотя, можно было это сделать совершенно спокойно, здоровяк все равно ничего бы не увидел.
А утром у него начался новый «бзик».
-- Лера! – горланил он, сидя за письменным столом, -- Просыпайся! Я есть хочу!
Лера, едва успела вскочить с лежанки.
«Это от нервной перенагрузки, которой предшествовал эмоциональный стресс, а потом еще всю ночь умственной деятельности. Он себя совсем не бережет, хотя вовремя снимает усталость на окружающих.»
-- Я уже проснулась...
-- Выспалась?
-- Да.
-- А теперь, детка, бери кошелку и сгоняй за хлебом и папиросами. Мне плохо, курево закончилось.
-- Курить вредно.
-- Сам знаю, -- почти прорычал здоровяк. Лера поняла, что его лучше сейчас не трогать.
-- Да забери свою чертову булавку! Опять чуть не накололся!
«Тоже мне, принц! А ведь заснешь ты вовсе не от булавки.»
На этом страдания «принца» не окончились, только начались. Его благоверная отшила не зря, совершенно точно рассчитав, что и кто будет ей нужен в следующий отрезок времени. Получилось здорово. Великан ушел сам. Он провинился. Лез, куда не следует, не имея на то никаких прав. И она имела полное право выгнать его. Отлично! Ловкий план сработал как нельзя лучше. Теперь она – свободная женщина. Ну, не считая Осика-папочки. Так ведь он же все позволяет, он добрый. Не то, что этот медведь-верзила. Чуть что, сразу бешенство. Он, конечно, интересен своим талантом, и стихи посвящает не плохие, после чего про всех троих говорит высший свет. Но бывает до тошноты скучен своею ревностью. Быть может, он больной, невменяемый. А мы с папочкой и так много для него сделали. Без нас бы он никогда не прославился! А все эти романчики, это пустяки. В них виноваты сами мужчины. А что же делать бедной женщине, брошенной всеми, которая все еще хороша собой. А посторонние представители сильного пола это замечают. Мужчины с положением. И, вообще, доктор сказал, что эти измены у нее от неуверенности в себе. Просто она хочет доказать своему супругу, что кому-то нужна.
Так вот, следующим вечером несчастный великан услышал от своей соседки по коммуналке сплетню, что у «этой Брик» новый роман. Романчик не шуточный, с руководителем Промбанка Краснощековым. Об этом уже говорит все светское общество.
Здоровяк не поверил. Он вбежал в комнату из коридора, где разговаривал с добродушной тетушкой. Лера стояла в этот момент около двери и подслушивала их разговор. Он ее не заметил, отшвырнул в сторону. Та отлетела, как легкая соломинка и упала на тахту.
-- Володя, ты куда? – едва успела спросить она, когда он натаскивал на себя пальто.
-- К вечеру не жди! – только и успел бросить он в бешенной спешке и выскочил за дверь.
Он пришел пьяным в два часа ночи. Лера спала, свернувшись клубочком на тахте, даже не раздеваясь.
-- Володя, поешь. Я, все таки, приготовила кое-что.
Володя, не снимая пальто, рухнул на тахту рядом с ней. От него разило перегаром и табачным дымом. Ее он не слышал. Закрыл лицо огромными ладонями и зарыдал.
-- Я ей не нужен... У нее другой...
-- Ну и что, что ей ты не нужен. А, может, ты нужен кому-то другому.
-- Никому я не нужен! Я хочу умереть.
-- И это говорит человек, который считает самоубийство слабоволием!
Он ничего не ответил. Только упал на подушку лицом. Он тихо плакал.
После этой сценки проблемы у Леры не окончились. Великан очень много пил. Просто уходил в запои. Иногда напивался дома. Чаще шатался по кабакам. Лера «насильно» следовала за ним.
«Ну и работа у меня! Тайным агентам за вредность приплачивать надо. А еще Дэн не хочет, чтобы я проявляла здесь свои способности. Да, если бы не я, он быстрее бы повесился...»
Но здоровяк был на редкость крепким малым, чем показался Лере. Вешаться он и не собирался, топиться или травиться тоже. Он задумал другое. Теперь после принятия изрядной дозы спиртного он торопился к дому любимой и караулил ее в подъезде. Он выследил, когда его соперник приходит сюда, сколько времени проводит в их квартире, когда должен уходить. Но где в этот момент находится Ося, ни ему, ни Лере не было известно. Лера так же не могла понять, что делает «несчастный влюбленный» здесь, чего ожидает. А на ее вопросы и уговоры он всякий раз хмуро и сдержанно рычал в ее сторону:
-- Не мешай, барышня, сам разберусь!
И день мести настал. Влюбленная пара находилась в квартире, где до этого бывал великан. Сам великан, в сопровождении своей домработницы, находился в подъезде на первом этаже. Лера тщательно пряталась за него, не желая мешать «ходу истории». Наверху хлопнула дверь. Послышались тяжелые мужские шаги, цоканье женских каблучков, звонкий заливистый смех и щебетание. Не сложно было догадаться, кому они принадлежат. Дойдя до первого этажа, звонкая щебетунья чуть было не столкнулась вплотную с угрюмой фигурой великана. Она хотела обойти его стороной, словно не заметила, но он преградил ей дорогу:
-- Так вот почему ты меня выгнала. Вот, ради кого! Я все сразу понял.
Она растерялась, но виду не подала. Вовремя совладала с собой и строгим властным тоном произнесла:
-- Володя, почему ты здесь?! Я что тебе сказала – мы расстаемся до весны. Иди домой и не вмешивайся в мою жизнь, ведь таким был наш уговор, не так ли?! Если ты не будешь соблюдать его, мы не увидимся никогда!
Эти слова подействовали на великана просто магически. Он, ничего не говоря, развернулся и пошел прочь, еле успевая вытирать при этом едкие унизительные слезы от стыда и бессилия. В эту минуту чуть не разрыдалась сама Лера. Но распускать сантименты ей было некогда. Она обязана была догонять своего исследуемого.
И это была не последняя его пытка в подъезде. Он почти каждый вечер выстаивал на «вахте», желая увидеть свою «госпожу». Он мучился не столько от безраздельной любви, сколько от желания доказать ей, что он Человек, и с ним нельзя так поступать. Сколько раз он произносил вслух мысли о желании убить своего соперника и ее. Лера пыталась отговорить его. Но могла бы этого не делать. Увидев счастливую парочку, всякий раз, он снова вытягивался как по стойке смирно и, ничего не произнося, провожал их взглядом. А она весело смеялась, унося с собой его слезы.
ГЛАВА 41.
Солнце светило ярко после надвигающейся, но отступившей метели. Оно играло золотыми лучиками в замерзших лужах и пыталось растопить их своей энергией. По земле и тротуарам бежали редкие ручейки вчерашнего выпавшего снега.
«А у них тоже бывает солнце. Оно во все времена одинаково светит, и настроение поднимает так же, как у нас. Наверное, Борис сейчас пишет…»
-- Ой! – замечтавшаяся Лера чуть не выронила от неожиданности корзинку.
-- Пойдем, тебе надо отдохнуть, -- прозвучал над ее ухом знакомый голос.
-- Так, хорошо! Ты сняла не только то, что от тебя
