таковой. Я уже не говорю о духе. Значит есть путь разума. Будда только встал на этот путь и тут же с него сошел, свернул на кривую дорожку веры. Свернул, естественно. Ведь какой может быть бог в человеке? Разумеется, человеческий, то есть его пародия, пародия как бога, так и человека. В религиозном смысле Будда просто смешон. От великого до смешного один шаг. Слава Будде, что он его не сделал, но не помог не сделать его другим из-за своего молчания и двусмысленных речей. Почему? Что его отвратило от честного разговора? То, что не разум, а вера людям понятна как то, что непонятно и чем непонятное можно сделать понятным в качестве того, что непонятно: так называемое «постижение непостижимостью непостижимого» Николая из Кузы. Какая мудрость!? Кстати, такая же, как и вся человеческая эзотерика. Настоящий бог совершенен в меру того топоса, в котором пребывает. Но эту меру теряет в коммуникации с низшим (баланс или равновесие, пропорция нарушается между высшим и низшим в сторону низшего), вырождается в гиперболическую диспропорцию. Вера и есть состояние этой гиперболической диспропорции. Сама она есть чудовищная (кошмарная) в своей регрессии в бесконечность иллюзия.
Невольником этой веры был второй персонаж человеческой драмы идей Иисус. Он при своей, всем в общих чертах известной, жизни до креста, разумеется, расписанной всеми живописными красками, то есть, сочиненной его учениками, не был даже таким богом, как Будда. Сказания об Иисусе Христе были бы забавным анекдотом, если бы не закончились так печально. Иисус есть человек, возомнивший себя богом. Это ни много и ни мало. Представляешь? Это каким надо быть безумцем, чтобы так про себя думать? Об этом он ни раз проговаривается. Но каждый раз спохватывается и оговаривается, что есть сын божий. Правда, до поры до времени не говорит прямо, но подталкивает к такому предположению своих учеников. И ты хочешь, чтобы я еще размышлял над этим безумием тоталитарного сектанта? Да, Иисус был не без таланта. Несмотря на то, что был неотесанным плотником (неотесанным потому, что нам не известно, что он сделал так, чтобы оно осталось «на века», например, стул, стол и пр.), «знал» грамоту (как знает тот, кто пишет с ошибками так, что сам не может прочитать и понять, то, что написал), то есть умел читать, писать (писал какие-то каракули на песке, правда, которые никто не мог разобрать, наверное, потому что путал буквы по причине того, что был недоучкой), и считать («богу богово, кесарю кесарево»). И это все о нем, о малограмотном, но смышленом малом, который еще в детстве поражал умников тем, что много для своего возраста знает. И откуда? Конечно, от верблюда, то есть знает то, что знакомо и верблюду.
Дело в том, что книжники-грамотеи, лицемеры-фарисеи так далеко заносились в своих мыслях, что когда возвращались на грешную землю, простую интуицию грубого человеческого ума ребенка или работяги принимали за божественное откровение. Их понять тоже можно. Таких ненормальных детей и любопытных работяг до сих пор хватает. Один как задаст вопрос, так целый коллектив академиков ответ найти не может. И потом еще смел называть себя учителем. Они, грамотеи-законники, все глаза свои потеряли, читая святые книги. А он вычитал в них то, чего в них они не нашли, хотя всю жизнь читали. Тут не важно, вычитал или вчитал, переврал. Не в этом суть. А в чем? В том, что Иисус принял позу спасителя, поставил себя впереди закона. Ведь это раздражает, потому что «за версту несет отсебятиной». Но и из этой ситуации христианские проповедники нашли выход. Чего не дала природа или образование, то с лихвой возместил бог. Откуда Иисус все знал? Неправильно вопрос поставлен. Не откуда, а от кого он знал все? От бога, сам будучи им. Чудом, и весь сказ. Сказка, да и только. Даже после того, как его казнили, он чудом, то есть, как еврей, ловко увернулся, остался жив. Да, еще и устроил спектакль своим ученикам с воскресением из мертвых. Почему никто, кроме учеников, ему не поверил? Потому что только ученикам было, что терять. Если бы они не сделали вид, что поверили в чудо воскресения, то оказались бы всеобщим посмешищем. Стоило бы тогда придавать хоть какой-нибудь смысл их прежним мыслям, словам и делам? Ведь ради веры, которая тогда бы оказалась пустой, они забросили все свои дела, являясь до этого настоящими трудягами. Трудовой народ, частью которых они были, их бы не понял. Сам Иисус до конца так и не мог уверить себя в том, что он чудесно спасся. Поэтому он предусмотрительно исчез из «родных Палестин». Когда не возобновились новые гонения на его последователей. Именно в этом и сказался в Иисусе бог. Он сам стал богом. И ушел. И неважно куда: в иные миры, или иные земли, например, в Индию. Он понял, что спасает человека только он сам. Кроме него, никто его не может спасти. Дух в этом только помощник. Об этом же говорил Будда, когда не врал, своим ученикам: «Будьте сами себе светильниками». Иисусу было уже не по пути со своими учениками. Он понял это при встречи с ними. И вот, что он это понял, а не то, что он приврал, возвысило его над собой. Он второй раз собой пожертвовал уже по-настоящему, а не по разыгранному сценарию с Пилатом и синедрионом. Вот об этом почему-то, никто не пишет. Почему? Не знаю. Может быть ума не хватает. Однако нет. Ума хватает. Ведь у них ума палата. Не хватает честности. От того, что его никто не понял, точнее, не захотел понять, Иисус и повесился. Потому что обратное имя Иисуса Христа – Иуда Искариот. Два имени, одно лицо. Если бы он этого не сделал, его можно было бы назвать богом по благодати духа. Но он не мог этого не сделать. Были уже другие времена. Ждать так долго, как ждал удобного случая для самоубийства Будда, не представлялось возможным. И тот и другой выбрали свою смерть, ибо нет места на грешной земле тем людям, которые поняли истину.
Для чего же Иисус пожертвовал собой? Конечно, не для того, чтобы показать своим примером путь для спасения других. Сказку об этом все давно выучили. Но от этого она не перестала быть глупостью, которая вызывает сомнение даже у смышленого ребенка. Не для чего, а для кого пожертвовал своей жизнью Иисус? Если мы так переформулируем свой вопрос, то на него получим здравый с точки разума ответ: разумеется, для себя. Только такая смерть имеет высший смысл. Иная другая имеет смысл приземленный, прагматический, человеческий. Достаточно вспомнить только такой смысл: «отдать свою жизнь за други своя». Вполне понятно и где-то даже благородно, ведь не все можно предусмотреть. Но здесь нет ничего сверхчеловеческого. Жертвуют собой даже животные. И в это проявляется благородство природы. В случае Иисуса другой, сверхчеловеческий смысл. Речь здесь идет не о самоубийстве. Про самоубийство можно сказать, что в нем сработала чистая логика. Ему нужно было убить себя, потому что он не мог дольше быть богом. А идет она о том, что Иисус отошел от своего лживого учения. Имел мужество признаться самому себе в том, что все не так, как он проповедовал. А это равно смерти самой души. Необходимо самого себя вырвать из своего сердца. Для такого мужества требуется сила мысли нечеловеческая. В этом явно присутствует сила самого духа. Поэтому Иисуса Христа можно назвать богом, но богом не по преимуществу, но опять же не полным, а только частично, эпизодически, на случай. Иисус бог на час. Но это его час. И о нем никто не знает. И не хочет знать. Ведь это противоречит сказке, с сюжетом которой сверяют свою жизнь миллиарды существ. Все это сказки про Будду, Кришну, Иисуса, Магомета и прочих, которым нет числа. В чем смысл? В том, чтобы человеческий удел не был трагичным, чтобы человек был бездумно счастлив животной жизнью. Все как у разумных существ, но только что-то попахивает животным запахом человечины.
3. И вот тут необходимо сделать ряд пояснений. Во-первых, по поводу стилистики. Употребление таких словосочетаний, как например, «животный запах человечины» здесь, разумеется, литературное преувеличение, а не самосвидетельство патологии парфюмера. Я не парфюмер. Я употребил это слово без всякого намека на ГГ «Парфюмера» П.Зюскинда, хотя не смог избежать ассоциации. Но в культуре все смешано: высокое с низким, красивое с безобразным, благое с губительным, так что, бывает, нельзя избежать некоторой двусмысленности. Именно с этой двусмысленностью чаще всего приходится иметь дело, когда выступаешь с публичными речами, и потом думаешь, что те, кто слушает, чаще всего тебя неточно понимают, а, порой, понимают прямо наоборот. Поэтому не люблю публичных выступлений и, если выступаю, то пишу речь в виде рассуждения, где все до мелочей разъясняю и поясняю.
Во-вторых, откуда я все это узнал? Из ума. Логика подсказала. Конечно, работает и воображение. Я недавно написал небольшое эссе на две странички на тему мышления ученого. Могу послать его тебе с этой заметкой-ответом. Конечно, в том эссе нет такого откровения, как здесь, вернее, нет никакого. Ведь я его писал для магистрантов. Сейчас другой случай. Я сам для себя посредством этого рассуждения многое открыл, точнее, мне нечто открылось, причем не все то, что я записал. То, что я не записал носит слишком парадоксальный характер, требующий кропотливого труда перевода на человеческий язык. Мне это необходимо понять и как человеку тоже. Я думаю, даже убежден в том, что истины духа приходят с умом. Для себя нашел, что ум раскрывает их смысл в размышлении. Это и есть медитация. Если она есть в философии, то я занимаюсь философией. Если философия – это нечто иное, то я, конечно, не философ. И тогда она мне совсем не интересна. Многие идут тем путем, каким иду и я. Мне нечто похожее говорил когда-то Колчигин. Или я так для себя интерпретирую его слова, называя случаем Колчигина. Философ начинается с Гегеля, до Гегеля может быть Кант или Платон, а может быть Аристотель, Спиноза и иже с ними. Потом философ погружается в восточную мудрость. Поднимается над поверхностью обыденной жизни с христианством. Он уже не работает с понятиями. Он проживает смыслы идей. Уходит в мистику. Все это есть, но только как фон, явление. Сущность так многим и не дается. Или так сущность никому не дается.
Есть другой путь. И это не мистика, ни наука, ни искусство, ни философия. Но я к нему подошел через философию, если она размышление, метафизическое размышление, пользующееся диалектикой не как приемом, ломом или отмычкой, но как своей рукой, самим собой. Пока все. Потом продолжу. А то само размышление и его запись требуют продолжительного времени. Можно только думать, но тогда, как правило, самые интересные мысли, а они слишком летучие, имеющие привычку испаряться, бывает трудно записать. Поэтому лучше когда я думаю, сидя за клавиатурой, что сейчас как раз и делаю. И думаю я не сердцем, а головой. Конечно, все условно. Думают, естественно головой, а переживают сердцем. Если я буду говорить не так, то ты меня не поймешь, таковы правила нашего языка. Материалом размышления является душевная жизнь, ведомая сердцу. Сердце меня заводит. Я переживаю то, что делаю. А делаю я не то, что думаю. Я не выдумываю, а думаю только после того, как совершу глупость. Зло,
