бойня.
Ее синие широко открытые глаза сверкнули снова кровожадностью, но как-то уже несколько по-другому. Толи сочувственно, то ли испытывающее его реакцию.
- Она тебе все это рассказала? – спросил ее Ганик.
Луцилла Вар снова поднялась и села рядом с ним. А он уставился на нее. Она встряхнула своей девичьей головой, разбросав перепутанные свои слипшиеся прядями волосы по нагим своим плечам, груди и спине.
- Там, и при всех женщинах в тех горячих термах я это слышала от нее – проговорилась Луцилла Вар – Там, на арене были снова ноксии, преступники. И все закончилось просто бойней. И там, погибли практически все. А те, кто не погиб, их арестовали за попытку покушения на императора Рима Тиберия и его мать Ливию.
- Кто погиб там, на той Римской арене? – уже настороженно глядя на Луциллу, произнес Ганик. А она, словно, проверяя его и словно, специально, провоцируя его любовь и чувства, продолжила рассказ – Практически все из, Помпеи, и Капуи. И добавила и из Олимпии тоже. Остальные были арестованы и позже их казнили там же на главной арене Рима. Все ланисты всех школ, и выжившие их рабы и гладиаторы. А остальные рабы и их имения отошли в распоряжение императора Рима.
Ганик затих, глядя на Луциллу широко открытыми полными боли глазами.
Он просто молчал и смотрел на нее.
Верил он ей в тот момент или нет, никто так и не знает. А она продолжала - Твой друг и учитель Ардад и Ферокл. Так, кажется, их звали со слов Сивиллы. Я их помню, когда была в гостях у Харония Магмы, когда прикасалась к тебе первый раз, любимый. И просто сходила от любви с ума. Они были убиты на арене. Просто погибли, и их миновала участь Харония Магмы.
- Что вообще произошло, любимая? - произнес, встревоженно и напряженно, приподымаясь на локтях, на постели Ганик.
- Ничего - произнесла она, ему, ложась снова на него всем своим голым девичьим телом – Все просто закончилось в мою пользу, любимый мой Ганик. Не думай больше не о чем и все. Это все, что теперь нам нужно. И я больше ничего не хочу, как только твоей любви, милый мой.
Луцилла зашеркалась головой и лицом по его груди, целуя ее. Вероятно, Луцилла Вар ждала бунта. Возможно, она испытывала его, но… Верил он ей или нет? Именно сейчас. Но он не отреагировал никак. Глядя в ее синие влюбенные глаза к его глазам. Ганик просто лежал и о чем-то сейчас думал, но был спокоен и никак не отреагировал на рассказ больше.
Она сама сочинила всю эту историю, смешав правду с ложью, и он так вот отреагировал. Так как будто ему было все уже равно. А может, он ей не верил и прикидывался равнодушным.
Но Ганику было действительно уже все равно. Когда все кругом погибло.
Он больше теперь думал о приемной своей матери Сильвии. И о той крылатой женщине, что во снах. И о том, что чувствовал в этом доме, помимо боли рабов и слуг под плетью Касиуса Лакриция. О том, что ощущал все время у себя за спиной. Он ощущал каким-то ему пока непонятным образом чье-то рядом присутствие. Этот цветочный аромат. Очень вкусный и приятный. Кто-то был и сейчас снова здесь. И, вероятно, смотрел на них занимающихся снова и снова любовью. На то, как они перемарали своими половыми выделениями и жарким любовным потом всю постель.
Он подумал всколзь и о служанках Луциллы Силесте и Сесиллии. Как они уже, наверное, замучились, подносить фрукты на золоченом разносе. И вино им. И менять эти вот простыни из цветной ткани. После каждой ночи их совместной любви.
Как содрогается в тряске их двух любовников каждую ночь постель. И как, наверное, бесится Лентул Плабий Вар, зная, как он трахает его родную дочь, здесь на этой постели в ее девичьей комнате.
Вероятно, он слышит эти его Ганика стоны и крики каждую ночь.
Каждую ночь вместе с любимой Луциллой Вар.
Ганик, совершенно сейчас, плюнул на всех остальных, кого знал. Их пути теперь разошлись. Сивилла продала его и казнен за измену императору его хозяин ланиста с другими ланистами и рабами и гладиаторами Хароний Магма. Ардад мертв, и Ферокл тоже, если верить Луцилле и ее словам. Погибли на арене. Рабы все проданы по домам сенаторов и консулов Рима.
Олимпии конец. Ганик считал, что ему повезло из-за той необъяснимой болезни, которая выдернула его из тех роковых событий. Он помнил, как в бреду рвался в бой и на помощь всем, но так видимо все и оборвалось на половине.
Всему виной этот Миллемид, этот Небесный ангел, явившийся к нему тогда в том бреду. Это все он устроил. И Ганик это понял. Миллемид говорил ему о его Небесной матери и о том, что он отравлен тем выпитым вином Сивиллы. Отравлен Сивиллой. И, что он должен оставить всех очень скоро. А он рвался спасать всех, рвался на арену Рима. Он не собирался его слушать. И вот очнулся уже здесь. В руках любимой Луциллы Вар.
- К черту все! – произнес громко вдруг Ганик - К черту!
Он прижал руками Луциллу к себе и добавил - Все в прошлом. Есть только ты, моя любимая, и я.
Ганик перевернул Луциллу под себя. И она, обняла Ганика за широкие его мощные плечи и сильную шею голыми руками, вонзая в свои ногтями окольцованные золотыми перстнями девичьи пальцы. Снова раскинула в стороны свои красивые полные стройные двадцатипятилетней дочери первого сенатора Рима ноги.
Ганик снова вошел в нее. Заскрипела постель в полумраке раннего утра. А по комнате двух любовников разлился протяжный и громкий стон Луциллы Вар. По всей девичьей комнате, смешиваясь со стоном ее любовника и раба ее виллы гладиатора Ритария Ганика. И только рабыни гречанки Луциллы Вар, Сесилия и Силеста проводив опасливым взглядом взбешенного до дикости и выскочившего на улицу во двор виллы Лентула Плабия Вара. Стояли за дверями девичьей комнаты, возле упавшего вблизи их ног бюста покойной матери и жены Сервилии. И слушали эту любовную трель двух влюбленных друг в друга любовников, перешептываясь и улыбаясь ехидно друг другу, игриво перемигиваясь глазами, сплетничали о них и злословили, потешаясь в тайне над хозяином этого дома. И Луциллы Вар отцом старшим Варом. Завидуя как женщины женщине, своей красавице богатой молодой хозяйке.
***
Зильземир стоял на крыше дома над самым входом в виллу, невидимый и не зримый. В утренних лучах восходящего солнца, он был невидим ни кому работающему в этом огромном дворе дома Варов. На самом коньке высокого с колоннами портика. И смотрел за всем, что творилось в самой вилле. Он видел все происходящее вокруг до самого огромного вдали за двором сада. Он ждал появления своего сына.
Он услышал вдруг смех. Девичий звонкий смех. И увидел Ганика, который на руках нес почти бегом Луциллу Вар. Сбежав по мрамору ступенек, он понес ее по каменной выложенной булыжником тропинке в летнюю во дворе дома выстроенную купальню, закрытую от посторонних глаз.
Там у входа стояли рабыни гречанки Сесилия и Силеста. Служанки самой Луциллы Вар. Они открыли дверь влюбленным и закрыли за ними следом. И быстро тихо, о чем-то злословя, о чем-то и шушукаясь, между собой ушли. Видимо больше их присутствие здесь не требовалось.
- Мальчик мой, Ганик – пролепетал ласково и с жаждой страстной любви матери Зильземир. И спорхнул с крыши портика и пролетел над оливковыми деревьями. Он спустился недалеко от входа в эту купальню. Он слышал доносящийся оттуда смех и разговор двух любовников.
Они там мылись в глубоком бассейне с горячей водой и плескались как дети, играя друг с другом. Он повернул голову и увидел сенатора, консула и хозяина этого дома Лентула Плабия Вара, вышедшего быстро из своей виллы. Оттуда же со ступенек своей виллы с другом сенатором и консулом Марком Квинтом Цимбериусом и несколькими своими и его слугами, которые встречали обоих уже у запряженной повозки гостя. Они там тоже о чем-то разговаривали, но Зильземира это не волновало совершенно, и он не собирался даже слушать их разговор.
Внезапно отворились двери купальни. И от туда выскочила сначала Луцилла Вар, совершенно голая, и мокрая. И следом сам Ганик.
- Ганик, мой. Красивый, мой мальчик - промолвил негромко ангел Зильземир - Мой сын, единственный – произнес он, положив руки в перстнях из небесных изумрудов себе на живот, и ощущая еще одну будущую зарождающуюся в нем жизнь.
- Я дам тебе новое имя - произнес Зильземир - Достойное Небесного ангела. Когда заберу тебя отсюда, мальчик мой.
Сердце Зизьземира дрогнуло и застучало в груди, светясь ярким лучистым светом. Даже свет вокруг ее тела стал переливаться волнами, и лучами пульсируя от счастья и радости увидевшей своего сына. Но Зильземир стоял на месте и не смел, сдвинуться сейчас с места. Там была та, которая была с ее сыном рядом и мешала ей. Даже приблизиться к нему, к своему Ганику. Та, о которой предупредил тот в доме призрак. Но ангел Зильземир не мог вторгнуться в отношения своего небесного сына и той дочери Варов. Он мог только, пока рядом присутствовать и быть в ожидании.
Он почти касался спины Ганика своей женской рукой. И он Ганик чувствовал это почти невесомое легкое прикосновение. Он почувствовал ангела. Он почувствовал свою мать.
- Мальчик, ты мой любимый – он снова пропел негромко сам себе, радостно любуясь своим и Божьим творением.
Он стоял под оливковым деревом, прислоняясь к нему плечем, и ветви дерева склонились к ангелу, спадая шевелящимися живыми листьями ему на его плечи. Зильземир за это обнял ствол дерева и прильнул к нему женской щекой. Его длинные русого цвета волосы развиваясь на астральном невидимом ветру, парили среди той листвы. И листва дрожала, вибрируя, словно под музыку, такую же незримую и беззвучную, как и все, что было поглощено сейчас ангельским ярким невидимым астральным светом.
- Ты видишь это - прошептал он дереву. И дерево пошевелило по его плечам листвой и ветвями, отвечая ему.
- Это мой сын? – произнес Зильземир – Мой сын. Видишь его? Правда,
