Февраль тридцать девятого выдался теплым, ветреным, вьюжным.
Обычным. Иван Корнеевич отвлекся от переводимого текста и
глянул в окно. Веяло оттуда серостью, неопределенностью
и притупившимся чувством страха. Безропотным ожиданием
судьбы, с примесью детской наивности, что, может, обойдется.
Для многих не обошлось. От тупого отчаяния спасали работа
и семья. Нельзя было перед ними раскисать.
Телефонный звонок заставил вздрогнуть. Непроизвольно.
Вежливо просили придти. Адрес был известен.
Оделся. Сказал, что в редакцию. По глазам жены и детей
понял, не поверили. Горько вздохнул, разведя руками и
быстро вышел за порог. Не любил чужие слезы.
Идти было недалеко. Встретили вежливо, доброжелательно.
Сопроводили до кабинета наркома.
- Иван Корнеевич, дорогой, - обнял хозяин кабинета,
маленький, щуплый человечек с вечно горящими глазами. –
Присаживайтесь, угощайтесь. Чай, печенье, хлеб с икоркой –
чем богаты.
- Спасибо, - удалось произнести с трудом.
Но сам вид угощения внезапно вызвал подкатившее чувство
рвоты. Еле сдержался. Только тело охватила едва заметная дрожь.
- Ну что Вы, - понимающе, дружески похлопал по спине нарком.
Как можно было такое подумать? - словно, читал мысли. –
Просто, пригласил. Люблю говорить с умными людьми.
Читаю у Вас многое. Про блоху кусачую, которая всех сильней
оказалась. Про дерево, где чего только не растет. Про дикого
банщика с шайками да мочалками. Про зверей разных.
По мере того, как говорил, восторг и доброта куда-то уходили,
уступая место грустной задумчивости. Потом расстегнул нагрудный
карман и доверительно передал сложенный вчетверо лист бумаги.
От прочтения ожгло кипятком и кровь ударила в голову.
- Расписка Ваша, - сочувственно вздохнул человечек. - Что
в двадцать четвертом дали.
Тяжелое было время. Переводы никто не брал. В редакциях
за стихи платили копейки. Голодать приходилось. Неожиданно
позвали. Предложили работу. Переводы. Много тестов. Но
пришлось написать расписку. Положено, говорили. Кто один
раз сюда попадет, сторонним человеком быть не может. Только
своим. Хорошо заплатили. Через третьих лиц устроили в хорошее
издательство. Не беспокоили.
- Хорошие были кадры, - вздохнул нарком. - Всю систему
создали. Умели работать. Жаль, не осталось никого. Заберите
расписку, - ответил на вопросительный взгляд.
Стало немного легче. Однако, внутренний голос предупреждал,
это только начало.
- Видите, как доверяю, - полушепотом произнес хозяин. –
для Вас просто, Илья Николаевич, - и подозвал к столу,
стоявшему, впритык, к своему.
Там тыльной стороной лежали четыре тонкие папки,
одинакового светло серого цвета и размера под стандартный
лист бумаги. Предложил выбрать любую.
Иван Корнеевич выбрал. Перевернул, открыл. И увидел
свою фотографию.
- Вот незадача, - горестно хлопнул в ладоши Илья
Николаевич. - Нельзя Вам в азартные игры играть. Не фарт.
Между тем, пальцы лихорадочно касались подшитых листов,
а глаза отчаянно стремились усвоить текст. Протокол допроса.
Признание в шпионаже в пользу Великобритании. Имена
хорошо знакомых людей. Оставалось лишь подписать.
Стало дурно. Покачнулся. Заботливые хозяйские руки
подхватили и аккуратно усадили на стул.
- Экий Вы впечатлительный, - с укоризной произнес
Нарком. – Но невнимательный. Даты же нет. Значит, это не
сегодняшнего дня дело, а завтрашнего, или послезавтрашнего.
А может, и не придется.
- Но почему? - только и удалось выдавить из себя.
- Порядок такой, - развел руками Илья Николаевич. –
Гарантия повиновения. Даже для Вас не могу сделать исключения.
Наступила пауза, для осознания ситуации. Иван Корнеевич
осознал.
Нарком пододвинул к нему три оставшиеся папки.
- Это враги народа, которых я должен уничтожить в самое
ближайшее время. Сильные. Ранее пытался – не получилось.
Главный не дал. В Чужаке видит достойного врага, тайно
восхищается. Творчество Казака ему просто нравится. А Поэт
считается лучшим в стране.
Но я знаю - это враги, которых надо уничтожить. Сам факт
их существования - сопротивление власти. Этого быть не может
и не должно. Вы их знаете и поможете мне добыть необходимые
сведения. Их тайные литературные труды, где они изливают
душу во всей честности и откровенности. Что касается Казака, пусть
расскажет о судьбе героя романа, который сейчас пишет. Главный
так рассчитывает, что тот примет нашу веру. А я сомневаюсь.
С Вами он будет откровенен. Срок – месяц. День в день. Здесь.
Поговорим.
Иван Корнеевич не сразу понял, что разговор окончен.
От волнения не смог встать. Хозяину снова пришлось заботиться
о нем.
Прошел месяц. Встреч, мучений, раздумий.
Нарком был сух и деловит. Угощения не предлагал.
Лишь предложил сесть к столу, где дожидались перо, чернила
и бумага. В течение часа лишь шелест листа и скрип пера
прерывали тишину. Наконец, скорбный труд завершился.
Хозяин удовлетворенно просмотрел исписанные листы.
- Пишут, значит, - произнес с глубоким удовлетворением.
- Переживали за меня, беспокоились, когда вызвали месяц назад,
отрешенно говорил Иван Корнеевич, - Открылись. Чужак даже
дал отрывок почитать. Сильно и страшно. « В белом плаще с
алой каймой». В кладовке, под пачками старых газет. Рукопись.
Не закончил еще. Поэт закончил. Прячет на даче, в старом
сундуке. Судя по тому, что говорит, вещь значительная.
О стремлении ввысь и жестоком падении. Казак просто сказал,
что герой его с такой властью жить не будет. Все потеряет
и погибнет. И смерть его будет власти обвинением.
- Вы устали, - посочувствовал Илья Николаевич. - Отдохните.
Про дело Ваше забудьте. Нет дела. И про месяц последний
не вспоминайте. Беспокоить не буду.
Вернувшись домой, Иван Корнеевич слег. Часто навещал Поэт.
Иногда заходил Казак. Чужак сам был болен, а то пришел бы.
Они не знали. Не могли даже подумать. Болезнь, казавшаяся
несложной, не проходила, отнимая силы день за днем. Лишь
семья удерживала остатки желания жить.
Через три недели внезапно сменился нарком внутренних дел.
Илья Николаевич исчез. Знающие люди шепотом говорили,
что подручные нового наркома, просто, пристрелили его
в кабинете, как собаку.
Узнав об этом, Иван Корнеевич дал волю слезам. По
тем, кто ушел и уйдет, с тайной надеждой вернуться.
Проплакавшись, встал с постели с готовностью жить дальше,
как бы не было худо.
Последний месяц приказал себе забыть. Забыл.
