давно не получали?
Невысокий парень ткнул в спины пришедших с ним.
– Да тихо ты, не шуми, мы уже уходим. И не бойтесь, не заложим.
Подошедшая к ним Алиса, прищурясь посмотрела и только хмыкнула.
– Как челюсть, не болит?
– Нормально, блядь... – парень сунул руку за отворот куртки.
– Лучше не надо. Не уйдете ведь живыми.
Тот вытащил из-за пазухи кассету.
– Вот. А ты что подумала?
– Неважно. Ладно, пусть проходят. И учти Лерочка, я лично за вами пригляжу.
– Ольга... Дмитриевна... Ты-то чего тут забыла? С пионерской комнатой перепутала?
– Не Ольга я. Дженис меня зовут. Пустишь?
– Не хрена не понятно, но заходи раз в гости пришла... Дженис? Слушайте, а Седой ведь что-то говорил про это. Помните?
... Помещение тем временем заполнялось.
– Окошко откройте.
– Осторожней, провода не зацепи. Джордж, куда микрофон? Раз, раз, раз... Проверка... Нормально.
Седой сел на табуретку, огляделся.
– Все собрались вроде? Ну вообщем мы тут попоем немного. Не филармония конечно. Курить можно, но лучше на улице. Кому приспичит, вон, типа, удобства или за угол...
Неожиданно дверь открылась. Раздался чей-то испуганный вскрик. На пороге стоял мужик в милицейской куртке и недоуменно смотрел на собравшихся. Один из подростков вскочил с места.
– Народ... Я... Папа! Ты чего тут?
– Чего? Это я тебя спросить должен. Значит это ты на дне рождения, да? И младший с тобой? – мужик глянул поверх голов. – Азад... Что тут происходит? А микрофон зачем? Концерт устроили что-ли?
– Типа того. Ты один пришел? Просто для спокойствия.
Мужчина только пожал плечами, мол, а кого ты еще хотел увидеть?
– Ну это ладно. Слушайте... А домой бы позвонить, сказать, что все нормально. Можно, разрешите?
– Конечно. Телефон на столе. Пропустите человека. И тихо там.
Протиснувшись к столу, мужчина снял трубку, набрал номер.
– Таня... Это я. Они тут на дне рождении. Да из другого района пацан. Ты не волнуйся, я с ними буду, прослежу, чтобы... Слушай, ты же меня знаешь. Поэтому ложись спать спокойно. Посидим да придем. Отбой.
Он повернулся.
– Где мне сесть можно? Смуглый, подвинься.
Тот было напрягся, но только махнул рукой.
... – Ну что начнем?
«Я потом расскажу тебе, Родина.
Я потом расскажу тебе все, Родина.
А сейчас я попою лучше, Родина, –
Мне честнее так по жизни танцуется.
Я потом расскажу тебе, Родина,
Как плясал, как летал над ромашками,
Как свисал над березовой пропастью,
Как любил за окном ночкой до зари.
Я потом расскажу тебе, Родина.
Я потом расскажу тебе все, Родина.
А сейчас я попою лучше, Родина, –
Мне честнее так верить тебе, милая.
Я потом расскажу тебе, Родина, –
И не надо меня исповедовать,
И не надо меня излечивать,
И не надо, уймись – покалечишь ведь.
Не уроды мы, просто все разные,
Звери, птицы, и лес у нас сказочный,
А кто полезет со всеобщею правдою
Просвещать, так нарвется ж, бедный, на обрез.
И полетят клочки по закоулочкам,
И запылают ограды и маковки,
И в книгах всех вавилонских библиотек
Не найдут вороны умные про нас ничего.
Так и уйдем в лес никем не опознанными,
И зарастут буреломом тропинки все,
А вы останетесь... И только бабочки
Будут плясать да летать над ромашками
Ты прости меня, глупая Родина,
Я потом расскажу тебе все, Родина.
А сейчас я попою лучше, Родина,
Про то, как пляшут над пропастью бабочки.
Ниже ада, выше рая бабочки,
Ниже рая, выше ада бабочки.»
– Смуглый... Это что сейчас было?
– Слышь мент... Ты помолчи лучше и сигарету дай. И молчи...
... «Говорила мне звезда про любовь
Да про острый серп, что сердцу беда
Да про белый неземной огонек
Да про выбор мой, что был навсегда
Ох, не виновен я, я участвовал в войне, я был телом для штыка
Ох, да не легче мне, если тает в синем небе затаенная река
Да напомнит мне о снеге из иного далека
Стая воронов, стая воронов тучка черная
Стая воронов, стая воронов тучка черная
Ох, невиновен я, ох, да не легче мне
Говорила мне звезда про войну
Да про черный луч, что сердце кольнет
Да про бедную родную страну,
Что победа за ненастьем грядет
О, не виновен я, я участвовал в войне, я был телом для штыка
Ох, да не легче мне, если тает в синем небе затаенная река
Да напомнит мне о снеге из иного далека
Стая воронов, стая воронов -- тучка черная
Стая воронов, стая воронов -- тучка черная
Ох, невиновен я, ох, да не легче мне...»
Седой выдохнул.
– Сейчас песня длинная будет. Отвлекусь немного. – он встал, перешагивая через чьи-то ноги, подошел к топкам, взял лопату. Закончив кидать уголь, вернулся к табурету, взял гитару.
“Как горят костры у Шексны — реки
Как стоят шатры бойкой ярмарки
Дуга цыганская да ничего не жаль
Отдаю свою расписную шаль
А цены ей нет — четвертной билет
Жалко четвертак — ну давай пятак
Пожалел пятак — забирай за так расписную шаль
Все, как есть, на ней гладко вышито, гладко вышито мелким крестиком.
Как сидит Егор в светлом тереме
В светлом тереме с занавесками
С яркой люстрою электрической
На скамеечке, крытой серебром,шитой войлоком
Рядом с печкою белой, каменной, важно жмурится,
Ловит жар рукой.
На печи его рвань-фуфаечка
Приспособилась
Да приладилась дрань-ушаночка
Да пристроились вонь-портяночки в светлом тереме
С занавесками да с достоинством
Ждет гостей Егор.
А гостей к нему — ровным счетом двор.
Ровным счетом — двор да три улицы.
— С превеликим Вас Вашим праздничком
И желаем Вам самочувствия,
Дорогой Егор Ермолаевич,
Гладко вышитый мелким крестиком
Улыбается государственно, выпивает он да закусывает
А с одной руки ест соленый гриб,
А с другой руки — маринованный
А вишневый крем только слизывает,
Только слизывает сажу горькую, сажу липкую.
мажет калачи – биты кирпичи.
Прозвенит стекло на сквозном ветру
Да прокиснет звон в вязкой копоти
Да подернется молодым ледком
Проплывет луна в черном маслице
В зимних сумерках
В волчьих праздниках
Темной гибелью
Сгинет всякое Дело Божие.
Тaм, где без суда все наказаны
Там, где все одним жиром мазаны
Там, где все одним миром травлены.
Да какой там мир — сплошь окраина
Где густую грязь запасают впрок
Набивают в рот
Где дымится вязь беспокойных строк
Как святой помет
Где японский бог с нашей матерью
Повенчалися общей папертью.
Образа кнутом перекрещены
— Эх, Егорка ты, сын затрещины!
Эх, Егор, дитя подзатыльника,
Вошь из-под ногтя — в собутыльники.
В кройке кумача с паутиною
Догорай, свеча!
Догорай, свеча — хуй с полтиною!
Обколотится сыпь-испарина,
И опять Егор чистым барином в светлом тереме, с занавесками
Все беседует с космонавтами,
А целуется — с Терешковою, с популярными да с актрисами —
Все с амбарными злыми крысами.
— То не просто рвань, не фуфаечка, то душа моя несуразная
Понапрасну вся прокопченная,
Нараспашку вся заключенная…
— То не просто дрань, не ушаночка, то судьба моя лопоухая
Вон — дырявая, болью трачена,
По чужим горбам разбатрачена…
— То не просто вонь — вонь кромешная
То грехи мои, драки-пьяночки…
Говорил Егор, брал портяночки.
Тут и вышел хор да с цыганкою,
Знаменитый хор Дома Радио
И Центрального телевидения,
Под гуманным встал управлением.
— Вы сыграйте мне песню звонкую!
Разверните марш минометчиков!
Погадай ты мне, тварь певучая,
Очи черные, очи жгучие,
Погадай ты мне по пустой руке,
По пустой руке да по ссадинам,
По мозолям да по живым рубцам…
— Дорогой Егор Ермолаевич,
Зимогор ты наш Охламонович,
Износил ты душу
Да до полных дыр,
Так возьмешь за то дорогой мундир
Генеральский чин, ватой стеганый,
С честной звездочкой да с медалями…
Изодрал судьбу, сгрыз завязочки,
Так возьмешь за то дорогой картуз
С модным козырем лакированным,
С мехом нутрянным да с кокардою…
А за то, что грех стер портяночки,
Завернешь свои пятки босые
В расписную шаль с моего плеча
Всю расшитую мелким крестиком…
Поглядел Егор на свое рванье
И надел обмундирование…
Заплясали вдруг тени легкие,
Заскрипели вдруг петли ржавые,
Отворив замки Громом-посохом,
В белом саване Снежна Бабушка…
— Ты, Егорушка, дурень ласковый,
Собери-ка ты мне ледяным ковшом
Да с сырой стены, да с сырой спины
Капли звонкие да холодные…
— Ты подуй, Егор, в печку темную,
Пусть летит зола, пепел кружится,
В ледяном ковше, в сладкой лужице,
Замешай живой рукой кашицу
Да накорми меня — Снежну Бабушку,
Да накорми меня — свою Снежну Бабушку...
Оборвал Егор каплю-ягоду,
Через силу дул в печь угарную.
Дунул в первый раз — и исчез мундир,
Генеральский чин, ватой стеганый.
И летит зола серой мошкою да на пол-топтун да на стол-шатун,
На горячий лоб да на сосновый гроб.
Дунул во второй — и исчез картуз
С модным козырем лакированным…
Эх, Егор, Егор! Не велик ты грош, не впервой ломать.
Что ж, в чем родила мать, в том и помирать?
Дунул в третий раз — как умел, как мог,
И воскрес один яркий уголек,
И прожег насквозь расписную шаль,
Всю расшитую мелким крестиком.
И пропало все. Не горят костры,
Не стоят шатры у Шексны-реки
Нету ярмарки.
Только черный дым тлеет ватою.
Только мы сидим виноватые.
И Егорка здесь — он как раз в тот миг
Папиросочку и прикуривал,
Опалил всю бровь спичкой серною.
Он, собака, пьет год без месяца,
Утром мается, к ночи бесится,
Да не впервой ему — оклемается,
Перемается, перебесится,
Перебесится и повесится…
Распустила ночь черны волосы.
Голосит беда бабьим голосом.
Голосит беда бестолковая.
В небесах — звезда участковая.
Мы одни не спим.
Пьем шампанское.
Пьем мы за любовь
За гражданскую.
Пьем мы за любовь,
А еще за гражданскую... “
... В котельной стояла мертвая тишина.
– Валерка, что с тобой?
Парень, что сцепился с Алисой, потряс головой.
– Как он такое петь может? Такую боль в себе...
Сидящая рядом Ольга только вздохнула.
– Они ведь живут с этим.
– Кто они тогда?
... – А следующая песня для моей дочери, моей донечки. Я люблю тебя.
» Как ветра осенние подметали плаху
Солнце шло сторонкою да время — стороной
И хотел я жить, и умирал — да сослепу, со страху
Потому, что я не знал, что ты со мной
Как ветра осенние заметали небо
Плакали, тревожили облака
Я не знал, как жить — ведь я еще не выпек хлеба
А на губах не сохла капля молока
Как ветра осенние да подули ближе
Закружили голову, и ну давай кружить
Ой-ей-ей, да я сумел бы выжить
Если б не было такой простой работы — жить
Как ветры осенние жали — не жалели рожь
Ведь тебя посеяли, чтоб ты пригодился
Ведь совсем неважно, от чего помрешь
Ведь куда важнее, для чего родился
Как ветра осенние уносят мое семя
Листья воскресения да с весточки — весны
Я хочу дожить, хочу увидеть время
Когда эти песни станут не нужны.
Я хочу дожить, хочу увидеть время
Когда эти песни станут не нужны.
Да я не доживу, но я увижу время
Когда эти песни станут не нужны. «
Ульянка подойдя, уткнулась ему в колени.
– Папа...
Седой погладил ее по голове, повернулся.
– Лиска, петь будешь?
Она кивнула.
– Да, сейчас. Ты отдохни пока.
– Что споешь? Новое?
– Да, вчера увидела. Костя, Мику, Уля...
Та оторвалась от Седого.
– Ой, а где эти... барабанчики мои. Вот же они хорошенькие. – она погладила бонги. – Давайте.
Алиса вышла к микрофону.
«По перекошенным ртам, продравшим веки кротам,
Видна ошибка ростка.
По близоруким глазам, не веря глупым слезам,
Ползет конвейер песка.
Пока не вспомнит рука, дрожит кастет
