Про то, как враг народов войну выигрывал

наиболее естественный символ советской армии, не считавший людей даже за винтики, а за полностью взаимозаменяемые боевые единицы, которым следовало гордиться, что им по самой их должности положено помереть, а все равно не дать ни пути, ни броду подлому (внезапно осмелевшему) «вероломному» врагу.

45
Ну а вражеским генералам, что и вправду были настоящими знатоками военного дела, все это было разве что исключительно на руку, они рассекали советские воинские соединения и били их с боков, отрезая их от всего на свете, а значит, и лишая их буквально всякой хоть сколько-то возможной активной боеспособности.
И до чего плохо ведь доведется всем тем бравым военным, над которыми сверху всевластно восседает всласть обрюзгшая от осатанело тупого безделья чисто же политическая задница.
Нет, конечно, есть и над ней, пусть и вконец угоревшая от самых бесконечных и бесчисленных каждодневных фимиамов довольно-таки весьма мудрая голова, однако в целом командует обстановкой слезливая и трусливая псевдогероическая истерия…
Вот только бы тех отступивших безо всякого спросу на том самом месте разом расстреливать, дабы душу свою черную хоть сколько-то смело и воинственно, и впрямь бы разом еще отвести…

46
И вполне естественно, что все эти трусы и доносчики, ставшие во главе армии именно после той отчаянно суровой ее великой чистки, были-то с политическим начальством на самой короткой ноге, ну а в руке все с тем, что и в революцию (имеющим решающие слово) товарищем маузером.
И надо бы прямо на то указать, что все они сколь частенько более чем самодовольно пускали его прямиком в ход, разом так сваливая на кого угодно другого свое собственное головотяпство.
Ну а всю ту нерадивую и спесивую тупость, ставя себе в одно лишь истинно же большое большевистское достоинство.
И вот он, тому наиболее явный и принципиально наглядный пример, и если бы, то был какой-либо чисто единичный случай, в книгу большого писателя он уж и близко никак нипочем тогда не попал.
Астафьев. «Прокляты и убиты. Книга первая».
«Танки те заскребены были, собраны по фронту, большинство машин чинены-перечинены, со свежими сизыми швами сварки, с царапинами и выбоинами на броне, с хлябающими гусеницами, которые, буксуя в болотной жиже и в торфе, посваливались, две машины оставались и после ремонта с заклиненными башнями. Танкисты, через силу бодрясь, заверяли пехоту: зато, мол, боекомплект полный, танк может быть использован как вкопанное в землю забронированное орудие.
Но с ними, с танкистами и с танками, никто не хотел сражаться, их били, жгли с неба. Когда черным дымом выстелило чахло заросшую пойму и в горящих машинах начал рваться этот самый полный боекомплект, вдоль речки донесло не только сажу и дым, но и крики заживо сгорающих людей.
Часть уцелевших экипажей вместе с пехотою бросились через осеннюю речку вплавь. Многие утонули, а тех, что добрались до берега, разгневавшийся командир полка или бригады, одетый в новый черный комбинезон, расстреливал лично из пистолета, зло сверкая глазами, брызгая слюной. Пьяный до полусмерти, он кричал:
«Изменники! Суки! Трусы!» – и палил, палил, едва успевая менять обоймы, которые ему подсовывали холуи, тоже готовые праведно презирать и стрелять всех отступающих.
И вообще, за речкой обнаружилось: тех, кто жаждал воевать не с фашистом-врагом, а со своими собратьями по фронту, гораздо больше, чем на противоположном берегу боеспособных людей».

Трусы – они и есть трусы и это именно из-за их панического страха кадровая армия вся в струпьях ранений и контузий и впрямь-таки в самом начале войны, словно в том еще гиблом болоте, разом увязла…
И крайне, кстати, нисколько нетипичным случаем, куда скорее могла быть разве что та далее уж в этой книге совершенно так внезапно последовавшая смерть всех тех тупомордых карателей…
А есть еще, между тем, и самая отъявленная и преступная безответственность всех тех, кто те танки безо всякого прикрытия с воздуха или, на худой конец, сопровождения зенитной артиллерии в бой вперед и с песней совсем бестрепетно сколь нелепо разом так вдаль отсылает…
Поскольку любой даже и самый современный танк для воздушного противника, он-то все равно, что тот еще таракан для широкой ноги.
Причем у таракана явно так шансов, куда разве что во всем значительно больше.

47
Да, но дело оно ясное, смелость есть смелость – пуля храброго боится.
Конечно, боится, когда ружье кремневое, его пока заново перезарядишь…
Ну а когда у немцев в пулемете MG-42 250 патронов…
Тут уж всенепременно надо было на деле панически так бояться совершать все те совсем бессмысленные массовые атаки, а еще и по многу раз на день.
И лента новая в это чудо немецкой техники очень-то быстро так заново  вполне же бесперебойно считай, что мигом тогда вот вставлялась…
Впрямь оглянуться не успеешь, а он снова также беспрестанно строчит и наших людей, словно колхозник сено, косит.
Да и перегрева, как «Максим», он почти не боялся, а потому на одного подобного пулеметчика за день боев до 2000 советских жизней порой приходилось.
И это никакое не преувеличение!

48
И сам собой из самого исподнего дна души разом уж возникает тот вполне законный вопрос…
И зачем это наших солдат, так и дрожа при этом от ярости из-за любых веских возражений своих младших командиров, тупомордые воители безостановочно и слепо до чего напропалую бросали совсем не в бой, а чисто на убой?
И к чему это вообще могло бы привести подобное самоуничтожение, если бы, конечно, не огромные человеческие ресурсы необъятно широкой страны?
Да только чего это тут вообще поделаешь, именно таково и было, свойство почти уж всякого начальственного страха…
Вот ведь, он тот чисто вымышленный автором диалог, но вполне он явно сколь еще в духе тех самых более чем умопомрачительно мрачных времен.
«– Ты чего не воюешь?
– Как это не воюю, у меня каждые два часа новые атаки!
– А взять, почему тогда ничего не можешь?
– Так людей у меня мало, товарищ полковник.
– Лишних нет! Придется тебе атаковать теми силами, что у тебя есть, а там-то далее еще и поглядим, может свежие резервы где-нибудь и наскребем».
Вот это и есть тот наиболее типичнейший разговор двух «талантливых» в одной лишь бескрайне суровой бесслезности крайне так одутловато туповатых горе-стратегов сталинской эпохи.
О, как они сколь еще безнадежно никак не любили всяческую совершенно напрасную трепотню, тех, кто думал, а не только соображал и юлил, стараясь как можно получше набить себе руку на тупой и отчаянно лихой бесноватой лютости.
У большей части всего того командования было новое и не просто пролетарское, а именно как у того истукана твердокаменное и чудовищно невежественное лицо.
И ведь все это совсем не иначе, а только поскольку, что все те, кто на редкость много язвил да умничал, давно уж по разным лагерям свои длинные срока отбывали…
А у этих коньячных вояк всегда была одна та на всех до чего непримиримо лютая храбрость – чужими жизнями жизнелюбивого врага неистово так смело раз за разом надрывая при этом от натуги легкие более чем бесслезно, несмотря на любые потери, до чего еще сходу безвылазно сидя в штабном блиндаже  одолевать…

49
Да только чего тут на деле попишешь коли таково оно нынче попросту именно уж чисто так вообще…
В условиях современной войны довольно многое решает совсем не отчаянная солдатская храбрость, а как раз-таки вполне здравое умение принять до конца взвешенное, продуманное и подчас единственно правильное решение, да и в самый нужный момент, поскольку все события развиваются буквально-то лавинообразно и никак, и близко неподатливо расчету на счетах – стремительно…
Никогда ранее вовсе не бывало этакой маневренности войск, их совершенно беспрецедентной подвижности, а то вот подчас и неотвратимо смертоносной молниеносности…
Причем главную работу выполняли авиация и танковые крылья, а пехота могла и несколько подотстать, ее задачей было лишь разве что добивание окруженных и подчас полностью деморализованных частей Красной армии.
И вполне, то возможно, что кому-либо и по сей день до чего только искренне кажется, что буквально всякого агрессора на российской земле всенепременно ждет на редкость неминуемое поражение.
А все, потому что у нас, в конце концов, и впрямь всенепременно отыщется способ, как это его всеми силами сколь бестрепетно и массово разом еще затем одолеть.
Стоит лишь, тупо и делово, навалившись на вероломного врага, все его силы более чем нарочито и наскоро всячески обескровить и впрямь-таки всеобъемлюще подавляющим преимуществом во всей той людской силе…
Для чего и надо бы разом вполне вооружиться самой безукоризненной бескомпромиссностью, а также и чьей-либо совсем уж безыскусно подневольной чужой храбростью.

50
Товарищ Сталин, был большой ученый, именно в подобных «отчаянно бравых» делах как есть весьма ведь на редкость чудовищно так безоговорочного принуждения ко всяческим сущим чудесам полностью, как есть на все времена сколь бездумно бессмысленного и исключительно же до конца, всецело же обескровливающего армию солдатского бравого бесстрашия…
Вот какую телеграмму он отбил во время Кронштадтского восстания, март 1921.
«Морские специалисты уверяют, что взятие Красной Горки с моря опрокидывает морскую науку. Мне остается лишь оплакивать так называемую науку. Быстрое взятие Горки объясняется самым грубым вмешательством со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходившим до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных.
Считаю своим долгом заявить, что я впредь буду действовать, таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой.
Сталин».

51
Да только столь и впрямь беспримерно ведь «ХОРОШО» подобного рода операция может пройти, разве что, если, совсем вовсе не дрогнув при этом и веком бездумно посылать многих и многих людей на верную смерть на своей личной территории.
Раз уж она фактически всегда была весьма надежно приватизирована исключительно так одним лишь, тем еще большевистским здравым смыслом.
А как раз потому в ходе той одной, сугубо отдельной и донельзя же ограниченной карательной акции и было возможно даже и не такое весьма славно, хотя куда вернее, до чего бесславно и жестокосердно на скорую руку до чего и впрямь безупречно вполне провернуть.
Надо было всего-то лишь до чего безотлагательно стать абсолютно и всевластно на редкость же исключительно вовсе вот бесчеловечным…
Да только попробуй нечто подобное хоть сколько-то осуществить, когда на тебя не то, чтобы и впрямь до мозга и костей совсем неумелого, однако на том самом чисто военном поприще безыскусно безграмотного именно что издалека всею силой разом попрет безумно бравая вражеская армия.
К тому же с большим умом и талантом сколь еще безукоризненно сходу вполне молниеносно же взаимодействующая, как есть уж промеж всех своих самых различных родов войск.
Все равно одолеем, наше дело правое — победа будет за нами.
И за ценой мы, ясное дело, вовсе-то никак не постоим, однако цена эта не только пот и кровь, но еще и пустое разбазаривание всего ведь разом, и вся…
«У храбрости ума мало», — эта фраза фронтовика сапера