Свои берега

вот!.." Почувствовав перемену её настроения, Смыслов спросил, покашляв: "Я что-то не то ляпнул?.."
  "Нет, ничего... Всё нормально." - пробубнила она, и он не стал к ней больше приставать, хоть и сознавал, что ничего "нормального" тут нет, раз она сразу вся поникла, потухла, как перегоревшая лампочка в плафоне.

  Смыслов попытался унять эмоции, сосредоточиться и подключить логику. А внутри между тем всё кричало: а сам-то хорош! Слепец! Дурак! Идиот! Как его, оказывается, легко водить вокруг пальца!
  Его Алина... Интересно, а что он вообще знал о ней? Итак, Алина на первый взгляд была совершенно обыкновенная женщина. Шесть лет прожила с мужем, не работала, из дома, как говорила, не выходила. Затем пошла работать, развелась с мужем (уже при нём), переехала к родителям. Точка. И где тут тот временной зазор, в котором она пала?
  А может, все эти съёмки организовывал муж? А её заставлял сниматься? Эдакие странноватые фантазии троглодита?
  Он бросился перечитывать её письмо. Там были, конечно, мутные намёки, но никакой конкретики, ничего такого, за что можно было бы ухватиться. Может, разве что вот это: "ужасные годы"... Годы?! Что, получается, "этим" она занималась годами?!
  А как она дичилась его друзей, их жён и подруг, под разными предлогами уклоняясь от их общих выездов, пикников, застолий с трёпом, ото всех этих "дней варений", где он бывал, а она - нет! Пропустила даже пару свадеб, и он - не то что ей! - себе не задал ни разу вопроса: "Почему?.." Выходит дело, боялась, что кто-то её узнает, и ему донесёт?.. Такое объяснение её странноватой нелюдимости?
  Тут же сам собою выстроился уходящий вдаль целый штакетник из новых вопросов. Подрабатывала ли она ещё и проституцией (хотя порноактрису как назвать ещё? - в каком-то смысле она даже хуже самой развратной шлюхи...)? Практиковала ли групповой секс с так называемыми двойными (и тройными) "проникновениями"? Есть ли ещё ролики с её участием, или то, что он наковырял за двое суток - это всё? Продолжалось ли это при нём? А может, все эти её "измены" с её точки зрения были и не "изменами" вовсе, а всего лишь халтуркой на стороне? Как и когда это началось? Просто так, из дома, в такой "бизнес" не приходят - до этого же надо докатиться!
  Стоп! А её скандальная мать, получается, вовсе не была злобной фурией, исчадием зла, психологический портрет которой был нарисован в его мозгу? Она всё знала, и приняв его за очередного клиента дочери, вполне естественно возмутилась тем, что "разврат" происходит на её кровати, днём, в присутствии внучки? Получается, так.

    Он припомнил, как в давнем разговоре (после секса Алине часто свербило почесать языком) прошёлся насчёт тех, кто снимается в порно -  что он о них думает и кем вообще считает. А она очень странно, как он тогда же мимоходом отметил, на него посмотрела. С явным, даже с нарочитым удивлением. С негодующим взмахом ресниц. И сказала, как отрезала: "Давай-ка сменим тему."
  "Ах, какая ты неженка! - засмеялся он, выглаживая ладонью алинину грудь. - Не выносишь даже упоминания о них!"
  "Я же сказала: давай сменим тему!" - прорычала она, сбросив его руку. А сама-то, наверное, пережёвывала: "А он-то, дурачок, и не догадывается..." И тут же не выдержала и поинтересовалась кстати, а смотрит ли он современную порнографию.
  "К чему этот вопрос? Ты, кажется, хотела сменить тему? Или опасаешься за мою нравственность?"
  "О, нет! - вскричала Алина и замотала головой. - И всё-таки... Смотришь?"  
  "Я  уже вышел из этого возраста. - вещал важно Смыслов. - Да и зачем, если вся порнография у меня в реале? Эти вещи интересуют в юности, в качестве учебника, что ли. Меня лично интересовали позы, и то, как знакомятся. Оказалось, в жизни всё происходит сложнее: не так тупо и просто, как на экране. И за всё в конечном итоге приходится платить. А сейчас, к тому же, и некогда - меня занимают другие вещи..."
  Помнится, этот его спич Алина приняла с явным облегчением, и обронила, что он-де - чистый христосик.
  "Это я-то?" - переспросил он.
  "Ты-ты!" - подтвердила Алина.
  "Понимаешь... Как бы тебе это... - Начал он её "образовывать". - Такое сравнение не то что кощунственно, а просто абсурдно. Во-первых, я не Господь-бог. Я вполне обыкновенный человек, притом грешный человек. Я не могу совершить никакого чуда, не могу спасти страну от уродов и воров, не могу указать путь Человечеству. Не способен накормить тысячи страждущих пятью рыбами и семью хлебами..."
  "Ничего не знаю! - заявила Алина очень категорично. - Посмотреть на тебя, послушать, что ты плетёшь - ну чистый христосик!" Окатила его дурашливым взглядом, отвернулась и захохотала.
  Без сомненья, просчитывала варианты, как реагировать, если вдруг всё всплывёт. Как оправдаться так, чтобы он в итоге её "понял и простил".

   А то вдруг возьми да и брякни: "О, у меня была очень бурная молодость!"
  "Ну я, положим, тоже в школе покуривал. Покупали с ребятами пачку "Стюардессы" и шлёпали на пустырь!"
  "Поверь! - в моём случае всё было гораздо круче! Хотя до рождения Саньки я курила. Ага. Зато, как только узнала, что беременна, сразу бросила. Но я не о об этом."
  "Что? Неужели ещё и выпивала с подружками!?"
  "Хуже!.."
  "Слушай! - да ты меня пугаешь, мать!"
  Она инерционно хихикнула, затем, смерив его нарочито пронзительным взглядом актрисы из немого кино (а ещё таковой бывает у ребёнка, когда он рассматривает копошащегося в листве красивого жука, или стрекозу, подсевшую на самый край борщевика, или замершую на припёке ящерку), и состроив соответствующую рожицу, заключила:
  "Ладно, не хочешь знать - как хочешь! Сам будешь виноват!"
  "Нет, почему же "не хочу"!? - подбодрил он Алину, в очередной раз удивляясь про себя, - что за бардак царит у женщин в головах!? - Давай, рассказывай!"
  "Фигушки! Умерла - так умерла!" - выпалила она и, неестественно засмеявшись, выбежала из комнаты вон.
  А в последней ссоре она обозвала его клоуном. Ну и кто у нас в результате клоун?

  Обычные усталые женщины, рабочие лошадки больших городов... С кучей неразрешённых проблем, откровенно выставленных наружу, и с табунами необъезженных развратных тараканов в голове... Вы стесняетесь тёмных сторон своих биографий. При этом вы, верно, думаете, что "никто ничего никогда не узнает"?! Вы ведь и вправду всерьёз все так думаете!
  "Это был просто секс, - считаете вы, - который бывает у всех. Просто весёлое, безумное и одновременно приятное времяпрепровождение, за которое ещё и приплачивают."
  Именно так! И даже сам риск где-то в мозжечке стучащий молоточком, что всё же могут узнать, лишь приятно щекочет нервы.
  Тихо ли, громко ли живёте вы себе, но молчите, как спермы в рот набрали, не расскажете своей родне, тем более сожителям, и ни в коем случае детям о том, что вытворяли и чем кормились вы в развесёлые года юности вашей. Да, высыпают ежевечерне на трассы и в "салоны", как черти табакерочные, десятки, сотни тысяч проституток, разного сорта проституток, терпеливиц, ублажающих любителей любви за деньги, но ведь это всё какие-то другие женщины, а не вы! Они, падшие, со временем сгинут, исчезнут, испарятся, рассосутся (не сочтите за каламбур), утекут на Востоки и Запады, и там осядут, да где угодно будут прозябать, но только не здесь! Не превратятся они, падшие, с годами в благородных сдобных мамаш, вдалбливающих детишкам основы морали. И ведь не раскроете своих тайн, так и умрёте - партизанками. И сожители, и дети ваши так и будут пребывать в наивном неведении, пока не наткнутся случайно на такие вот свидетельства...

  "А впрочем, какая теперь разница?! Какой теперь во всём этом смысл? - утешал себя Смыслов почти что риторическими вопросами. - Разве её вторая, скрытая жизнь, обратная сторона Луны, тяжёлая муть, поднявшаяся со дна казалось бы чистого озера - разве всё это, даже это имеет теперь хоть какое-то значение?"
  Они давно расстались, и чувств он к ней не питал, и восстанавливать то, что женщины называют "отношениями", он в любом случае не собирался. Тут бы впору ухмыльнуться, и перевернуть эти случайно прочитанные страницы...
  "Отчего же так ноет сердце?.."
  Но и на этот, последний свой вопрос ответа не сыскал.



Часть 3. I  REALLY WANNA SEE YOU


ПТИЧКА ПОСТУЧАЛА

  "Сегодня солнце зашло за тучи, сегодня волны бьют так больно... Я видел как умирала..."
  Именно в тот день он гонял эту песню.  И ведь с самого утра! Ну, допустим, зачем - понятно: у Лёхи грядил "день варенья" - хотелось разнообразить их неказистый репертуар, поорать под гитару хоть что-то поновее "Поворота"... Но почему именно в тот день?.. Именно в тот день...
  Мамочка моя, мама... "Моя душа плачет."

  - Почему поздно вызвали?
  - Да приезжала тут "скорая" до вас. Вечером, после девяти. Мужчина. Вколол ей лекарство (вот - ампула осталась). Сказал, что в машине только сидячее место одно. Ну и как бы я её отправил в таком состоянии? Сидячее место! Сказал, что к утру она даже, возможно, заговорит. А она...
  Врачиха бросила взгляд на разбросанные повсюду блистеры и баночки из-под лекарств, вздохнула и недовольно поморщилась.
  - Ладно, собирайтесь. Не забудьте карточку страхования и паспорт.
  - Чей?
  - Её, конечно.
  - Извините, что-то я... Ночь не спал...
  Он собрался и побежал обзванивать соседей, чтоб те помогли спустить носилки. Наконец всё было улажено, квартира закрыта, документы распиханы по карманам, необходимые лица расположились в машине и, пожалуй, можно было бы уже и...
  - И чего это вы в заднюю дверь забрались? - почти со смехом поинтересовалась врачиха.
  - Да... Видите - опять сплоховал.
  - Переходите-ка к нам.
  - Ладно, я уж здесь, с ней рядом как-нибудь...
  - Ну как хотите... Поехали! - крикнула молодая врачиха шофёру, и они тронулись в путь.
  Он гладил её волосы, целовал нос и пальцы, и говорил, говорил самое главное, надеясь, что она услышит его и поймёт:
  - Мамочка моя милая, мамочка моя любимая, единственная моя. Ты самый лучший, самый добрый, самый дорогой  человек на свете! Слышишь меня? Лучше тебя нет никого! Какие у тебя пальчики красивые, ноготочки... Ну-ка, сожми пальчики в кулачки. Отлично, пальчики работают! А ну, пошевели ножками. И ножки у нас работают! Ничего, выдюжим! (Она часто приговаривала так в своей трудной жизни: "Ничего, выдюжим!") Глазки мои ненаглядные! Наши глазки как салазки, только разница одна: на салазках можно ездить, а на глазках - никогда. (И так она, бывало, приговаривала смотря в его глаза.) Да, мамочка? Дай я их поцелую. Дай пальчики все твои перецелую. Вот так. (Мать свободной рукой обхватила его за голову и прижала к груди. Он чуть не разрыдался, и когда она отпустила, отвернулся в сторону и несколько мгновений просидел вот так, хватая воздух.) Мы сейчас едем в больницу... Тут недалеко - скоро приедем. Слышишь меня, родненькая моя? Я там буду рядом с тобой, никуда от тебя не уйду - ты не волнуйся. Прямо с утра и до... Пока, короче, не выгонят. Каждый день, каждый день! Господи! Маменька... Милая моя, любимая. Люшенька моя! Люшенька моя хорошая! (Прямо перед ударом мать вдруг стала рассказывать, как дед Лаврентий её называл. "Он меня