Свои берега

совсем наивен и юн, я даже нафантазировал себе подобный опыт. В том смысле, что я схожусь с падшей женщиной."
  "...и что?"
  "Ничего сверхужасного. Никакого "конца света" не происходило. Было даже пикантно: женщина опытная, всё знающая, всё умеющая... Похоже, эти фантазии были чем-то вроде компенсации за девственность, - конечно, ничего общего с реальностью не имеющие."
  "Почему?"
  "Ну... На самом деле, это же такое дно! Дамочки спиваются, скалываются очень быстро. Всё это драматически отражается на внешности..."
  "Да, а что в результате? У тебя были отношения с подобными женщинами? Я имею в виду - взаправду."
  "Бог уберёг." - сказал он сухо.
  "Получается, твои юношеские фантазии вовсе не были вещими..." - подвела итог Алина, хихикнула и раза два звучно хлопнула в ладоши - таким образом, будто сбивала с них пыль.
  "Ох уж эти женщины!" - мысленно воскликнул Смыслов с ленивой усмешкой. А вслух промолвил: "Как знать, как знать... Жизнь ещё не прожита.".
  "Кстати, а у тебя прямо сейчас ничего не чешется?" - спросила она его вдруг.
  "Что? Где?.." - не понял он намёка.
  "Ну... Вот тут. Между лопатками?"
  "Нет. Ничего... А должно?"
  "Говорят, обычно чешется... Если..."
  "Если что?"
  "Если крылышки пробиваются. У тебя не растут, нет?"
  "Это ты сейчас как бы пошутила?" - спросил он.
  "Как бы да. - ответствовала она. - Просто ты такой весь правильный... Прям, ангелочек! Ещё чуть-чуть - и можно будет на Небо отправляться."
  "А не рановато ли?"
  "Ха-ха! Какой серьёзный! Ладно - пошутила... Тем более, что на Небесах мы с тобой не встретимся точно!"
  "Почему так? Ты, вроде, не пессимистка..."
  "Да уж так вот... Просто я знаю, что мне заготовлено место в аду, где меня будут жарить черти."
  "Да?" - переспросил он её, удивляясь мысленно, каким мусором подчас бывает забита женская голова.
  "Угу..." - заключила оттаявшая прекословщица, бухаясь в его объятия.

  Ещё ему претили её странные музыкальные пристрастия, сформированные не иначе как в детстве, во времена царствования синтезаторов и ритмов "120 ударов в минуту", но с этим уже ничего нельзя было поделать! Заслышав вдруг завывания какой-нибудь полузабытой немецкой певички, она, покачиваясь в такт и облизывая губы, тут же сообщала, что решительно без ума от диско, и кроме всего прочего, именно от этой композиции (так и говорила - "от этой композиции"!), поскольку Мария Магдалина - это она!
  "Нет! - ухмыляясь, перечил Алине Смыслов, и бежал к шкафу выуживать кляссер с марками, чтобы, предварительно отерев ребром ладони с дерматина серый прямоугольник пыли, перебрав негнущиеся страницы, развернуть его где-то ближе к концу и торжественно тыкнуть пальцем в Тициана.
  "Вот, смотри! - воскликнул он горячо - больше оттого, что наконец-то нашёл, что искал, - ты даже внешне на неё не похожа!"
  "А чего мне  смотреть? Она - грешница, и я - грешница."
  "Ну не такая же!"
  "Почём ты знаешь? Может, и такая."
  "Вот как?!"
  "А-га..."
  "Что-что?!" - испугался он притворно.
  "Ладно, расслабься! - хихикнула Алина, прицокивая. - Всё нормально... А кстати, разве я не живу греховной жизнью? Мужа нет, а с тобою связь греховная, порочная... Вот что я сейчас делаю в твоей постели, у-у?"
  "Вообще-то, всякий человек грешен..."
  "О, нет! Я - великая грешница!" - провозгласила Алина, оглядывая Смыслова большими коровьими очами.
  "А ты хоть знаешь что в Священном Писании и намёка нет на то, что Мария Магдалина была блудницей?"
  "Как нет? - удивилась Алина. - Это же широко известно!"
  "Кому известно? Тебе? Откуда? - Торопливо справлялся Смыслов, всерьёз втягиваясь в разговор. - Или это известно тем хохмачам, что со сцены выдают так называемую юмористику?.. Или известно вот этой вот певичке? Мария Магдалина была одной из тех, кто свидетельствовал отсутствие тело Иисуса Христа во гробе. В каком-то месте ещё два слова о ней сказано. И всё! Ни в одном из Евангелий нет ни намёка на род её занятий. Это в Средние Века какой-то неуёмный католический фантаст выковырял из носа, что та блудница, что отдала ценнейшее масло на помазание Господа перед его Страстями, и Мария Магдалина - одно и то же лицо. Аргументов, естественно, никаких не привёл, - поскольку их нет в природе! Ох ты, Господи - да как же её звали-то?!."
 "Кого?" - спросила Алина, качнув подбородком.
 "Да ту, что принесла "алавастровый сосуд нарда чистого драгоценного"... Кажется, у Иоанна есть. В Москве же ещё обитель такая... Ах, ну да! - её звали Марией, а сестру её - Марфой. Сейчас!"
  Смыслов схватил с полки Евангелие и принялся листать страницы.
  "Всё правильно. Вот... И она же - сестра Лазаря, которого воскресил Христос. Да, действительно, её звали Марией. Но у Иоанна не сказано, что Мария эта есть Мария Магдалина! У Иоанна даже не сказано, что сестра Лазаря и Марфы - блудница... Да! - так вот, - продолжил Смыслов, отложив книгу, - а потом какой-то там Папа эти выковырянные из носа католические фантазии воспринял как данность. А художники закрепили это в сознании католиков. Песенки вот в дело пошли. Верно, и романов понаписывали на тему - не перечесть..."
  "Ну вот! Видишь же! - тема, закреплённая в искусстве!"
  "Но мы же с тобой не католики!"
  "А кто мы?"
  Смыслов вздохнул.
  "Хорошо. Допустим, тебя вообще не образовывали в религиозном смысле..."
  Алина кивнула.
  "...а сама ты - по лености - такими вещами не интересовалась..."
  Алина снова кивнула.
  "Тогда скажу по-другому: разве православные должны следовать католической традиции, тем более, если она не подкреплена никакими намёками на доказательства?"
  "Но ведь это же какие-то мелочи! Она - не она! Не всё ли равно!?"
  "Из-за таких вот мелочей, между прочим, войны велись. Просто всё это показывает, что мыслящие в западной логике люди могут безо всяких душевных терзаний выдавать чёрное за белое и наоборот, а потом такое своё "видение", то есть попросту ложь, навязывать всем. В том числе и нам. И называть это Цивилизацией и Западными ценностями. Получается, нас они считают какими-то недочеловеками. И справедливо, наверное, если мы их стряпню как-то очень легко кушаем?"
  "Ну как же так?!" - фальшиво изумилась Алина. Но Смыслова было уже не остановить!
  "Так... Понимаешь... Мы живём в мире лжи. И это аксиома! Нам все вокруг беспардонно врут. Особенно убойным продукт получается, если его растиражировать телевизором. А потом, чтобы пробиться сквозь нагромождения лжи, надо хотя бы пытаться, что ль, мыслить критически..."
  "То есть как ты?" - спросила его Алина саркастически улыбаясь и водя головой по сторонам.
  "Из меня, допустим, плохой мыслитель... Уж тем более - в религиозном смысле."
  "Самокритично! Тебе бы с кафедры вещать!"
  "Я понял одно - что все мои слова прошли мимо твоих ушей. В общем, как об стенку горох!"
  "Угу."
  "Ну извини."
  "Ничего, бывает. Ты же знаешь, как всё это от меня далеко. Вот стану бабушкой - буду ходить в церковь каяться!"
  "Ну-ну... Хочешь выпить?" - спросил вдруг Алину Смыслов, отчего та  принялась хохотать и многозначительно подмаргивать...

  Мать старалась не показывать, что ревнует, но у неё это плохо получалось: по прибытии Алины она сразу делала панические глаза, здоровалась, заискивающе улыбаясь, после чего торопливо запиралась у себя в комнате и сидела там тихо, как мышь. "Странно ты себя ведёшь, - попенял он однажды, - из комнаты не выходишь, с ней практически не разговариваешь. Знаешь, это даже несколько неприлично." "Ну а зачем же я буду вам мешать? - парировала мать, глядя куда-то в сторону и вниз. - У вас свои интересы."
  Свои дни мать Смыслова доживала в одиночестве: закадычная её подруга Тома скончалась от быстротечного рака в девяностые, тогда же ушёл в мир иной и Сергей Михайлович. Когда он был у них, как выяснилось, в последний раз, он не курил, не ел, не пил, ничего не говорил, а просто сидел за столом, уставившись в одну точку. На лбу у него разросся огромный жировик - так бывает у старых людей, чей срок подходит - и врачи, конечно же, заявили, что удалять его не стоит - не стоит мучить уставший от жизни организм лишней, бессмысленной операцией: не всё ли равно, каким лечь в гроб - с жировиком или без оного... Когда пришла весть, что Сергей Михайлович умер, и уже похоронили, и давно, мать Смыслова почувствовала себя глубоко уязвлённой и обманутой его дочерью - старой девой, чахнувшей над библиографическими редкостями - оттого что та не позвонила, не сообщила, не позвала ни на прощание, ни на поминки. Да, они не были знакомы лично, но его дочь наверняка же знала об её существовании, да и номер её телефона был записан Сергеем Михайловичем в ежедневник и подчёркнут красным (с постановкой восклицательного знака). То было показное унижение, низведение давней любовницы отца до уровня инфузории, микроба, пустого места... Мать Смыслова потом часто плакала по этому поводу, горевала, хлюпая носом, говорила, что чувствует себя так, будто ей надавали оплеух, и несправедливо.. И все успокоительные речи Смыслова с его глубокомысленными советами типа: "Ну скажи, ну кто она тебе, чтобы ты так себя накручивала?" - "Просто нужно наплевать, всё забыть и жить дальше, понимаешь?" - "Всё прошло - ничего не поделаешь, переиграть уже ничего нельзя!" - не помогали. Мать всё переживала и переживала (пока своими переживаниями не довела себя до инфаркта), опростилась, реже выходила из дому, перестала красить волосы, и как-то быстро, невзначай преобразилась в старушку.  

  Отношения Смыслова и Алины тянулись годами. В какой-то момент Алина, секретничая, вызвала его на свидание на нейтральную территорию (и заранее было понятно зачем), и там, на промозглом бульваре, выждав драматическую паузу, поставила вопрос ребром. "Хорошо, давай расстанемся." - сказал он просто. Негодуя на подобную краткость, Алина что-то быстро затараторила, пришепелёвывая от волнения, и он увидел как на тушёванную ресницу из огромного серого глаза выкатилась дрожащая мутная капля, подержалась, балансируя, и рухнула вниз, растянувшись по румяной щеке блестящей дорожкой. Когда-то он любил мелодраму: ходил на "Даму с камельями" и на "Мост Ватерлоо" в "Иллюзион", - но это было давно, и растянувшаяся свежая капля его не растрогала. Пожелав ей всего хорошего, он поднялся со скамьи, развёл руками и ушёл бодро, не оглядываясь. Спустя два дня, по вечеру она приехала мириться, тихая и угодливая, и он досадовал на себя потом, что, будучи почти свободным человеком, не сделал последнего усилия, не сказал железного "Нет!" - и вот опять, поддавшись на эту сладкую приманку, оказался в том же тупике. Подруга его была неисправимой, местами назойливой оптимисткой, советчицей несносных советских лекал; и даже когда он окончательно свернул бизнес (по своему, в общем-то, хотению) твёрдо верила, что нелепая эта ситуация долго не продлится - стоит его как следует встряхнуть и направить в нужное русло - и хотя бы в смысле материальном у них всё наладиться.  "Ну вот скажи - и кто ты теперь? Просто