Свои берега

человек? Просто человек - два уха? Давал бы - что ли - уроки. - Перебирала она варианты его временного спасения, устремляя томный взор в потолок. - Неважно чего. Чего сможешь." Он кивал ей в ответ и горько улыбался...

   Эпизодически, он полагал, она ему изменяла (если можно назвать изменой погуливание "налево" давней любовницы). Естественно, она не говорила ему об этом открыто, ведь те, кто изменяет, считают, обманывая себя, что они так ловко всё организовали и замаскировали... - так чисто, что теперь и комар носа не подточит! А он их остро чувствовал всякий раз - и когда они только зарождались (сначала в её голове, затем нарастали делами, поскольку для этого ей приходилось прилагать какие-никакие усилия, например, как она, со смешками и шуточками, при нём копалась в рубриках "знакомства" - "так просто"; или как, довольно хохоча, указывала вдруг пальчиком ему на голову: "Ой, а у тебя, оказывается, на макушке волосы рожками вьются! Рожками! - Ха-ха-ха!"), и как потом лопались, оставляя в ней и в нём неприятный осадок... - когда она приходила, потупившаяся, и отводила в сторону глаза, когда он интересовался, что случилось. Или когда при нём, прокалываясь, опять ревновала бывшего (что означало, или, по крайней мере, походило на недавний "дружественный" секс - по традиции или со скуки). Или, оговариваясь, называла его именем бывшего, и тут же ойкала и пыталась объяснить... "Нет, нет, я понимаю... - поддакивал тогда Алине Смыслов. - Это у тебя непроизвольно вырвалось, поскольку вы тесно общаетесь: по поводу алиментов и прочего..." - а сам представлял себе их тесное общение в совсем ином виде. И даже мог её где-то понять, хоть и не без боли: для мужчины и женщины, долгое время живших вместе, имеющих общего ребёнка переход к близости, наверное, не столь проблематичен? - даёт знать память тела, запахов и всего остального, что подчас трудно выразить словами... Эти мысли пощипывали самолюбие, но, в конце концов, он же не собирался на Алине жениться! А то вдруг в приступе болтливости она сообщала ему о каком-то своём нафталиновом однокласснике, который живёт с нею рядом, в том же квартале, и прилично по теперешним меркам упакован, а кроме того, что удивительно, неровно к ней дышит ещё со школы, и умолял её недавно чуть не на коленях быть с ней, но она, как честная женщина, тому однокласснику отказала. Рассказывая всё это, Алина поглядывала с каким-то птичьим любопытством на Смыслова, и как-то при этом нервно покусывала и облизывала губу. И он понял, что если одноклассник не выдуман целиком ради взрыва его ревности, то измена была, уже состоялась, и Алина таким окольным путём ему на неё намекает... Пожалуй, даже хвастает, и любопытствует, как он это проглотит. Вести расследование Смыслов не собирался: было очевидно, что Алина ни в чём ему не признается, а прямыми фактами он не располагал, да и к чему?.. Но раз он её поймал. В обычный момент небольшого скандала, когда женщина упрекает мужчину во всех грехах, он отчеканил: "Хорошо. Согласен: я плохой. Я ужасный. Я бездельник. Я никчёмный. Скажи тогда, какая ты честная и благородная. Скажи, что у тебя, к примеру, никого не было после встречи со мной. Никаких отношений, никакого секса на стороне. Просто скажи это, а я послушаю! Давай!" Красноречивое молчание было ему ответом... А затем она каялась - также молча и чисто по-женски - самозабвенно, самоуничижительно, в постели...
  Он же сделал зарубку: Алина слишком свободная и лёгкая женщина, чтобы связывать с ней судьбу.

  Изредка Алина устраивала им "выход в свет" с "культурной программой" и променадом. У первого же аттракциона или фотографа с животными Санька спускала кучу маминых денег. Кошмарнее всего были, конечно, лошади. Завидя любую прокатную клячу Санька разражалась кличем: "Ах, лошадка!" - и обращала к мамочке тоскливую обезьянью мордашку и ладоши, соединённые в скорбно-молитвенном жесте. Трюк срабатывал: Алина театрально вздыхала (Да, ей жалко денег, но что поделаешь - материнская любовь не знает границ!), лезла в сумку за кошельком, затем, проводив ленивым взглядом во все тяжкие припустившуюся к сонному животному дочь, щурила мягкий нос и как бы невзначай спрашивала: "Ну что, по пивку?".  Он кивал, и вскорости они пристраивались с парой банок где-нибудь на лавчонке. Алина пересказывала ему разную недельную рабочую дребедень, сплошь состоящую из начальственных выволочек, женских склок и интриг, - и всё это: парк, пиво, аттракционы, счастливая Санька на лошади, пустая болтовня, исчезающие деньги, проходящая мимо девица в провоцирующе-короткой юбке (тогда Алина как-то по-бабьи волновалась, старалась поскорее прикрыть ему ладонью глаза или отвести в сторону голову) - весь этот кавардак представлялся ей настоящим праздником.
  Бывало, они ссорились, ругались, как это водится между мужчиной и женщиной. Она вдруг не из чего заводилась, досадливо морщилась, бурно жестикулировала, словно пытаясь вытащить из горла застрявший там ком слов, возмущённо дышала, сопела, хлопала липкими ресницами и, наконец, разражалась скандалом. Послушав с пять минут её гневливое клокотание он подымал в недоумении бровь, вопрошал: "Что?.." "Какой же ты всё-таки - ы! Прямо вот так вот и убила бы тебя!" - признавалась она тогда сжимая кулачки, и тут же будто в смущении отворачивалась. Бывало, ей просто хотелось повыть. Маявшаяся стойкими сердечными перебоями мать его являлась для их отношений очевидной помехой (опасаясь внезапной смерти мать часто вызывала его к себе, чтобы он померил ей давление и, если нужно, дал спасительную таблетку, и как назло эти вызовы  случались именно теми ночами, когда он в своей комнате был не один), но вскорости, Алина полагала, проблема эта должна была как-то рассосаться, что ли, разрешиться сама собой.

  Сама Алина проживала на окраине, в девятиэтажке, длинной и скучной как локомотивный состав, в трёхкомнатной квартире на третьем этаже.
Со своей матерью Алина благоразумно его не знакомила, из отрывочных реплик он мог понять только, что та ощущала себя фигурой трагической: ей казалось, что в жизни она многое чего недополучила, что-то важное пролетело мимо, в чём-то она промахнулась, где-то опоздала, а ей, если так рассудить, по её природе и склонностям, наверняка причиталось большее! Выдав Алину замуж она воспряла было духом, полагая, что вот теперь-то уж она поживёт для себя (но и тут не сбылось - из-за нахлынувших вдруг тяжёлых лет), и когда дочь развелась, обратно приняла без охоты, оговорила, что Алина будет ютиться с девочкой в своей бывшей маленькой комнатке, ей не мешать, кушать раздельно... да! - и оплачивать всю "коммуналку" и телефон.
  Тёплое время мать Алины стоически проводила на даче, куда отец отвозил её в мае и оставлял до осени. В будни отец работал допоздна, а то и вовсе не объявлялся, предпочитая дому университетский гараж, где ночи напролёт резался в домино с такими же как и он шофёрами, в выходные откровенно гостил у любовницы (из-за этой сторонней связи Алина с отцом почти не разговаривала). Таким образом для летней личной жизни квартира эта годилась вполне.

  В то воскресенье они здорово проспали - чуть не до одиннадцати (утренние процедуры в полудрёме особенно освежают женщину). Причём в ответственнейший момент, момент выпускания сквозь зубы заветного "Ы", комната оглашается санькиным писком ("Мама, мама, открой!"). Алина, предварительно прочистив нервным кашлем горло, неохотно  откликается ("Потом, Санька, потом... Иди к себе..."). Такой лаконичный ответ дочь очевидно не устраивает. "Открывайте, господа взрослые! - нудит Санька, демонстрируя опытность (давешней ночью, когда по РЕН-ТВ гоняли эротику, из-под двери её комнаты вытрепывались обеззвученные тусклые блики). - Я знаю, чем вы там занимаетесь!" "Сейчас, лапа, сейчас..." - лепечет несколько удивлённая настойчивостью дочери Алина, выкатывается из под любовника (шепнув на ухо "Лежи!"), запахивается в халатик и отпирает замок. Со стуком подбитой с размаху коленом двери в комнату врывается заинтригованная Санька в майке и чёрных шортиках из лайкры, масластая и загорелая, как головешка. Егозит, ёрзает вокруг постели, вываливает на ковёр разноцветные "паззлики", габаритные книжки с намалёванными на каждой странице рыцарями, и одновременно заводит со Смысловым непринуждённый разговор сплошь состоящий из бессвязных вопросов и междометий. Вся сцена напоминает идиллию концовок американских фильмов для семейного просмотра. (Санька вообще уважает всё американское. Восхищается "Макдональдсами", куда её упрямо по праздникам водит Алина, чтобы там же отовариться редкой пластмассовой чушью, непременно новой и из новой коллекции, и просто дуреет от бесконечных телевизионных "Зачарованных" - из них она черпает знания жизни и чудно, включая руки, копирует странноватую мимику играющих подростков актрис.) На этой ноте эрзаца семейного счастья, которую хочется продлевать бесконечно, раздаётся предательский звук проворачивающегося в замке ключа. Алина замирает на мгновение. "Ах ты! Родители! - шипит она тоном безупречной жены, застигнутой на месте адюльтера. - Чего они припёрлись в такую рань? Кровать! Не успеем убрать. Всё! Поздно! Давай быстрее одевайся!"
  Несколько нижеописанных событий валятся одно за другим, как кегли под напором шара. Пальцы тянутся за одеждой. Алина исчезает в коридоре. Звучат усталые голоса. Санька с молчаливым восхищением взирает на суетливое напяливание брюк. Появляется женщина - что называется, в телесах, щекастая, с тряским вторым подбородком и редкими короткими уложенными в перманент волосами; презрительно оглядывает Смыслова (он закопался с рубашкой и не до конца застегнул ремень) и, вставив руки в боки и недовольно покачиваясь, отчего кажется ещё шире, беря сразу высокий разгон начинает выпытывать у возникшей снова в комнате Алины почему это, интересно, она тут, на её диване разводит бордель в присутствии малолетней? "А тебе какое дело? - мгновенно парирует Алина наглую атаку женщины, используя те же оголтелые нотки. - Чего это ты орёшь, хотела бы я знать?! Она (тык на Саньку), между прочим, моя дочь, которую я одна одеваю-обуваю, кормлю и воспитываю. А вот чего ты заявилась в такую рань - понять не могу?" "Чёрт знает что твориться! В своём доме появиться нельзя! Разврат!" Обе кричат и жестикулируют синхронно и софазно как марионетки или пара фигуристов на льду, и без передышки, не теряя темпа переходят чертыхаться на кухню. Пользуясь моментом он бросается по свободному пространству из квартиры вон, где-то на лестнице сталкивается с бесшумно проплывающим призраком алининого отца, вспоминает, что знаком с оригиналом, Алина их знакомила, приветствует призрак кивком и летит дальше. Последнее, что слышит - алинин ор: "В конце концов, какие ты имеешь к нему претензии? Это я его пригласила!" В голове крутится слово "анекдот".
  "Однако! - чуть не вслух воскликнул он, немного придя в себя на воздухе. - Экая злобная фурия!"
  Другими словами, ничегошеньки он тогда так и не понял...
  Август закончился.


ЗИМА

  На Рождество Алина принесла