как всегда, слегка навеселе. Полковник напомнил ему о его предыдущем визите.
- А, привет Билл, - сказал он с добродушной улыбкой. – Садись и бери сигару. Ну, что: здорово мы повоевали? Тяжело было поначалу, но мы все-таки его добили. Теперь от плюща ничего не осталось.
- Да, тяжелое было время. Слава Богу, все позади, полковник, – ответил старый охотник. – Жаль, только, что эта победа не вернула мне моей гончей. Хороший был пес — слишком хороший, чтобы принять смерть от рук такой мерзкой дряни.
Джон Кольер
Зеленые Мысли
Эту орхидею ему прислали вместе с остальным имуществом друга, погибшего в экспедиции одинокой и загадочной смертью. Или он высмотрел ее на аукционе среди прочего хлама, когда под конец распродавали «разное». Не помню уж, как это в точности было, но либо так, либо иначе. Кстати сказать, даже иссохший, этот бурый и, как бы дремлющий, корешок орхидеи выглядел довольно зловеще. Своими растопыренными в разные стороны пучками-отростками он был похож не то на мерзкую, шишковатую, застывшую в мертвой хватке руку, не то на злобную физиономию в безобразных бакенбардах. Любой на его месте догадался бы, что это за орхидея.
А мистер Мэннеринг не догадался. Он и читал-то одни каталоги и литературу по удобрениям. Он развернул свое приобретение с таким благоговением, с каким в наш век вообще уже никто не относится к орхидеям или, скажем, примулам, а в случае с эдаким, столь нелепо раздобытым экземпляром подобное благоговение было идиотским, безрассудным и гибельным. И по своей известной всем бестолковости он поместил эту орхидею в "Смотровую Комнату" — теплицу, пристроенную к южной стене его приземистого краснокирпичного обиталища. Здесь он держал самые интересные пополнения своей коллекции, особенно ее слабые и болезненные экземпляры, потому что из его кабинета туда вела стеклянная дверь, и эти растения-инвалиды могли рассчитывать на его немедленное вмешательство в критические моменты.
Но этот саженец оказался не из слабых. Немедленно прянули вверх ее толстые, упругие стебли, разбрасывая веером темную зелень глянцевитых листьев, и вскоре орхидея раздалась во все стороны, захватив столько места вокруг, что сначала одного, потом другого, потом всех ее соседей пришлось переселить в дальнюю, садовую теплицу. Настоящий вьюнок - как выразилась кузина Джейн. Еще до появления листьев с концов стеблей пучками свесились длинные усики непонятного назначения. Мистер Мэннеринг решил, что это — рудиментарные органы, пережиток того времени, когда растение было вьющимся. Но кто хоть раз видел вьюнок, рудиментарные усики которого были хотя бы наполовину или на четверть такими же толстыми и прочными, как у этого?
Прошло время, и среди пышной листвы появились россыпи крохотных бутончиков. Вскоре они распустились меленькими и гаденькими цветочками, ну точь-в-точь мушиные головки. От любой именитой орхидеи естественно ожидать крупных, зловеще броских цветов, наподобие цветка морской анемоны, китайского фонарика или зева гиппопотама, а уж если эта орхидея к тому же неизвестна науке, то тут с полным правом можно требовать в придачу и ядовитого, дразнящего нос благоухания. Ничего подобного и в помине не было.
Но мистер Мэннеринг не жаловался. Радость первооткрывателя и создателя этой новой разновидности орхидеи переполняла его сердце, и он не испытывал особого интереса к тому странному факту, что ее соцветия так походили на мушиные головки. Может быть, так было задумано, чтобы приманивать мух в качестве пищи или опылителей? Но тогда почему они похожи именно на головки мух?
Через несколько дней, вдруг, исчезла кошка кузины Джейн. Для кузины Джейн это было страшным ударом, но мистер Мэннеринг не очень огорчился. Он не любил ее кошку, потому что стоило ему однажды, в целях вентиляции, сделать маленький зазор в стеклянной крыше, как эта тварь тут же ухитрилась протиснуться внутрь — тепло ее, видите ли, привлекало, — и тут же поломала ему уйму нежных отростков. Но не успела кузина Джейн и двух дней погоревать, как произошло событие, столь захватившее мистера Мэннеринга, что он совершенно забыл о выражении соболезнования горю кузины и перестал с кротким лицемерием осведомляться за завтраком, не нашлась ли кошка. На орхидее завязался новый и странный бутон. Стало вполне очевидно, что цвести она будет двояко — такое встречается в фантастических уголках растительного мира — и что новый цветок будет отличаться от прежних своими размерами и формой. Меж тем, бутон все набухал и набухал пока, наконец, не сделался с кулак.
И вот тогда-то, в самое неудобное для него время, мистеру Мэннерингу пришлось отправиться в город по делу крайне для него неприятному и огорчительному. Его племянник — лоботряс и мерзавец — снова попал в историю. На этот раз он заварил такую кашу, что понадобилось все великодушие, а заодно и все влияние мистера Мзннеринга, чтобы вытащить его из беды. Более того, оценив ситуацию, мистер Мэннеринг сказал своему блудному родственнику, чтобы тот больше не рассчитывал на него, что его пороки и его неблагодарность уничтожили всякую приязнь к нему и что в этот раз рука помощи протянута ему исключительно в память о его матери, а отнюдь не потому, что его дядя верит в его раскаяние или исправление. Более того, он, для успокоения чувств, написал письмо кузине Джейн, очертив положение вещей и добавив, что не видит иной возможности, нежели отлучить молодого человека от семейного древа.
Когда он вернулся к себе в Торки, кузины Джейн нигде не оказалось. Это было чрезвычайно досадно. Из прислуги они держали одну кухарку, очень старую, глупую и тугую на ухо. К тому же, она была слегка со сдвигом. Дело в том, что мистер Мэннеринг уже многие годы в разговоре с нею обязательно упоминал о том, что она должна всегда, при любых обстоятельствах, поддерживать жар в большой кухонной печи. От этой печи зависел не только обогрев дома; она также разогревала трубы отопления Смотровой Комнаты, куда приходящий садовник, обслуживавший прочие теплицы, доступа не имел. В результате, кухарка привыкла считать себя истопником и находила в этом смысл своего существования, и если какой-нибудь вопрос и пробивался сквозь стену ее глухоты, то ее природная тупость вкупе с превратившимся в навязчивую идею беспокойством по поводу кухонной печи тут же относили его к топке печи — и уж тем более, когда с нею заговаривал мистер Мэннеринг.
Единственное, что ему удалось разузнать от кухарки, это, что его кузины три дня как нет, и что она уехала, не сказав ни слова. Мистер Мэннеринг недоумевал и негодовал, но, ценя во всем порядок, счел за благо отложить дальнейшие расспросы и отдохнуть после долгого и утомительного путешествия. Чтобы вытянуть хоть что-то еще из старой кухарки, нужно было запастись энергией. Кроме того, могла быть и записка. Естественно, что по пути в свою комнату мистеру Мэннерингу надо было заглянуть в теплицу, просто чтобы убедиться, что за время безрассудной отлучки кузины Джейн с его драгоценной орхидеей ничего не произошло. Едва отворив дверь, он сразу же заметил новый бутон, ибо тот был уже с человеческую голову. Скажем без преувеличения, мистер Мэннеринг простоял на месте полных десять минут, не сводя взгляда с этого удивительного бутона.
Однако, спросите вы, почему же он не заметил на полу одежды кузины? Дело в том, что (как бы это поделикатнее) одежды ее на полу не было. Кузина Джейн, безусловно, была дама почтенная во всех отношениях, да и возраста довольно почтенного (ей было давно за сорок), но она придерживалась самых новомодных идей о раздельном существовании души и тела. А в орхидейной теплице всегда стояла страшная духотища. Словом, не буду углубляться.
Мистер Мэннеринг наконец оторвал глаза от гигантского бутона и решил на время переключиться на тусклые мелочи быта. И хотя физически он подчинился своим внутренним командам и покорно поднялся по лестнице к выходу, сердцем, умом и всей душой он все еще был там, стоя в немом обожании возле необыкновенного цветка. Если первое, жалкое цветение орхидеи оставило его безразличным, то теперь он был просто в восхищении от этого великолепного бутона. И поэтому не было ничего неестественного в том, что, принимая ванну, мистер Мэннеринг рисовал будущее своей ненаглядной подопечной в радужных красках. Этот цветок превзойдет все существовавшие доныне: он будет самым пышным, он будет причудливым, как сон, или же, наоборот, поразительным в своей простоте. Лепестки его раскроются нежным движением, словно руки балерины, или пусть это будет похоже на восход солнца. Ах, она, может быть, распускается сию минуту! От этой мысли у мистера Мэннеринга захватило дыхание. Сгорая от нетерпения, он поднялся из ванны в облаке пара, набросил халат и поспешил в теплицу, даже не вытерев себя, как следует, хотя и был подвержен простуде.
Бутон еще не распустился. Он по-прежнему вздымал свою плотную головку среди лоснящейся, плотной листвы и мистер Мэннеринг заметил теперь то, на что прежде не обратил внимания — как буйно разрослась орхидея. Он вдруг с изумлением понял, что огромный бутон — вовсе не тот, который завязался до его отъезда. Тот был гораздо ниже. А где же тот? Ага, его скрыла молодая поросль. Он раздвинул ее и обнаружил расцветший бутон, При виде его изумленный мистер Мэннеринг оцепенел и даже, можно сказать, остолбенел: он, как бы, на целых пятнадцать минут прирос к месту, не сводя глаз с цветка. Цветок являл собой копию головы пропавшей кошки кузины Джейн. Сходство было таким, что только через пятнадцать минут мистеру Мэннерингу пришло в голову, что он стоит голым, и что надо бы поднять сброшенный халат и запахнуться в него, потому что человек он был благопристойный, а кошка, слывшая поначалу котом, оказалась женского пола. Я все это рассказываю к тому, чтобы стало ясно какой необыкновенной выразительностью, экспрессией, каким эффектом присутствия, если хотите, обладала цветочная кошачья морда. Однако, мистер Мэннеринг поднять свой халат уже не мог. Он и пошевельнуться не мог. Свежая пышная листва незаметно сомкнулась вокруг него; со всех сторон впились в него отнюдь не рудиментарные усики. Он слабо вскрикнул пару раз и обмяк. С этого момента мистер Мэннеринг, каким он был в обычной жизни, выбывает из нашей истории.
Мистер Мэннеринг погрузился в кому, в такую глубокую бесчувственность, что для него прошла вечность, прежде чем в его мозгу забрезжили первые слабые проблески сознания, сформировавшегося в центре завязи нового бутона. Прошло не меньше двух или трех дней, пока из бесформенной массы органического вещества не созрело то, что могло именоваться мистером Мэннерингом. Эти дни, которые во внешнем мире миновали довольно быстро, без особых волнений и забот, для смутно зреющего в бутоне сознания оказались всей историей возникновения и развития человека, как бы краткой сводкой множества эпох.
Это был процесс, подобный развитию внутриутробного плода, когда существо, гонимое из глубины до абсурда сжатой череды веков, наконец замедлило свой бег, нажав на тормоза в настоящем. Оно стало реальным. Семь временных этапов мистера Мэннеринга сменялись друг за другом,
