Светло-коричневая дверь бесшумно отъехала в сторону, открыв проход, из которого потянуло теплой сыростью и запахом свежей листвы. Изнутри шло слабое мерцание. Таг быстро прошел внутрь, и дверь тут же автоматически закрылась.
Он оказался в довольно просторном помещении, погруженном в темноту за исключением крошечного ночника, установленного над четырьмя фотографиями на стене. В его отсветах можно было также различить силуэт большого стола, на котором стояло несколько глиняных горшков и телефон, а рядом лежали небольших размеров инструменты садовника. Однако, несмотря на полную темноту, в помещении чувствовалась некая аура женского присутствия.
По мере того, как глаза привыкали к темноте, стало видно, что вся комната была уставлена рядами цветов с толстыми стеблями и раскидистой листвой. Эти цветы даже в призрачном свете ночника переливались странными оттенками — золотисто-лимонного и бежевого, светло-коричневого и цвета слоновой кости, и даже слегка розоватого, — и в воображении возникала картина множества изящных, застывших в немом оцепенении куколок, подвешенных за зеленые кроны, словно за волосы. И все это производило впечатление чего-то нереального, жуткого, и отталкивающего.
Действуя с уверенностью завсегдатая, Таг быстро подошел к столу с горшками и принялся за работу. Он отставил телефон в сторону. С крошечной полки, висящей под фотографиями он снял коричневатый пухлый конверт, на котором небрежным, мелким почерком было выведено "Мимики" (но до этого он поставил на место взятый ранее конверт с надписью "Вампирши").
Из этого старого, порядком потрепанного конверта он с осторожностью извлек круглое, черное, блестящее зернышко, размером не больше сливовой косточки. Обернув вокруг него одиннадцать раз волос Эрики Слайкер, он засунул его на пару дюймов во влажную, комковатую землю одного из стоявших рядом горшков и аккуратно разровнял поверхность.
"Да упокоится", - сказал он торжественно, стряхивая прилипшие комки земли с рук в горшок, - "но не в мире".
Приставив лицевой стороной к горшку фотографию Эрики, он вытащил второе зернышко из мятого конверта. Но тут он впал в некую задумчивость: жесткое выражение на его лице смягчалось, а взгляд переходил с одной висящей на стене фотографии на другую. Всех их объединяла одна особенность: на них была изображена высокая, пожилая женщина в старомодном, прошлого века платье, закрывавшем ее фигуру от подбородка до лодыжек. Это была дама с лицом аристократки и пронзительным взглядом, а ее хищный, похожий на клюв нос почти сходился с острым, выдающимся вперед подбородком, делая ее похожей на колдунью из детской книжки.
На губах Тага появилась нежная, влюбленная улыбка, лишив его лицо тонкой, презрительной гримасы Мефистофеля, которая была его визиткой в светских кругах. Ему всегда было приятно бывать в обществе по-настоящему пожилых женщин, пусть даже виртуально — в мечтах или один-на-один с фотографиями. С ними он чувствовал себя уютно: ему импонировали их старческая живость, болтливость, признательность, их сухой, иногда довольно язвительный юмор, а подчас и злобные нападки, — главное, что в них не было этой отвратительно наглой, похотливой женственности. И конечно же, главной причиной дружеского расположения Тага к женщинам этого возраста была его бесподобная двоюродная бабушка Вероника — всемирно известный биолог и загадка в ученых кругах, — которая десять лет назад завещала своему племяннику нечто большее, чем солидное состояние.
Таг с любовью потер между пальцами второе зернышко и погладил дрожащей рукой скопца все еще достаточно пухлый конверт, оставаясь мысленно с четырьмя фотографиями, на которых покоились его глаза. На первой из них его бабушка — еще в молодые годы — была в компании Лютера Бёрбанка в его кактусовом саду. На второй, уже вполне в солидном возрасте, она отвечала, в Тифлисе, на энергичное рукопожатие Трофима Денисовича Лысенко, советского пропагандиста теории влияния среды на генетическую наследственность, встреча с которым произошла незадолго до того, как этот жулик от науки добровольно ушел с поста президента всесоюзной академии сельскохозяйственных наук.
На третьей она была одна, стоя с мрачным видом перед закрытыми дверями здания с медной табличкой на фасаде, указывающей, что это главный офис Американского Ботанического Общества. Только на ней было выведено тем же самым бисерным почерком, как и на конвертах "Вероника Адамс, д-р наук".
На последней она была сфотографирована в гостиной парижского ресторана в компании странных бородатых мужчин во фраках, причем все лица получились в виде белых пятен из-за слишком сильной вспышки магния. Фотография запечатлела ее в момент награждения Ламарковской медалью за работу, озаглавленную "Семнадцать научно подтвержденных примеров контроля за развитием растений с помощью мыслей, символов, изображений и экзодермических суррогатов".
Лицо Тага приняло еще более задумчивое выражение, и он стал рассеянно подергивать себя за клинообразную бородку рукой, сжимавшей между пальцами зернышко. Потом его глаза сомкнулись и на лицо легла печать полнейшего покоя. Он погрузился в сон и даже стал чуть похрапывать.
Руки его, тем не менее, продолжали начатое дело: второе зернышко было без промедления посажено во второй горшок, над которым он склонился в полудреме. Затем было вытащено третье из конверта с надписью "Вампирши" и посажено в стоявший рядом горшок, а руки сами закрыли конверты и отправили их назад на полку.
Затем руки сами собой успокоились и он, вздрогнув, словно от толчка, проснулся. Некоторое время он испуганно озирался по сторонам, потом понял, что отключился за работой — последнее время он совсем замотался, а мысли о своей двоюродной бабушке Веронике всегда приводили его в состояние полнейшей релаксации. Самым странным в этом эпизоде, как ему показалось, было то, что его "забытье", в которое он впал минуту назад, было очень похоже на состояние, в которое его погружал гипнотизер — но он уже три месяца не бывал у него в кабинете.
Потом у него в голове мелькнуло, что нечто подобное он уже испытал сегодня. Это было утром, во время интервью с ужасной Эрикой Слайкер.
Но теперь с ней покончено. Вообще, как он убедился, окинув взглядом стоявшие рядом горшки, покончено со всеми делами здесь: остается ждать, пока не появятся первые всходы.
Чего же он тогда торчит здесь, подстегнул он себя, сейчас, в конце месяца, когда у него столько дел. И, круто развернувшись, он засеменил сквозь полумрак помещения к тайной двери. Вдруг, за его спиной раздался резкий звук, — бзззз! — который заставил его подпрыгнуть от неожиданности. На мгновение в нем проснулась его застарелая боязнь пчел — фобия, так глубоко засевшая в недрах его психики, что даже его психотерапевту не удавалось добраться до нее во время сеансов гипноза. Но он тут же одернул себя — это был, всего лишь звонок телефона — и помчался дальше. Это, наверняка, был его главный редактор, и на этот раз этот дурак и пустомеля имел все основания звонить ему по секретному номеру.
В следующие пять дней им предстояла уйма тяжелейшей работы, поэтому нельзя было терять ни минуты. Нужно было успеть уложить в кроватку "Кисок"! Конечно же, речь шла не о безмозглых, назойливых вертихвостках с их непристойными ужимками — так называли время сдачи в набор само их детище: следующий выпуск их потрясающе успешного, известного на весь мир журнала!
В эти дни Таггарт Адамс напрочь забыл о своем тайном дендрарии и событиях, повлекших за собой его последний визит туда. Во время предвыпусковой запарки за садом присматривал престарелый глухонемой из Сицилии, который, хоть и был полоумным, но прекрасно справлялся со своими обязанностями, ибо унаследовал талант садовода от предков, столетиями выращивавших виноград и стригших лужайки в палаццо древних римских патрициев.
Наконец, новый выпуск "Кисок" улегся в ложе, уготованное для него в типографских машинах, первая партия прошла предварительную вычитку и у Тага появилась неделя свободного времени, когда он мог делать все, что его душа пожелает. Ему не надо было тусоваться на официальных раутах, проверять новый набор претенденток, сидя часами на утомительных сеансах отборочного стриптиза, встречаться с новоиспеченными талантами, или знаменитостями, которых надо заманивать в следующий номер. Сейчас только пара ответственных работников его многочисленного штата знали, где он, и с кем он.
Потом он сможет отправиться в поход на каноэ по озерам, затерянным в лесах Канады, добравшись туда на собственной вертушке, или любоваться подводной флорой и фауной островов Вест-Индии в своей полувоенной субмарине. Он мог бы пройтись по самым злачным местам Лондона или вихрем пронестись по столицам Старого Света, пострелять крупную дичь в саванах Африки на пару с седьмым самым богатым человеком в мире, заняться изучением тайн банковской системы Швейцарии, или … просто поработать в своем тайном саду,… предаться тихим вегетативным удовольствиям… Все это так, но сейчас ему не до отдыха — все решится в последний момент, решил он.
В следующий раз, когда бесшумная дверь закрылась за ним, впустив в оранжерею, там стоял "день". Искусственный свет, заливавший все пространство вокруг сквозь огромные витражи, вмонтированные в потолок и стены, на мгновение ослепил его, заставив зажмуриться. Когда его глаза привыкли к свету, он огляделся, и его детище предстало взгляду во всей своей красе.
Все пространство по обе стороны прохода между ним и его рабочим столом, было занято бесчисленными рядами растений в горшках, которые уходили вверх, к потолку. Каждое растение напоминало чем-то проповедника за кафедрой или раджу под балдахином, так как каждый толстый стебель с цветком завершался чем-то вроде большого зонтика, образованного шапкой широких, блестящих листьев из тех, что среди ботаников известны под именем покрывал или прицветников.
Однако, растения больше походили на проповедниц, чем проповедников, ибо под каждым зеленым балдахином скрывалась девушка-цветок высотой не более двенадцати дюймов. У многих угадать их женственность можно было только по небольшим выпуклостям в местах, где должны быть грудь и бедра. Совсем еще неразвитые экземпляры были обозначены лишь торчащими кверху кисточками белокурых, каштановых или рыжеватых волос над зеленой шишкой или чуть лопнувшим зеленым стручком, сквозь образовавшуюся щель которого пробивался наружу выпуклый лобик с крошечными надбровьями и парой стреляющих во все стороны, испуганных глаз. В более развитых цветках верхняя оболочка ровно разошлась впереди, словно курточка-болеро, открывая взгляду восхитительный кукольный бюст, нежно-розовый, как у младенца, но вполне соответствующий тому или иному оригиналу.
Ибо, при более полном ознакомлении с девушками-цветками становилось ясно, что все они в точности воспроизводили отдельных представительниц прекрасной половины рода человеческого. Можно было даже, при желании, узнать среди них некоторых весьма прославленных особ.
