кавалеры дрались на дуэлях…
А что же Генрих, о нём мы забыли! – спохватился Гераклит. – О, не беспокойтесь, он не скучал – с юношеских лет он любил женщин! В ярком южном краю, где сама природа дышит любовью, было бы странным твердить о седьмой заповеди. У Генриха было много любовных увлечений, но я расскажу ещё только об одной его женщине. Её звали Габриель; она была на двадцать лет моложе его, они познакомились, когда ей было семнадцать, а ему – тридцать семь лет.
Современники так описывали её внешность: «Хотя она носила платье из белого атласа, оно казалось серым по сравнению с природной белизной её тела. Глаза небесного цвета блестели так, что трудно было определить, чего больше в них: сияния солнца или мерцания звезд. Лицо её было гладким и светящимся, точно драгоценная жемчужина чистой воды. У неё были соболиные, темного цвета, изогнутые брови, слегка вздернутый носик, рубинового цвета чувственные губы, грудь белее и глаже слоновой кости, а руки, кожа которых могла сравниться лишь со свежестью лепестков роз и лилий, отличались таким совершенством пропорций, что казались шедевром, созданным природой».
– Божественная женщина, – прошептал Прекрасный Принц.
– Вот мнение знатока! – рассмеялся Гераклит. – Надо сказать, что она всем безумно нравилась, а эпоха была такая, что красивую женщину могли продавать и покупать, как дорогой товар. Но, может быть, я напрасно ругаю эту эпоху, – у меня есть сильные подозрения, что и в наше время женская красота является товаром. Так много ли изменилось в мире за пятьсот лет?..
Но не буду отвлекаться. Когда Габриэль исполнилось четырнадцать, мать продала её королю Генриху Третьему, – правда, она пошла не за бесценок, король заплатил за Габриэль шесть тысяч экю, – огромная сумма, за которую можно было купить целый город или сельский округ с несколькими деревнями!
Однако королю девушка не понравилась и он уступил ее одному богатому банкиру, а тот перепродал ее некоему кардиналу, а кардинал – некоему герцогу. Поскольку такая торговля вызвала нежелательные толки в обществе, Габриэль в конце концов выдали замуж за старого простака, который должен был служить для неё прикрытием. К тому моменту она уже была возлюбленной Генриха Наваррского и он был от неё без ума; Генрих считал Габриэль своей настоящей женой, хотя по светским и церковным законам жил с ней в прелюбодействе. Надо отдать должное французам – они не особенно задумываются над этим; красивая, остроумная, скромная и не употреблявшая во зло свое влияние на короля Габриэль пользовалась общим расположением двора.
Через три месяца после провозглашения Генриха Наваррского королём Франции его прекрасная возлюбленная родила ему сына, которого король вскоре узаконил; потом она родила Генриху ещё двух детей, сына и дочь. Лишь после этого Генрих призадумался об официальном браке, – благо, у короля был повод для развода с Марго, ведь этот брачный союз оказался бездетным. Как не удивительно, Маргарита и Генрих остались после развода добрыми друзьями – такое не часто случается в семейной жизни. Генрих постоянно привлекал Марго для организации различных церемоний и праздников при своём дворе.
Но, увы, Габриэль так и не стала его женой! Всё было готово к свадьбе, но Габриэль внезапно скончалась: при дворе поговаривали, что её отравили те, кто желал для короля и Франции более выгодного союза. Габриэль было всего двадцать шесть лет; её четвертый ребенок, которого она носила в это время под сердцем, так и не увидел света.
Не передать горя короля! «Погиб корень моей любви, он никогда уже не возродится», – вот его собственные слова. Марго искренне жалела и утешала Генриха; до конца жизни она была добра с ним. Когда он был убит религиозным фанатиком, Марго долго оплакивала его, – а когда почувствовала, что её дни тоже подходят к концу, завещала всё своё состояние сыну Генриха, которого любила как своего родного ребёнка.
***
– И вот я снова спрашиваю вас: можно ли осудить этих людей за прелюбодеяние? Какую жизнь прожили бы они, если бы беспокоились о соблюдении седьмой заповеди?.. Элеонора, вы не способны лгать, ответьте – можно ли осудить Генриха, Маргариту и Габриэль за прелюбодеяние? – спросил Гераклит.
– Наверное, нет, – ответила сестра и глаза её блеснули. – Ведь в их жизни была любовь.
Прекрасный Принц снова что-то пробормотал.
Тут Аттила недовольно фыркнул и вскричал:
– Что ты бормочешь?! Говори громко и внятно, будто зачитываешь приказ перед полком.
– Я не военный, – возразил Прекрасный Принц.
– Да ты и сам не знаешь, кто ты, – расхохотался Аттила. – Мы все здесь никто, не имеющие прошлого.
– На это есть истории болезни, – заметила сестра. – Там всё про вас написано.
– Не рассказывайте, умоляю вас, – возразил Гераклит, приподнимаясь с пола и приложив палец к губам. – Мы с таким трудом оторвались от прошлого, не надо возвращать его.
– Хорошо, – сказала сестра, – вы только не волнуйтесь… Может быть, перейдём к восьмой заповеди?
– Как прикажете… Прекрасный Принц, восьмую заповедь!
– «Не кради», – коротко проговорил Прекрасный Принц.
– Ха! – сказал Аттила. – Ну это даже мне кажется смешным.
– Любопытно, – Гераклит с интересом взглянул на него. – Почему же? Поясни.
– Чего пояснять? – пожал плечами Аттила. – Никто ничего не имеет в этом мире: всё что есть у каждого – украдено.
– Ай да молодец! – Гераклит вскочил с пола и хлопнул его по плечу. – Я тебя стал уважать.
– А до сих пор ты меня не уважал? – обиделся Аттила.
– Извини, я хотел сказать, что я стал уважать тебя ещё больше, – пояснил Гераклит. – Ты попал в самую точку: в мире никому ничего не принадлежит, поэтому чтобы получить что-то, надо это украсть. Звёзды крадут частицы и материю у космоса, планеты обкрадывают звёзды, возникшая на планетах жизнь крадёт у неживой материи и у самой себя. Но самый большой вор в мире это, конечно, человек, - покажите мне хотя бы одно местечко на планете Земля, которое ему принадлежало миллионы лет назад; покажите мне хотя бы одно место на Земле, которое не принадлежало бы ему теперь. При этом те из людей, кто пришли раньше, говорят, что это место принадлежит им, но те, кто пришли позже, утверждают свои права на него.
Беззастенчиво обкрадывая природу, люди ещё с большим азартом крадут друг у друга. Почитайте Священное Писание – бесконечная история воровства; взгляните на прошлое человечества – одна кража порождает другую. Вот, например, в одной большой стране кучка негодяев украла решительно всё: от земных недр и самой земли до заводов, фабрик и домов. Страна была ввергнута в нищету, а негодяи сказочно обогатились; после этого они вспомнили, что красть грешно, – но, разумеется, это относилось не к тому, что они украли и теперь считали своей собственностью, а к тому, что могли украсть у них. Они создали полицию, готовую проломить голову всякому, кто усомнился бы в этой истине, они создали суды, безжалостно наказывающие тех, кто говорил о несправедливости такого положения, они создали тюрьмы, куда мог попасть любой недовольный человек и больше оттуда не выйти. Видели бы вы, однако, с какой важностью, с какой назидательностью рассуждали эти негодяи о морали, об обязанности честно жить и трудиться, – ну и, конечно, о единстве общества! Как будто общество, в котором одни купаются в роскоши, а другие влачат жалкое существование, может быть единым.
Не менее мерзкими были их призывы к благотворительности – что может быть хуже, циничнее благотворительности, когда те, кто те живут в роскоши за счёт большинства сограждан, отщипывают им жалкие крохи от своих неправедных богатств, да еще и гордятся этим! Если бедняк помогает бедняку, делится с ним последним, это по-настоящему благородный поступок, но благотворительность богачей – это подлость. Она искажает и опошляет само понятие о благотворительности.
– Кто украл медный грош, тому отрубают руку; тому, кто украл миллион, её целуют, – вставил Аттила и вдруг оглушительно рассмеялся. – И ладно бы целовали руку, а то ведь есть желающие целовать и другие части тела!
– Вот, вот, – подхватил Гераклит. – Помните, как Свифт описывает поведение человекоподобных йеху? Вожаком у них становится самый отвратительный, самый гнусный экземпляр их породы, и как только он стал вожаком, к нему тут же выстраивается очередь из его сородичей, которые в доказательство своей преданности и в надежде на милость вожака вылизывают ему зад.
– Фу, какая мерзость! – сморщилась сестра.
– Это не очень приятный художественный образ. Люди так не поступают, – успокоил её Прекрасный Принц.
– Люди, если они люди, должны были бы выгнать этих негодяев ко всем чертям, – возразил Гераклит. – Хороших людей во много раз больше, чем негодяев, и если бы хорошие люди все дружно выступили против них, то не помогли бы негодяям ни полиция, ни прочие охранительные подразделения.
– Так они выступили или нет? – спросила сестра.
– Девятую заповедь, Прекрасный Принц, – сказал Гераклит.
***
– «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего», – отозвался Прекрасный Принц.
– Превосходно, великолепно, замечательно! – оживился Гераклит. – Вот так прямо и сказано: «На ближнего твоего»?
– Да, – кивнул Прекрасный Принц.
– А на «дальнего» лжесвидетельствовать, стало быть, можно? – с усмешкой спросил Гераклит. – Близких не трогай, а дальних бей, сколько хочешь? На дальних законы морали не распространяются? Не важно, хороший человек этот «дальний» или плохой, – он «дальний», а значит, стоит вне закона. Что же это за правило такое, делящее людей на своих и чужих, на ближних и дальних? Как ты ответишь на это, Прекрасный Принц?
Прекрасный Принц улыбнулся.
– Ответ проще, чем тебе кажется. Сын Божий, посланный Отцом Своим, разъяснил нам, что нельзя делить мир на ближних и дальних, на своих и чужих: все мы в этом мире свои и одновременно чужие; все мы равны перед Богом.
– Но какой был смысл вначале сморозить ерунду, а потом посылать своего сына для разъяснения ошибки? – удивился Гераклит. – Это дюдям свойственно совершать ошибки, а потом исправлять их, но мы же говорим о Боге.
– Да не было никакой ошибки, Гераклит! – вскричал Аттила. – Мир всегда делился на своих и чужих, – Бог просто подытожил то, что есть.
– Но кто мешал создать ему лучший мир? В твоём высказывании, Аттила, проглядывают фатальность и безнадёжность: усталый отчаявшийся Бог – вот какой образ предстаёт перед нами. А вы как считаете, мудрая Элеонора? – спросил Гераклит.
– Я думаю, нам пора закругляться, – сказала сестра. – Сейчас уже два часа ночи, надо ложиться спать. Сон сам по себе отличное лекарство.
– Последнюю заповедь, последнюю заповедь! – заторопился Гераклит. – Будь любезен, Прекрасный Принц.
– «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего».
– Ну, здесь и пояснять нечего! – развёл руками Гераклит. – Опять деление на своих и чужих – у своих брать нельзя, а у чужих – можно, иначе зачем это подчёркивать? – и опять ослы, волы, рабы и рабыни! Снова в данной на все времена заповеди речь идёт о явлениях, свойственных только одной эпохе. Или это очередное иносказание,
