Песнь о Постороннем

говорил Тарталья, нет смысла тратить не-богатые душевные силы в тщетных попытках исследовать вещи, которые выше убогого разума и от-того совсем не нужны ему.
Когда человек с тонкой организацией таинственной субстанции, о которой мы толком ничего не знаем – назовём её для краткости душой, – сталкивается с явлением, далеко выходящим за круг обычных, неинтересных событий, он сразу же вдохновенно, всем своим существом откликается на зов судьбы.  
Очень странной была та процессия.
– Дорогой Труффальдино, – молвил принц, – сегодня Провидение снова посылает нам весьма необычное приключение, и всё, что от нас требуется, так это радостно пойти ему навстречу.
– Наверное, вы имели в виду не навстречу пойти, а догнать, – сказал дотошный слуга.

– Нужно уметь понимать слова и в переносном смысле, – упрекнул его хозяин.
– Так впредь и буду делать, – пообещал Труффальдино, – и если немного запутаюсь, не сумев отличить прямой смысл от переносного, то заранее прошу меня простить.
Принц только хмыкнул.
– А про радость в каком смысле вы изволили выразиться? – спросил оруженосец, с опаской по-глядывая на убийственные копья. – Если же вас интересует моё отношение к этому и впрямь необыч-ному кортежу, то, я сразу вспоминаю – в одной умной книге было написано, – что не следует чрез-мерно суетиться, если ясно не представляешь в чём дело.
– В книгах много чего написано, – рассудительно ответил Тарталья, – при этом одно опроверга-ет другое, а другое – третье. Из-за этого я остерегаюсь руководствоваться книжными наставлениями, среди которых, тут не поспоришь, действительно, встречается немало ценных, но ещё больше не-нужных, а больше полагаюсь на свой разум, даже если он не полностью совершенен, на вдохновение неугомонного сердца, а также на помощь капризной дамы, имя которой Удача.
– Я вижу, вам угодно рисковать.
– Друг мой, желание действовать без риска всегда связано с полным непониманием, что такое риск вообще, и, конечно, с отсутствием храброй души.
Сказав такие величественные слова, принц пришпорил коня и обогнал кортеж.
– Остановитесь! – крикнул он, выразительно положив ладонь на рукоятку меча. – Вам придётся объяснить мне, куда вы везёте этого почтенного человека. Если судить по его внешности, он заслу-живает обращения, получше того, какое вы ему оказываете.
– Охотно остановимся, – ответил гимнаст и перестал трясти колокольчиком. – Мы никуда не спешим, а занятие, нам порученное, не принадлежит к тем, которые доставляют особое удовольствие.
Тощий мул, которому по всей вероятности и предназначался весь трезвон, сразу же остановился вслед за колокольчиком. Придержала коней и стража.
– Разрешите приветствовать вас, – почтительно обратился Тарталья к старцу, – хотя, не зная вашего имени и звания, я не имею возможности должным образом к вам обратиться.
– Называйте его Человеком, – вмешался гимнаст. – В этом случае вы не слишком ошибётесь.
– Такое имя – большая честь для меня, – подал голос старик, – и мне не хочется от него отказы-ваться.
– Куда же направляется этот Человек? – бесцеремонно вмешался Труффальдино. – Точнее, куда вы его направляете? При этом весьма диковинным способом.
–  Мы выполняем строгий приказ нашего государя, да продлятся его благословенные дни, – смиренно ответил гимнаст, – а приказ этот заключается в том, что данного Человека, доставившего много неприятных минут высшей власти, надлежит переправить в самом дурацком виде далеко за пределы нашей обширнейшей державы. Вся трудность в том, что никто из нас толком не знает, где находятся эти пределы. Поэтому, боюсь, мы в своём служебном рвении рискуем обогнуть весь зем-ной шар, если только наша Земля действительно имеет форму шара, как нас в том уверяют учебники.
– Риск, не приносящий хотя бы жизненного опыта, следует считать напрасным, – поучительным тоном сказал смышлёный оруженосец, успевший принять к сведению свежее наставление своего гос-подина.
– А почему в дурацком виде? – захотел понять Тарталья.
– Это было сделано по моей просьбе, – объяснил Человек, – потому что я, находясь в состоянии несомненного помрачения ума – другого объяснения у меня нет,– вздумал заняться пророчествами и просвещением в стране рабов. В стране, где безвольное подчинение не считается постыдным, в стра-не, где даже государь является ничтожнейшим рабом. Рабом нелепых предрассудков и льстивых по-хвал, а также удручающего собственного невежества и вздорной нетерпимости. Ох, недаром сказано у Иеремии: народ мой глуп.
– Вот и  Шопенгауэр сказал: чтобы понравиться обществу  нужно быть пошлым и ограничен-ным, – припомнил Тарталья.
– А я припоминаю, что Платон пытался поучать сиракузского тирана, – вставил Труффальдино. – За это философа продали в рабство.
Принц с сомнением посмотрел на своего любимого слугу. Ему хотелось знать, точно ли такая беда случилась с великим философом или всё это новые выдумки неутомимого оруженосца.
Ответом ему был самый невинный взгляд, на который только был способен Труффальдино.

– Высокий ум трудно найти в себе и ещё труднее – в других, – сказал кто-то в толпе.
– Насколько же трудно, – ответили ему, – найти ум там, где он не ночевал, или учить тех, кому нужды в ученье нет и малой капли.

– Принято считать, – продолжал Человек, – что сова Миневры вылетает только в сумерки. Вид-но, я ещё не достаточно состарился, поскольку долго сохранял самонадеянность, более приличест-вующую юности. Я не хотел поверить, что в мире ничтожных людей более всего унижены филосо-фия и поэзия. Увы, увы, там они совершенно излишни, как букет васильков в руках парламентского спикера.
Учение, доступное лишь чуткому уху, в моей стране величают ложью и заблуждением. Зато возводят в ранг бесценной истины нескладные речи безнравственных проходимцев.
Здесь позорят всех, кто не подобен жалкому подхалиму или наглому невеже.
Здесь имеют лишь то мнение, которое разрешают иметь.
Тем же, кто подобен мне, признание всегда приходит слишком поздно.
Так что я вполне заслуживаю колпака.
– Всё правильно. Первенец должен приноситься в жертву, – подтвердил Труффальдино, при-помнив чрезмерную ретивость Авраама.
– Не всеобщностью признания доказывается ценность учения. Поэтому унижение добра злом не является чрезмерно огорчительным, если научиться смотреть на это с достаточно большого расстоя-ния, – сказал принц.
(Тому, кому ничего не угрожает, легко одарять мир бесценными сентенциями).
– Слишком часто зло не имеет границ, – возразил Человек. – Поэтому оно всегда близко.
– Думаю, что этому узнику недолго пришлось просить о последней милости в форме ориги-нального головного убора, – заметил оруженосец.
– Ещё бы! – сказал гимнаст. – Этот Человек без долгих проволочек получил заслуженное. Пред-ставьте себе, у него хватило безрассудства утверждать, что каждый благонамеренный гражданин все-го лишь на десять процентов состоит из патриотизма, остальная же часть его организма, а это состав-ляет в точности девяносто процентов, приходится на долю воды.
– К такому расчёту невозможно придраться, – сказал Тарталья.
– А ещё он проповедовал, что у нас жертв политики больше, чем жертв войны, и, разумеется, много больше числа жертв укусов гремучей змеи.
– А разве где-нибудь дело обстоит иначе? – спросил простодушный оруженосец.
– Но более всего раздражала наших достаточно терпеливых правителей безвкусная привычка Человека говорить прямо в глаза вещи, неприятные органам слуха высокопоставленных собеседни-ков.
– Последнее и впрямь смахивает на неприличную шалость, – согласился Труффальдино.

– Опасно быть умней других, – сказал какой-то добрый человек. – Другие начинают делать умни-ку всякие гадости.
– Но в этом нет ничего предосудительного, – объяснил ему другой добрый человек из толпы, – Делают это они вовсе не для того, чтобы отомстить умнику за свою обнажившуюся глупость, хотя она и доставляет носителям её чувство острой неудовлетворённости. Нет, вовсе нет. Делают они  свои нехорошие дела исключительно ради пользы умника, чтобы он лишний раз призадумался, хо-рошо ли умничать, и сам себе ответил – нет, нехорошо.

– Жаль, что я не услышал проповедей Человека, – сказал Тарталья.
– Это дело поправимое, – обрадовал его гимнаст. – Подарите нам несколько симпатичных моне-ток, и я вместе с охраной  плотно закрою свои уши для его непозволительных речей на тот срок, ко-торый вы сами соблаговолите указать.
– За соответствующее вознаграждение я тоже готов разразиться речью на любую заданную те-му, – сказал Труффальдино и с надеждой посмотрел на принца.
– Тебя я могу послушать и gratis, – засмеялся Тарталья.
С этими словами он отсчитал гимнасту и стражником ровно столько монет, сколько привело их в наилучшее расположение духа, после чего помог купленному на некий срок Человеку слезть с му-ла.
– Что бы вы ни сказали, во мне вы найдёте самого благодарного слушателя, – заверил щедрый юноша.
– Спасибо, – сказал Человек. – Надеюсь, сеньор мой, вы не будете возражать, если я буду изла-гать свои многочисленные мысли – они всё время рвутся наружу – в форме коротких тезисов.
– Конечно, нет, – ответил Тарталья. – Ведь краткость, как принято считать, является любимей-шей родственницей таланта. А перед талантом я всегда снимаю шляпу.
– Так приступим же, – сказал Человек.
– Каждый из нас, – начал пророк, – должен служить великой идее. Именно в этом смысл нашего прихода в этот мир.
– Служить, служить, служить, – пробурчал Труффальдино. – Только это и слышишь.
– Жизнь многозначна, – продолжил Человек, – и поэтому очень трудно остановить свой выбор на какой-нибудь великой идее, потому что полностью противоположная идея столь же велика.
– Но ведь это – сплошная диалектика! – вскричал оруженосец.
– На мой взгляд, в ней нет ничего плохого, – парировал Человек. – Однако, наша отечественная Служба Державной Безопасности считает, что неорганизованное употребление диалектики простым народом неуместно, поскольку эта ипостась философии формально уравнивает противоположные позиции, в то время как допустима из них лишь одна: угодная властям.
– Вы обрисовали ситуацию, которую любой философ может смело назвать безвыходной, – ска-зал Тарталья.
– Отнюдь, – возразил седоглавый пророк. – Просто следует широко смотреть на вещи. Я могу вам сразу подсказать одно несложное решение кажущегося парадокса: вы никогда сильно не ошибё-тесь в своём выборе, если регулярно и добровольно будете менять свой выбор на противоположный.
– В ваших словах больше насмешки, чем истинной мудрости, – запротестовал принц.
– Что касается мудрости, то это всего лишь глупость, вывернутая наизнанку, – пошутил Чело-век.
Была ли это шутка?
– А чем тогда является насмешка?
– Насмешка, которую вы изволили усмотреть в моих словах, как раз и является необходимей-шим элементом подлинной мудрости. И если, согласно высоко чтимому мной генералу Бонапарту, от великого до смешного один шаг, тогда от смешного до великого – ровно столько же.
– Так какой же идее следует отдать предпочтение? – несмело спросил озадаченный Тарталья.
– Всякая идея, – ответил пророк, – подобна газу или