Московское Время. Сборник повестей и рассказов

больная, по-моему, не в себе. И, главное, ничего придумать не могу, чтобы избежать этого. А сейчас вдруг пришло в голову: уволиться! Но… с моей должности не увольняются – либо идут на повышение, либо… ко дну.
Наиля задумчивым взглядом остановилась на чем-то далеком за окном, потом усмехнулась:
- Недолго твоему Жидкову осталось руководить.
- Что ты имеешь в виду?
- Я не должна тебе этого говорить. Иначе меня… Мне даже страшно представить, что сделают со мной. Смотри – не выдай меня!
- Милая, разве можно предать любимую женщину?!
- Можно, - горько улыбнулась Наиля. – Тебе напомнить, как это бывает?
Шерстов нахмурился, нервно встал.
- Ну, знаешь, ты тоже не без греха! И вообще, у нас с тобой хватает, о чем лучше не вспоминать.
- Ладно, ладно, - примирительно сказала Наиля, отодвигаясь к стенке. – Подойди, сядь.
Когда Шерстов присел на постель, Наиля зашептала:
- Поликарп сказал, что товарищ Сталин давно хотел снять Дьякова, но почему-то все откладывал, а теперь вопрос решился. Ты же понимаешь: вместе с ним полетят и его выдвиженцы. И первый из них – Жидков.
- А что же сам Поликарп?
- Так он с Дьяковым никогда связан не был. Вполне возможно, что займет его место.
- И скоро все случится?
- Вот-вот, на днях.
Шерстов улыбнулся: не это ли тот самый шанс? Почему нет? Ведь Фердыщенко и в первый раз его не обманул…
Как же чудесно прошел тот согретый надеждой, воскресный, промозглый, от начала синеватый день! Зачем-то они, несмотря на непогоду, оказались на улице. Потом вспомнили, что хотели купить крабов, ну и еще чего-нибудь, но в «Елисеевский» не поехали, а почти час бродили по переулкам и отчаянно мерзли. Наконец, купили в каком-то гастрономе бутылку коньяку и, окоченевшие, вернулись к Шерстову.
- Мы с тобой чокнутые, - говорила Наиля, сбрасывая одежду, чтобы залезть в горячую ванну.
А Шерстов, будто, и в самом деле, ненормальный, все улыбался, наливая ей рюмку ароматного коньяка, а затем, тоже с рюмкой коньяка, устроился на низеньком табурете рядом.
У разнеженной теплом Наили стали какие-то плывущие глаза - словно в них огоньки перетекали; приоткрылись губы, краснея мякотью над зубной эмалью; подрумянились смуглые щеки.
- А, может, и в самом деле у нас все получится? – сказала она. - Тебя оставит в покое Жидков, а я… Как думаешь, меня Чиркунов возьмет к себе в министерство?
- Знаешь что?! – перестал улыбаться Костя. – Больше никаких Чиркуновых! И Замахиных тоже!
- Тоже? Ты же сам говорил, что все понимаешь.
- Нет, - замотал головой Костя. – Я говорил «знаю», а не «понимаю»!
- Ну не ревнуй, - приобняла она его мокрой рукой за шею. Тем более что раньше ты воспринимал здоровый цинизм.
- Как ты можешь быть такой! Я не знаю… Я убить тебя готов!
- А ты знаешь, что из порочных женщин выходят самые верные жены? – спросила она шутливо-загадочным тоном и, словно колдунья, оборотившись лицом, взглянула роковой красавицей.
- Ты насмехаешься надо мной?
- Я не обманываю, - серьезно сказала она, возвращаясь к себе прежней. – Увидишь, я буду тебе верной женой.
И неожиданно улыбнулась.
- Держи, - протянула она Шерстову рюмку. – Я уже согрелась, выхожу. А ты поставь пока пластинку: будем танцевать танго.
Танго Шерстов танцевать, конечно же, не умел. Из его обучения получилось сплошное дурачество. Веселясь, Шерстов на мгновение замер, пораженный мыслью: « Какой ужас! Неужели все люди вытворяют нечто похожее, когда их не видят посторонние!» Он представил себе скачущими под патефон Жидкова, потом Дьякова. Когда же в голове его возник образ пляшущего товарища Сталина, Шерстов понял, что возникшая мысль не только идиотская, но и чрезвычайно опасная. Отбросив ее, он снова окунулся в поток сумасбродства, которое было ничем иным, как счастьем.
15
После вчерашнего буйства побаливала голова, но настроение было прекрасное. Даже неожиданное появление Жидкова не смогло его испортить.
- Вот, мимо твоего кабинета проходил. Помнишь, что в среду партконференция?
- Помню, Корней Степанович.
Шерстов вышел из-за стола.
- Так вот: надо бы тебе там выступить. По повестке дня. Расскажешь товарищам о методах и стилях руководства партийными организациями. С положительными и отрицательными примерами, чтоб наглядно было…
- Я готов, Корней Степанович. Обязательно выступлю.
- Ну хорошо… Как брат двоюродный из Рязани?
- Из Калуги. Проводил вчера вечером домой.
- Ага. Проводил. Значит, в следующее воскресенье милости просим. Лизавета будет ждать.
- Непременно, - учтиво кивнул Шерстов, а когда Жидков вышел, недобро подумал: «Еще неизвестно, пробудешь ты на своем месте неделю!..»
Он вернулся в кресло, придвинул настольный бюст Ильича, провел пальцем по его каменной лысине, улыбнулся вождю. И тут перед ним ошеломляюще выросла очевидность, которая лишь от «замыленности глаза» оставалась незамеченной: в числе тех, кого погонят, первым должен оказаться именно он – выдвиженец  Дьякова и Жидкова!
Шерстов бессильно отвалился к спинке кресла. Конец… Всем надеждам конец!.. Он сидел потерянный, опустошенный, с застывшим взглядом, пока в голову не толкнулась сумасшедшая мысль: «Нужно на партконференции выступить с критикой и одного, и другого!»
Не такой уж сумасшедшей была она. Лишь бы Дьякова и Жидкова не сместили до среды. А после – кто бы тронул смелого, принципиального партийца?!
«Смелого? На смелость еще нужно решиться!.. Хорошо бы появился сейчас Чугунов!» Шерстову показалось, что от одного только взгляда на него он обрел бы спокойствие и уверенность. «Да только где он теперь? Если спасусь, обязательно узнаю про него. Если спасусь…»
Шерстов отлично понимал, что, в конечном счете, речь может идти о его жизни, а инстинкт самосохранения в подобных случаях способен перебороть любые страхи. Так иной зверь отгрызает себе лапу, попадая в капкан.
Вот отчего делегатов 17-ой районной партконференции во время выступления зав. орг. отделом объял ужас – это Шерстов, выражаясь фигурально, рвался из капкана. Сначала зал замер; казалось, самое дыханье улетучилось оттуда, а потом… Кто-то кричал: «Это провокация!» Кто-то пытался сбежать: мол, не знаю ничего, ничего не слышал, да меня там вообще не было! И только благодаря энергичным призывам Жидкова, возглавлявшего президиум, относительный порядок был восстановлен.
- Что ж, продолжайте, товарищ Шерстов. А объективность вашей критики, думаю, оценят коммунисты в последующих выступлениях. Жидков умел не потерять лицо.
- Стиль работы руководителя городской партийной организации, а также руководителя нашего райкома, - продолжил читать Шерстов в полуобморочном состоянии, - характеризуется как волюнтаристический, авторитарный…
Окончив, Шерстов занял свое место в первом ряду, полностью опустевшем за время его речи. Начались прения, которые Шерстов не слышал, очутившись в каком-то мутном, немом застеколье.
А зря. Было бы забавно через пару деньков прояснить, так ли непоколебима позиция выступавших товарищей. Поскольку именно в пятницу, еще до обеда, стало известно, что сняли Дьякова, а вечером лишился своего поста и Жидков.
Наиля позвонила Шерстову прямо из приемной Замахина.
- Уже все знаешь? – взволнованно зашептала она в трубку.
- Конечно. Только что Жидкова увезли…
- Ой, сам вызывает! Как освобожусь – сразу к тебе домой.
Наиле уже давно пора было бы прийти. Часы в квартире за стеной пробили девять раз. После переезда Шерстову пришлось долго привыкать к этим «курантам» и бороться с раздражением по отношению к их бесцеремонным хозяевам. Но потом, когда приноровился даже сквозь сон отсчитывать по громкому бою время, вполне смирился с их существованием. Оставалось, впрочем, одно неудобство: половину часа они отбивали единственным ударом, и ночью было не понять – то ли сейчас полвторого, то ли полчетвертого.
Вот опять этот единственный удар. Шерстов открыл глаза. Нет, он не спал и безошибочно определил: полдесятого вечера. Да где же Наиля? Ожиданье давно уже бередило воображение, все ближе подступала ревность, и вслед за боем часов она вдруг ворвалась в сердце. Шерстов вздрогнул.
- Но ведь мы же все решили между собой, - пробовал успокоиться он и сам же себя распалял:
- Ха! Но она мне на ближайшее время ничего не обещала… Зато говорила что-то про здоровый цинизм.
Эта ревность была, как желчь.
Сколько же вынес он за прошедшие два дня! Вообще чего стоило их прожить! Но вот – победа! И как же, черт побери, несправедливо быстро истаял ее упоительный вкус…
Да, все мысли были только о Наиле. «Ну позвони же в дверь!» Шерстов встал, налил, расплескивая коньяк – прямо в стакан, отхлебнул из него, нервно раздернул шторы, забывая, что квартира его на противоположной стороне от подъезда.
Ушедший с улиц день растворялся в гаснувших то там, то здесь окнах домов. Шум и движенье создавали только редкие автомобили. Бульвар лежал темный, тихий, словно река остановилась – ни всплеска света, ни наплыва теней.
Начали слипаться глаза. «Конечно, Наиля не придет. Теперь это ясно». Он допил коньяк. Сев на кровать, прислонился к ее спинке – нет, еще не собираясь спать, а просто от усталости, но глаза сами закрылись, и его повалил сон.
На следующий день Шерстов появился в райкоме позже обычного. Задержался нарочно и в самый раз, чтобы пройтись не спеша по лестнице, по коридорам – на виду у всех. Встречавшиеся жали ему руку и льстиво улыбались. Шерстов никого не осуждал. На их месте он, скорее всего, делал бы то же самое. Да и было ему на них наплевать. Ему хотелось только, чтобы от этого шествия поднялась в нем радость триумфатора. И ведь он почувствовал ее! Хоть и омраченную – ах, Наиля, Наиля!.. - как бы только полурадость, но все-таки испытал!
Настроение стало еще лучше, когда ему сообщили, что его вызывает в горком сам Замахин.
«Так, так, - улыбнулся про себя Шерстов. – Появился интерес к моей персоне? Поглядим, что Поликарп мне предложит. И, главное, Наилю увижу».
16
Странно, но в приемной на месте Наили сидела другая секретарша, которая тут же проводила его в кабинет Замахина.
Секретарь горкома оказался крупнее, чем ожидал Шерстов. Даже не вставая, он внушительно возвышался над столом туловищем и массивной головой, лысой, с багряного оттенка кожей.
«Болеет что ли?» - мелькнула у Шерстова мысль. Именно мелькнула, потому что через секунду его сковал взгляд круглых, карих и неподвижных глаз.
- И не ищи… - произнес Замахин низким басом.
- Что?
- Наилю не ищи. Увезли ее вчера. За разглашение служебной тайны.
Шерстова качнуло, и он сделал шаг в сторону, чтобы не упасть.
- Ну, ну! Держись на ногах! Ты же храбрец! Не побоялся руководство критиковать… Принципиальный, умный. Умнее всех!
Замахин вставил в мундштук папиросу и закурил.
- Ну? Так я прав, что про отставку Дьякова ты от любовницы узнал?
Возможно ли обычному человеку пережить такой поворот, нет – вираж судьбы, не потеряв хоть на короткий срок рассудка, осознания собственного «я» во времени и пространстве?
- Молчишь? – насупился Замахин, и его бас вытолкнул Шерстова из небытия. – Скажу тебе начистоту: мне важно знать, Наиля здесь замешана или кто-то еще?
- А если кто-то еще? – вроде бы начал соображать Шерстов.
- Тогда ответь кто. Мне необходим этот человек.
- На конференции я, Поликарп Викторович, высказывал свою принципиальную точку зрения…
- Очень