Московское Время. Сборник повестей и рассказов

времени.
14
Вид из окна открывался самый что ни на есть московский: бульвар, вдоль которого бежали трамваи, за ним – черта двухэтажных старинных особнячков, купол церкви над крышами, сияющий так ярко, что могло показаться, будто не солнце, а свет от него золотит обои.
Шерстову очень нравилась эта комната. Нет, не комната – квартира! Он все никак не мог привыкнуть, что теперь живет совершенно один, без соседей! Вообще-то ему собирались выделить только новую комнату, а получил он – и это был царский подарок Жидкова – целую квартиру! Пусть небольшую, на последнем этаже, но отдельную.
Радость омрачалась лишь неизвестностью: с чего бы Жидкову так стараться? Прояснилось же все очень скоро.
- Тебе в твои хоромы теперь хозяйку надо бы привести, - не столь сухо, как обычно, улыбнулся Жидков, и Шерстов мысленно хлопнул себя по лбу: «Что ж я за идиот! У него же дочка есть!»
Действительно, дочка была. Елизавета. Двадцати девяти лет, некрасивая, неумная и добрая – таким часто отдают должное литераторы, но не обычные люди. А ведь подобное сочетание свойств не самое худшее, в чем легко убедиться всякому, возникни у него выбор между добрым глупцом и умным злодеем (другое дело, что по части бед один вполне может стоить другого).
Но Шерстова эти размышления вряд ли утешили бы. Так что удовольствоваться ему предстояло лишь одним: родством с первым секретарем райкома. Конечно, по законам жанра истинный карьерист с радостью ухватился бы за такую возможность, что Шерстов, собственно, и собирался сделать, но без всякой радости.
А ко всему очень скоро возникло ощущение, что дела с бедной Елизаветой обстоят еще прискорбней, чем показалось Шерстову поначалу. Всегда грустная, молчаливая, на любой обращенный к ней вопрос она возвращалась неведомо откуда доброй, непонимающей улыбкой. Этот ее отсутствующий вид, эти ответы невпопад – все наталкивало на мысль: да в порядке ли ее душевное здоровье?
Шерстову становилось невозможно дышать, если он хоть краем мысли представлял себя супругом больной дочери Жидкова. С другой же стороны, он ясно понимал, что с Жидковым нельзя ссориться.
Иногда Шерстов что-нибудь придумывал во избежание воскресных визитов в дом Жидкова. Но часто пренебрегать его приглашениями было невозможно, и он являлся на муки – с вином и цветами. Один из букетов Шерстов каждый раз дарил хозяйке дома Алле Сергеевне. Это в нее Елизавета была так некрасива. Но если у дочери маленькие глаза из-под белесых ресниц смотрели всегда мягко, заспанно, то мамашины глазки постоянно кололись, излучая настороженность зверька. Шерстов чувствовал, что не верит она ему, оттого так бдительно следит за каждым его жестом, словом… Да, та еще теща выпадала ему!
«Как же быть? Что же сказать?» - горестно размышлял Шерстов в очередную субботу, направляясь по вызову Жидкова к нему в кабинет.
Он медленно поднимался по лестнице, пытаясь сочинить отговорку на завтрашний день, когда увидел спускавшуюся навстречу… Наилю. И теплой волной захлестнуло душу, и памятью вдруг очутился он в той поре, которая воспринималась им как болезнь, как помутнение рассудка, но которая теперь показалась ему самой счастливой. Он замер, глядя на Наилю снизу вверх. Все такая же красавица – с бархатистой кожей на приподнятых скулах, с той же гладкой прической… И все так же врезается сладкой болью под сердце этот еле заметный раскос ее чудесных глаз.
- Как живете, Константин Павлович? – заговорила она первой. – Давно мы с вами не встречались.
- Очень жаль…
- Чего жаль?
- Что не встречались…
И вдруг неожиданно для самого себя выпалил:
- А давай сегодня встретимся! Я квартиру получил!
Шерстов тут же сконфузился, поняв, что повел себя глупо и нагло.
- Константин Павлович! Вы, как всегда, с места в карьер. Хотя вам теперь только так и положено: большим начальникам деликатность ни к чему.
- Извини. Я имел в виду просто встретиться. Не на лестнице же нам разговаривать.
Зная, что красивая, что нравится, она сделалась кошкой. Поглядев по сторонам – никого больше не было - шагнула на его ступеньку, отчего Шерстов прижался к перилам, и вкрадчивым полушепотом спросила:
- Костя, а боишься получить отказ?
- Да, - признался Шерстов и трудно сглотнул.
- Зря…
- Что зря?
- Боишься. Называй адрес своей квартиры.
Удивительно, но об этой встрече Жидкову доложили раньше, чем Шерстов появился у него в кабинете.
- Ну и зачем к нам Наиля приезжала?
- Да в кадры. Чего-то там в трудовой книжке ей не дописали.
- А я наслышан о ваших шашнях с ней, - оглушил он Шерстова.
- Все в прошлом, Корней Степанович, все в прошлом… - нашелся с ответом Шерстов.
- Ну, ну… Думаю, тебе известно, что она у второго секретаря горкома помощником работает?
- Конечно.
- Так вот учти: у них с Замахиным не просто отношения начальника и подчиненного…
Еще полчаса назад Шерстову это было бы все равно, но что с ним случилось теперь? Замахин, которого Шерстов видел всего пару раз, да и то издалека (тот отличался крупными размерами), стал ему ненавистен. Жидков же стал ему ненавистен вдвойне – оттого, что говорил про Наилю, несомненно, правду. Чтобы не выдать себя, Шерстов опустил глаза.
- Я же сказал, Корней Степанович, все в прошлом.
- Ладно, ладно… Ну так завтра жду в гости. Лиза уже спрашивала про тебя.
Скольких усилий стоило Шерстову поднять светлый, искренне огорченный взгляд!
- Ко мне двоюродный брат приехал. Из Калуги. Уж простите, не смогу быть. Лизе привет. И Алле Сергеевне тоже.
- Это ж сколько у тебя родни?! – улыбнулся Жидков (но только губами, а лицо застывшее, недоброе). То сестра, то дядя, теперь вот брат.
Шерстов развел руками:
- А что делать? Не могу же я им отказать…
- Ну, это конечно. Что ж, придется Лизавету огорчить.
Выйдя от Жидкова, Шерстов свободно вздохнул, сознавая, впрочем, что следующий выходной обречен быть испорченным. Но это произойдет только через неделю, а сейчас душа его радостно рвалась на простор. И по какой-то прихоти ума, не к месту, но отчетливо вспомнилось ему, что та же легкость возникала всегда с последним школьным звонком перед началом каникул.
И, пожалуй, с той же самой детской поры не был Шерстов так бесшабашно счастлив, как тем субботним вечером, из которого он перенесся невесомо в завтра. Увидев розовое небо над крышами домов, Костя вдруг понял, что уже воскресенье. На столе остатками вина краснели бокалы, тонко нарезанные ветчина и балык оставались почти нетронутыми и «плакали», отвердев по краям, ломтики сыра. А крабов из банки он так и не выложил на блюдце – забыл. Наиля улыбчиво смотрела на него, облокотившись на спинку стула. Потом устало опустила на руки свою растрепавшуюся головку:
- Спать хочу…
- А я есть! Мы же ничего так и не попробовали.
- Ну, тому были уважительные причины, - с иронией ответила Наиля, подходя к кровати. – Я немного посплю, а ты, обжора, помни - у нас целый день впереди.
Шерстов впился зубами в сочное крабовое мясо и с наслаждением проглотил сладковатую жидкость, наполнившую рот. Он ел прямо из банки и, только разделавшись с крабами, вспомнил, что сказала Наиля, отправляясь спать.
Он посмотрел в ее сторону. Наиля лежала на боку, до пояса откинув одеяло, выставив нежные лопатки и гладкий окат плеча. Нагота матово проступала в сумраке, еще теснившемся у кровати.
Прекрасная женщина тихо спала в его постели, и показалось, что больше ничего и не надо от жизни. Что стоят высокие должности по сравнению с этим? Может остановиться пора? А для чего добивался он Лены? Не полюбила б она его никогда. Так… была бы, может, только рядом. Зачем?
Шерстов наполнил вином бокал, сделал два жадных глотка. Продолжая размышлять, прикрыл глаза. «Какие-то ложные цели ставил я себе, осложнял жизнь…»
- В экие выси вас понесло, - услышал он вдруг голос, однажды уже звучавший в его ушах.
Шерстов распахнул глаза. Ну да, так и есть – Фердыщенко! В углу, где тень еще боролась со светом, сидел он на стуле, поблескивая лукавым взором и пуговицами на вицмундире.
- Нет, все-таки мне обидно, - явно делая отступление от намеченной темы, напористо заговорил Фердыщенко. – Мы уже не в первый раз видимся, а с вами снова столбняк! Неужто я так страшен? Ответьте же что-нибудь…
Шерстов только дернул головой.
- И на том спасибо. Вы и прежде-то в моем присутствии разговорчивостью не отличались.
И вернулся к прерванному:
- Ну-с, значит вы захотели изменить свою жизнь, стать другим человеком и все такое… Нет ничего проще. Только сначала представьте себе: вот приходите вы завтра к Жидкову и заявляете: а не женюсь я на вашей Лизавете, и что хотите, то и делайте со мной! Ну, и готовы вы после этого отправиться служить каким-нибудь заведующим прачечной? И это в лучшем случае! Или вот прелестной Наиле скажите, когда она пробудится ото сна: бросай-ка ты своего Поликарпа Викторовича и давай поженимся! Думаете, она от восторга на шее у вас повиснет?
Фердыщенко выдержал паузу.
- Так-то вот… Конечно, может и по-другому ваша жизнь сложилась бы, не упусти вы свой шанс. Может, и возвысились бы над самим собой. Но… увы и ах… Не вышло ничего у вас с Еленой Дмитриевной. И знаете почему? А потому, что не любили ее! Да-с! Вам только казалось, что любите, а в действительности было одно лишь хотение заполучить то, чему позавидуют другие. Заметьте, я употребил слово «хотение», а не «желание», поскольку оно точнее отражает эгоистичность ваших побуждений. А таковые вообще свойственны вам более обычных людей. Ну да я не судья вам. Я - ангел-хранитель. Хотя вовсе не ангел. Напрасно вы так и не прочли роман «Идиот».
- Я любил Лену! – выпалил вдруг Шерстов. – Я переживал!
- Переживали вы, что вещь красивую у вас отняли. Сначала как будто бы дали, а потом отняли. А знаете ли вы, куда Лена исчезла? Уехала в Петербург, то есть в Ленинград по-вашему. Представьте, к Лифшицу! Он, между прочим, давно с женой развелся, Лена только ничего не знала. Впрочем, это другая история. Могу лишь сообщить, что живут они вполне счастливо.
Фердыщенко взглянул на Шерстова с состраданием.
- Наверно, позавидовали?! Да не сверкайте вы так глазами! К устройству вашей жизни я имею весьма отдаленное отношение. Я же вас предупреждал: ангел-хранитель из меня никудышный, прилежанием не отличаюсь. Да ладно уж… Будет у вас шанс. Еще один, чтобы все изменить… А… вон, кажется, ваша красавица пробуждается. Не смею мешать.
И он исчез.
- Ты что-то говорил? – повернулась к Шерстову Наиля лицом и голой грудью, но он не обратил на нее никакого внимания, продолжая сверлить взглядом дальний угол комнаты.
- Да что с тобой? – приподнялась Наиля на локте.
Только тогда Шерстов увидел ее и удивился: неужели возможно было отвергнуть такую женщину? А Лену он, упрямый глупец, конечно же, не любил – прав Фердыщенко!
Не заметя как, Шерстов оказался рядом с Наилей, взял ее за руки.
- Знаешь, а выходи за меня замуж…
- Господи… - растерянность отразилась в ее глазах. – Ты решил пошутить?
- Да нет же!
- Это невозможно, - с грустью сказала она, забирая у него свои руки. - Во всяком случае, сейчас. Ты не все знаешь про меня…
- Да знаю я все!.. Но ты ведь можешь уволиться… И я тоже…
- Все-таки ты шутишь.
Шерстов встал, подошел к столу.
- Хочешь вина?
- Хочу.
Шерстов подал бокал Наиле и налил вина себе.
- Жидков решил женить меня на своей дочери. Она