года. Хотя ни зачатия, ни ребёнка никто не ждал. У матери была надежда на выкидыш. Жрать было нечего. У родителей зафиксировано желание сделать аборт. Не осуществлено по случайному стечению обстоятельств. Шансы на выживание плода были один к сорока девяти. Беременность протекала тяжело, ягодичное предлежание плода. Ребёнок родился весом 4,5 кг и ростом 56 см.
Рода. Знакомо. Слышал? Ты не только родился, но и зачат был вопреки. По всем показателям – полноценный выкидыш. В тебе, по определению, душа не должна была завязаться, не говоря уже о той единственной извилине, которой было тесно в черепной коробке. (Снова спрашивает Пожилого). Случайно, не пинцетом доставали?
Пожилой. Рождение было не случайным.
Рода. Не ошибся?
Пожилой. Нет. Рождение было предопределено.
Рода. Обидно.
Косяин. Я не понял: ты о себе, что ли, выспрашивал?
Рода. С чего вдруг баня-то упала? О тебе, разумеется.
Косяин. Мой ничего тебе не скажет. Не имеет судейских полномочий, без разрешения рта не раскроет.
Рода. Твой ничего хорошего пока о тебе не сказал.
Косяин. Истинно, истинно говорю: Никогда, ни о чём, ни у кого не проси – всё равно не дадут.
Рода. Сейчас услышим. (Обращается к пожилому ангелу-хранителю) Мужчина, вы - чей сменщик, я имею ввиду – ангел-хранитель.
Пожилой. Твой.
Рода. А чего нам мозги пудрил? Зачат машини-истом, внепапочная бере-еменность?
Пожилой. Ты спросил – я ответил. Так положено.
Рода. Речь-то ведь не обо мне шла?
Пожилой. Мне какая разница – о ком речь? Ты спросил, я о тебе рассказал.
Косяин. И проповеднику однажды придётся исповедаться.
Рода. Меня оболгали!
Косяин. Это большая радость. Если тебя оболгали, значит, ты кому-то ещё интересен.
Пожилой. Мне можно сказать?
Рода. Встревай!
Пожилой. Мне кажется, что человек, с момента рождения и до смерти, обречён на одиночество. Между этими двумя безднами, притулившись на островке жизни, невозможно разгадать природу хандры. Хандра – грех. Лучше грехов не касаться. Грехи очень прилипчивы и, как у нас говорят, вонючи.
Косяин. Да ладно! Только вонь верна человеку до конца, она сопровождает его даже после смерти.
Пожилой. Вы всё время твердите о снедающей вас печали, но как-то странно, пытаясь отшутиться.
Косяин. Не помню, кто из президентов сказал: «Шутовство, фиглярство, лицедейство – это всё сфера услуг.
Пожилой. Тот, которого очень сильно хватит сердечный приступ. Но он так не говорил. Он, отвечая на вопрос, сказал: «Работаю в сфере услуг». Президентом.
Косяин. Значит, намеревался ответить полно. Воздуху в лёгких не хватило, мысль осталась недосказанной. Но мысль правдивая, потому что президент – заложник собственных амбиций. Иначе он о себе думать не мог.
Рода. Правда теряет свою ценность, если её не с чем сравнивать. Но истинную цену имеет только она.
Косяин. Стой! Помолчи чуток! Тут, сейчас «твой» проговорился, что президент от сердечного удара… того? Это правда, товарищ?
Оба смотрят на Пожилого.
Пожилой. Чужаку я могу не отвечать.
Косяин. (К Роде). Хорошо. Ты его спроси.
Рода. А мне неинтересно.
Косяин. Как же так? Выпала редкая возможность узнать о будущем всей страны.
Рода. Знать будущее – ещё тоскливее, чем ковыряться в прошлом. И вообще, я пьяный, я спать хочу.
Косяин. Другого ответа я от тебя не ждал.
Рода. Чего ты ещё хотел? Я и без того у тебя иду на поводу. Валандаюсь с тобой. Всё пытаюсь объяснить, косоголовому, что мы с тобой, действительно, здесь, в Шеоле, прозябаем двумя «недоразумениями». И никакие силы не позволят нам вмешаться и поменять что-то в прошлом. Ты слишком слаб и немощен, чтобы изменить прошлое.
Косяин. Но согласись, что такая возможность не исключена?
Рода. Исключена. Уже потому исключена, что ты живёшь, прикрываясь иллюзиями. А иллюзии – все в сослагательном наклонении, совместить их с прошлым нельзя. По крайней мере – тебе. Если ты даже своей семьёй управлять не можешь. Вернее, ты способен управлять ровно настолько, насколько тобой управляет жена. Тебе так жить не удобно, но привычно. Ты послушно внимаешь всем капризам жены, чтобы избегать слёз и скандалов, а внутри тебя кипят дух противоречия и обида. С такой психоинтеллектуальной оснасткой, неподготовленностью вряд ли что-то можно поменять в прошлом. Можно сделать только хуже.
Косяин. Достаточно. С каким же удовольствием ты копаешься в моём грязном белье!
Рода. И в грязном белье оставляют много ценных вещей. Мне-то видней со стороны, у меня выбор больше – фантазировать, угадывать, очаровываться твоими поступками в прошлом. Твоё прошлое – такая же тайна для меня, как моё будущее. Посмотри на себя. Хорош? Хо-ро-ош! (Смотрят на д-ка Косяина).
Д-к Косяина. Ну, да! Выпили. И что из того?
Жена. Ты обещал, что напиваться не будешь. Опять врал? Я же о твоём здоровье беспокоюсь. Что за необходимость напиваться? Ты – просто слабый человек. Только рюмку выпиваешь, тебя сразу срывает: надо, ещё надо! Пока весь алкоголь, что стоит на столе, не выпьешь – не успокоишься. Ой, уйди, не дыши на меня. Противно смотреть.
Рода. Пока ты сидишь потупившись, и соглашаешься с женой во всём, мы займёмся сурдопереводом, озвучим твои мысли, так сказать:
«Да, напился! И ещё напьюсь, потому что жить я не хочу. У меня желание жить равно нолю. Я бы с удовольствием сейчас сдох, как собака. Как я устал! Даже водка не помогает. Смерть – единственное избавление от одиночества. А я так одинок. Сокровенная мечта – уйти от всех, спрятаться в тайге и скоротать, нет, докоротать время, отпущенное мне в этом мире. Мне плохо. Я самый несчастный человечище. Я за жизнь не сделал ни одного правильного выбора. Я ошибся с выбором друзей, я ошибся с выбором жены, я сам – сплошная ошибка. А как я ненавижу родственников жены? Все они лицемеры, корыстолюбцы, завистники. Себя считают правдолюбцами. Их правда – не более, чем самообман, заквашенный на эгоизме. Одной правды на всех не бывает. Моя правда – отрицание их правды. Как далеки от истины те, кто считает её непоколебимой».
Ну, и так далее… Добавим немного философичности: суть твоего внутреннего монолога будет просматриваться ещё лучше. Я прав?
Пожилой. В общих чертах – да!
Рода. Не тебя спрашиваю. И я не о себе говорил.
Пожилой. Почудилось, наверно, опять? Простите.
Косяин. Ты так быстро меняешь своё мнение, что вирус истины не успевает приспособиться к тебе.
Пожилой. Это вы мне?
Косяин (С иронией). В общих чертах – да. А конкретнее хотел узнать: как сильно может влиять ангел-хранитель на своего подопечного? Умеет ли вовремя закрыть ему рот, чтобы увести от летального исхода? Что скрывать, ведь из ста несчастных случаев 99 происходят по вине длинного языка и коротких мозгов. Мы не отдаём отчёта своим словам, и погаными своими речами вымаливаем у Всевышнего беду. И только один несчастный случай происходит по причине нашего упорного, необдуманного молчания. И, как правило, этот несчастный случай – самый несчастный.
Рода.(Сквозь сон). Я не помню, чтобы несчастья происходили по умолчанию.
Косяин. А тебе и не дано помнить, поскольку этот случай будет у тебя единственным, то есть – последним. Молиться и извиняться за тебя уже будут другие.
Пожилой. Зря вы так грубо. Ваш друг вас не слышит, он уже спит.
Рода, д-к Роды лежат возле ног д-ка Косяина.
Появляется второй сменщик. Скромно садится возле д-ка Косяина, который дремлет на диване перед телевизором.
Д-к Косяина (бубнит под нос). Организмом припав к алкоголю,
Облегчаю я спазмы души.
В это время ест кто-то суши:
Ах ты, доля, японская доля!
Пауза.
Маленький, рыжий и Вовой зовут,
Что за напасти на нашу страну?
Пауза.
Благонамеренный и грустный анекдот –
Один и тот же мерин нас пасёт.
Косяин (комментирует двойника). Я помню, что мне привиделось. Всё сказанное не имело никакого отношения к видениям. Эти видения с назойливым постоянством одолевали меня. Я еду на автомобиле со скоростью 140 – 150 км/час. По крайней мере, так показывает спидометр. Сумерки. Глаза устали. Вдруг перед машиной возникают лошади. Я едва успеваю проскочить между ними. Вижу в зеркале заднего вида, как нескончаемый табун лошадей переходит трассу. Почему-то я знаю, что это предупреждение, что дальше для меня дороги нет. Но я продолжаю давить на газ. Я тороплюсь. До гостиницы, в которой я забронировал номер, ещё 200 км. Кстати, командировки мои были пустыми, я так с отцами города ни о чём и не договорился.
Я мчусь по трассе, управляя одной рукой, а в правой держу мобильник. «Солнышко моё,- обращаюсь я к жене, когда дозваниваюсь до дома,- у меня всё хорошо! Как доеду до гостиницы, сразу «отзвонюсь». Вы без меня не скучайте».
Через три минуты свет фар выхватывает огромное перевёрнутое ведро. Я стремительно соображаю: откуда на трассе может оказаться ведро? Дальнобойщики потеряли? С поста ГАИ кто-то, таким образом дисциплинирует водителей?
Пытаюсь объехать ведро слева, выскакиваю на разделительную полосу, колёса закусывает на обочине, и машину по большой дуге выносит вправо, в кювет. Затем меня догоняет груженый КАМАЗ, бьёт со всей дури в багажник, автомобиль взлетает с трассы, в воздухе переворачивается и крышей падает на бетонный столб, вкопанный неизвестно кем и почему в яму глубиной четыре метра. Я отчётливо вижу и столб, и яму, и проплешины среди кустарника. Картинка перевёрнута, но детали прорисованы до мелочей.
Не перевёрнуто только твоё лицо. Я так же отчётливо обоняю запах твоего тела. Так пахнет недельной давности церковное масло «Фавор» и старики, страдающие недержанием мочи.
Ты кричишь: «Крадоре желизефа гососиля фиси!» Ты закрываешь меня своим телом. Я ощущаю сильный удар, но удар будто отношения ко мне не имеет.
Я выползаю через проём передней двери, стучу ладонями по траве, пытаясь отыскать телефон. Вижу, как быстро вращаются передние колёса машины, и думаю: машина на ходу, я ещё смогу на ней ездить. Затем вспыхивает яркий свет, я слышу голоса, один из них восторженно восклицает: «Трупики, трупики!» «Какие трупики?! – кричу я в ответ гаишникам, пробивая стену света. – Я жив!»
«Смотрите – живой! – удивляется тот же голос.- Скорая помощь нужна? Конечно, нужна: от машины ничего не осталось!»
«Нет, не нужна! У меня ни одной царапины!»
«Нужна! Не было царапин – нарисуем!»
«Нет, нет и нет!» - говорю я. Но, как позже выясняется, ничего такого я не говорил. Я повторял только одну фразу: «Крадоре жемизефа гососиля фиси».
Кра-до-ре-же-ми-зе-фа-го-со-си-ля-фи-си – рычу я, точно «латинос».
Во рту становится сладко, потом кисло, потом солёность густеет и превращается в горечь, горечь сменяется жгучим огнём, во рту холодеет и с пресным сгустком слюны рот начинает неметь.
«Крадоре жемизефа гососиля фиси»- говорю я, и меня все понимают. Потому что это - простой, детский язык. Каждый цвет озвучен, каждый звук имеет вкус. В спектре красного – это сладкая нота «до», оранжевого – кисловатая «ре»… Но только каждый – отдельно. Вкупе - нельзя, вкупе – ярко-белая смерть. Онемение.
Я правильно понял и запомнил твой крик?
