довольно удачные места, но общая картина… Да мы уже много говорили о романе, по крайней мере больше, чем он того заслуживает, то есть, я хотел сказать, больше, чем о каком-нибудь бестселлере. А по поводу публикации – большая проблема. Нужны деньги, и не малые, чтобы напечатать.
Жена д-ка. И я об этом же: пусть зарабатывает. Я не против, чтобы роман он напечатал, но не в ущерб семейному бюджету.
Фома разглядывает д-ка Косяина, поворачивается к Косяину и язвительно выговаривает.
Фома. А я считаю – пустая трата времени. Оно – и есть Оно. Я плохо разбираюсь в Оно.
Косяин. А как считают скромные посланники будущего? (Кивает на ангелов-хранителей) Молчат? Плечами пожимают? Боятся оскорбить? Я без них знаю, что роман – полное дерьмо.
Давно-давно я начал писать роман с одной целью – доказать моей милой жёнушке, что я ещё чего-то стою и значу, что я безумно талантлив, что я не только попутчик и бездушная денежная машина. Слышишь меня, милая?
На самом деле, я ничего в жизни не умею, кроме, как из слов составлять скучные и длинные предложения, а потом восторгаться ими: «Какой я гениальный писатель!» По ночам разглядывать потолок и представлять, как ко мне приходит слава, известность и много честно заработанных денег.
Я знаю, радость моя, что ты очень боишься моей славы, которая, как говорил Х. Л. Борхес, всегда сопряжена с клеветой.
Не легко создавать персонажи, придумывать им разные судьбы, селить в выдуманных городах и странах, но легко можно не ужиться самому в среде этих персонажей, оставив за собой лишь право на ношения имени Бога, пусть даже – Бога-изгоя.
Но как серьёзно может воспалиться воображение, когда, спустя время после написания романа, начинаешь представлять, что, как величайший повар, создал блюдо-шедевр, которое съело меня самого. Роман, который зачеркнул меня прошлого и написал меня нового.
Мне бы хотелось говорить о себе, авторе романа, в третьем лице, поскольку не я, а кто-то другой, носивший моё имя и мои одежды, творил, мучился и мучил окружавших его близких и друзей. Тот, в третьем лице, создал и умер, а я родился и спрятал роман так далеко, что не долетает оттуда вонища плохо приготовленного «блюда-шедевра». В такие минуты я смело могу предложить: «Убедите меня, что я бездарен, и я открою в себе ещё больше новых талантов!»
Я – уже Бог. Я – Бог, создавший мир на бумаге. А Бога судить нельзя! Право, как нелепо прослушивались бы возгласы возмущения Акакия Акакиевича в адрес Гоголя? Так же нелепо выглядят мои претензии к Создателю, написавшему всех нас. Все мы созданы из любви Бога и заслуживаем уважения: и я, и герои моего романа, и Гоголь, и Акакий Акакиевич… Пусть роман написан плохо, пусть не завершён, но ведь и мир, созданный Всевышним, не без изъяна, не совершенен, противоречив и без намёка на осознание своей конечной цели.
Жена поворачивается к Косяину.
Жена. Ты сейчас пытаешься, в очередной раз, оправдаться или выставить меня посмешищем?
Косяин. Почему ты к чужим страстям не умеешь относиться без ехидства?
Жена. Ты мне совсем не чужой.
Косяин. Я думаю иначе. Раздражительность чаще посещает нас, чем понимание и эмпатия, сочувствие. Я давно живу в другом мире, придуманным мною, и всё реже подпускаю тебя к нему. Скоро ты привыкнешь в одиночестве решать все семейные проблемы. Я стану лишним и тяжёлым грузом. А от лишнего груза надо избавляться без сожаления. Мне кажется, что мысль о себе, как о потёртом, отжившем свой век талисмане, стала навязчивой.
Жена. Что ты такое лепечешь? Ты намереваешься бросить меня, бросить детей? Жить с нами надоело? Я чувствовала. Это всё из-за неудач, которые тебя преследуют? Это из-за того, что ты не можешь прокормить семью?
Косяин. Деньги! Опять деньги!
Жена. Да, деньги! А я что, требую от тебя много денег? На бриллианты, шубы? Я всегда говорила: был бы у нас самый минимум, чтобы голодными не ходить, не побираться по друзьям и соседям! Я их на себя трачу?
Ты сам был виноват, когда высоко поднял планку. Говорил: надо тратить, для того и зарабатывал. Я предупреждала: легко приучить, тяжело будет отвыкать.
Сейчас, когда стало не легко, ты просто струсил, ты боишься признаться, что из-за своей природной лени ничего не сможешь сделать, не сумеешь выкарабкаться. Тебе проще бросить семью, наплевать на детей, чем сделать над собой усилие, подняться с дивана и, как все, немного поработать.
Именно, в этот день, (Показала на д-ка Косяина), когда ты хлопнул дверью и пытался уйти из дома, я сказала дочери, что тебе тяжело, но ты стараешься делать всё только для нас, только ради семьи.
Знаешь, что дочь мне ответила? «Не плачь, мама, мы и без него проживём». В смысле – без тебя.
Косяин. Другого ответа я от неё и не ждал.
Рода. Постойте-ка, я не понял: а я-то, мы-то с супругой здесь при чём? Один дрыхнет, как яркий представитель семейства кошачьих, по 23 часа в сутки, другая пытается решить свои меркантильные проблемы. А мы должны идти у вас на поводу? Не по-соседски, не по-дружески, ребята, вы поступаете.
Согласен, есть моя вина в том, что здесь накосячено – я готов понести суровое наказание – но, давайте, доведём ругань до финальной точки лучше там, у себя. По правде говоря, я что-то сильно утомился шляться по Шеолу. Всё мне здесь опостылело и все мне здесь противны.
Супруга. Тебе не кажется, что мы здесь должны тоже кое-что выяснить?
Рода. Я романов не пишу, даже не читаю их в последнее время. Мне с тобой выяснять нечего. Я нормальный мужик, с техническим высшим, с распущенными мозгами – в одном месте, и с запущенным геморроем – в другом. Хочешь, поговорим об этом?
Супруга. Хочу, очень! Неужели поговорим?
Рода. Обязательно, но после того, как вы, красавицы, выведете нас через портал. Всё будет: поцелуи, клятвы, объяснения и раскаяния. Только нас уже здесь не будет.
Фома. А это – вряд ли?
Рода. Как? Что значит: «вряд ли»? Шутка такая, апостольская? Шут гороховый, шут апостоловый?
Фома. Время! Много времени потеряно. Вы здесь месяц праздно шатаетесь. Срок, за который исчезло и зародилось миллионы миров. А вы определиться не можете: хорошо вам здесь или теплее местечко можно подыскать? Не верится, что вы без корысти шляетесь у нас, всюду суёте свои носы, бранитесь и брешете, точно собаки с испугу, и насмехаетесь над всеми святыми.
Рода. Ну, и?...
Фома. Что – «ну, и»?
Рода. Закончи правильно: ну и вам нет места среди нас, отправляйтесь-ка вы обратно подобру-поздорову, человечки неразумные!
Фома. Хотите отделаться лёгким испугом? Не выйдет!
Косяин. А вот пугать нас не надо! За нами право свободного выбора! Хотим – благодарим за предоставленное жильё, хотим – молча пьём кошерную водку, а по третьей пьём - за вас, не чокаясь. Лёгкого испуга не ждите, ожидайте, что вас посетит глубокий и затяжной обморок. Хотите удивить нас вертикалью власти? Так мы плавали – знаем: одного Первого, четырёх Генеральных секретарей пережили, трёх президентов и пару секулярных игр в революцию, товарищ!
Рода. А климат там у нас такой, что все времена года – просто выпендриваются. Слышал когда-нибудь, что бывает два градуса жары? А видел весной авитаминозные пятна на солнце?
Косяин (растерянно обращаясь к Роде). Ты с чего вдруг начал ему про погоду втирать?
Рода. Пытаюсь доходчиво объяснить, что у нас там – не население, а сплошные глисты, поскольку все очутились в одной огромной заднице. И, для провинившихся, здесь, быть там – это и есть самое суровое наказание.
Косяин. Грандиозное сравнение! Но за живое не цепляет. Я понял: апостолы – народ сильно путаный Что для нас – веселье, у них вызывает скорбь, что у нас значится искусством оскорбления, у них это – наука достоинства. Проще объяснить? Чтобы их понять, надо научиться думать как они.
Рода. Разжиженные мозги быстрее сливаются с ленинскими идеалами?
Косяин. У них: если за жизнь ума не набрал, значит, уже умным родился.
Фома. Скорее – наоборот. (Указывает на двойников).
Д-к Косяина (Обращается к жене). Забавно. Оказывается, ты ревнуешь меня к тому, что я соседям дал почитать роман? Собственница в тебе ожила?
Жена д-ка. Не претендую я на твой роман. Просто, там много личного, мне бы не хотелось..
Д-к Косяина. Чтобы кто-то ещё знал о неприязни, которую я испытываю к твоим родственникам? Действительно, для меня странно, что ты возишься со своим двоюродным братцем, словно сводница, пытаешься обустроить его жизнь. А ему, между прочим, далеко за тридцать, мальчик он взрослый и самостоятельный. Слава богу, что не наделён властью, то таких дров наломал бы: похлещи, чем его старший брат.
Отсылаю к шестой главе, где описан день рождения старшего. Помнишь: сидит у себя в кабинете бай, гости – по записи, подарки – на один стол, рюмку за здоровье именинника – с другого стола, а твой Серёжа – слуга, собачонка, мальчик на побегушках и на подхвате. Как же иначе? Должен угодить старшему. Тот – без пяти минут министр. Правда, пять минут протянутся ещё лет двадцать, если за это время старшего не выгонят или не посадят. Раньше я не встречал людей, которые позволяли бы себя так унижать. Старший никогда не позволит «козлу отпущения» выбраться из плебеев. А если и удастся, то брат ни за что не простит Сережке этого. История кишит примерами: Сэт и Осирис, Каин и
Авель, Ярополк и Владимир…
И ты, дорогая, понимая это, нагружаешь себя чувством вины. Да и меня пытаешься загрузить. Перед кем и за что ты виновата?
Они, твои родственники, сами заслуженно строят свои судьбы и замаливают грехи. Не вмешивайся – и винить себя будет не в чем.
«По возможности, избегай несправедливости – прячься от мнения родственников!» - так правильно в романе говорил великий и могучий я, в тени которого затеряться – почётно и памятно.
Сюжет известный, и выводы сделаны давно. Так что, ничего личного в книге быть не может. Человечество тысячи лет перелистывает одну книгу.
Д-к Роды. И название ей – «Библия».
Д-к Косяина. Разве до Библии не было книг? Библия – тоже жалкая копия и компиляция более древнего Святого писания. Другое дело: ей больше повезло с тиражом и меньше – с авторской группой. Но ещё меньше – с теми, кто сумел Библию дочитать до конца. Не беру в расчёт специалистов, которые знают, что в действительности Ветхий и Новый Завет не дописаны, и вряд ли когда-нибудь приобретут законченный вид. И вообще, не существует книги, которая была бы завершена. Спросите у авторов, если мне не верите.
Жена. Мои родственники никогда тебе плохого не желали и не делали. Сам ты себе создаешь трудности, чтобы, затем, всех вокруг считать виноватыми.
А почему сорок страниц машинописного текста ты называешь романом? В скромности тебя нельзя уличить. Или ты думаешь, что «опусом» можешь завтра же прокормить семью? Я не против, если литературная деятельность станет приносить доход. Пиши, любуйся собою! Только об основной работе не забывай. Ты пока у нас единственный кормилец.
Д-к Роды. И у нас.
Д-к Косяина. Что-о?
Д-к Роды. Шучу.
Д-к Косяина. Смеёшься надо мной?
Д-к Роды. Нет, шучу.
Д-к Косяина. Разницы не вижу.
Д-к Роды. А я вижу, потому и шучу.
Д-к Косяина. А я вижу, что ты нарываешься. Все вы хотите меня унизить, все вы нарываетесь, все вы желаете… не знаю чего.
Фома. Да! Все вы не знаете, чего желаете. Иначе, из
