слышал, знает историю о двух чудиках, открывших проход. Чем она закончилась?
Рода. Я не знаю. Спроси у двойника. Только он тебя всё равно не услышит. А портал, между тем, может совершенно затянуться.
Косяин. Куда там! Я шесть лет живу в этой квартире, и кот все годы неотступно следит за проходом. Страж надёжный! Чуть что – сразу почует опасность и нас предупредит.
Рода. Кончай мутить мозги. Побаловались – будет!
Косяин. Кому – будет, а кого и разбудит. Боишься, что смогу лишнее прознать о твоей прошедшей жизни? Я никому не скажу,… если не узнаю.
Рода. Это опасно! Ещё раз повторяю: о-пас-но!
Косяин. Не опасно. Наоборот, всё предсказуемо. Вот, посмотри, я пошёл подремать.
Д-к Косяина устроился на диване и подложил ладонь под голову.
Косяин. Сплю себе тихохонько, никого не тревожу. А мог бы и дырки в бетонной стене сверлить. Жена третий месяц просит картины в коридоре повесить. А я – дисциплинированный такой, законопослушный такой - не нарушаю покоя и тишины. Соседей не беспокою.
Д-к Косяина вдруг начинает громко храпеть. Храп чередуется со стонами.
Рода. (Глядя на д-ка Косяина). Бедный, бедный! Ты так мучаешься! Тишина тебя совсем извела.
Косяин. Это я, наверно, смеюсь во сне. Ты же знаешь: с годами смех всё больше становится похож на отрыжку. В общем-то, забавно видеть себя беспомощным. Я двадцать пять лет жене доказывал, что во сне не храплю. Оказывается, храплю даже трезвым. (Задумчиво). Лежит центнер алиби, выдувает фуги…
Рода. Даже не думай! Нет!
Косяин. А почему бы и не попробовать? Видеть двойника и не впасть в искушение – грех не меньший, чем отказать себе в получении взятки от конфидента. Для начала можно банк ограбить или пакость мелкую сотворить в виде кучки по дверью – назло надменному соседу.
Рода. Мне?
Косяин. И тебе – до кучи. Оглянись, сколько потенциальных жертв шляется по ойкумене, и своим поведением подавляет инициативу всеобщего равенства. У тебя не чешется в одном месте, не требует навести порядок, и каждому воздать по способностям?
Рода. Ты серьёзно говоришь?
Косяин. Я только шучу серьёзно, а говорю всегда шутя.
Подходит к спящему двойнику, склоняется над ним.
Косяин. Если неожиданно резко отрыть глаза, то можно увидеть своего ангела-хранителя. Когда-то я имел такую удачу: лицезрел поочерёдно всех своих ангелов. Но это было не сегодня. (Оборачивается к Роде). А знаешь, что мне снилось? Будто я гонялся за огромной крысой. Схватил её, а она прокусила мне палец. Тогда, от страха, я переломил её пополам, и кровь из артерии брызнула тугой тонкой струёй прямо в глаза. Я закричал и проснулся. Получилось омерзительно.
Рода. Не ври! Судя по храпу, тебе ничего не могло сниться.
Косяин. Значит, храп - в руку. Мне кто-то рассказывал, что один знакомый вот так храпел, а утром его нашли мёртвым.
Рода. Не может быть?
Косяин. Говорю же: девяносто три года не храпел, а тут - одного раза хватило. Врачи потом констатировали: не храпел во сне, а хрипел. Разница в одном гласном звуке, но результат ошеломительный.
Рода. У тебя нет желания посвистеть двойнику в ухо или потеребить за плечо?
Косяин. С целью чистоты эксперимента? Ты говорил, что нас не слышат и не видят.
Рода. А вдруг?
Д-к Косяина перестаёт храпеть, открывает глаза, затем резко вскакивает и в упор смотрит на Косяина.
Косяин. Чего уставился, полудурок? Чем-то не доволен? Пиши на себя жалобу.
Д-к Косяина нащупывает телефонную трубку, не отрывая взгляда от Косяина, набирает номер.
Д-к Косяина. Алло, Рода! Ты? Слушай, только что видел в своей квартире чмо какое-то, не то привидение, не то барабашку. Ты мне уже месяц обещаешь извести эту нечисть. Что? Какая разница – с бородой, без бороды? Постоял, подышал на меня чесноком и вышел в окно. У кота от страха шерсть завернулась в колтуны! А вдруг он меня задушит? Нет, нет, кот сам сейчас зарывается в своей уборной, ему не до отелловых страстей! Когда? Давай быстрее!
Рода. А-а! Так вот как было всё на самом деле? Сам себя испугался?
Косяин. Благодаря тебе. Если бы не попутала тебя нелёгкая колдовать с зеркалами, то я, может, и на самом деле видел привидение.
Рода. Учитывая, что это случилось до того, как я открыл портал, события не изменились, но неизвестные человеческой природе события нашли своё объяснение.
Косяин. И что дальше? События, о наличии отсутствия которых так долго говорили большевики, свершились? Ура, товарищи?! (Запел). С ин-тер- на-цио-на-а-а-алом воз пряников – в рот людской!
Всё предсказуемо, всё. Потому что всё это было. Даже скучно сосуществовать с самим собой. Ничего нового не увижу.
Только представил – и так муторно сделалось, что хоть в петлю лезь, как Иуда Искариот.
Знаешь, Рода, подумал: нет участи страшнее и печальнее, чем участь Бога. Такой непомерный, нечеловеческий груз – знать всё и обо всех ведать. Рутина неподъёмная. Скажешь, я не прав? Ну, так давай, останемся людьми? Ввернём какую-нибудь пакость в прошлое, нагадим по-человечески, от души, сотворим неисправимую глупость? Я, например, видел немного людей, которые, врываясь в туалетные кабинки, руководствовались здравым смыслом. Пока есть возможность, нужно корректировать своё прошлое.
Рода. Оптимально…
Косяин. Конечно, оптимально. Оптимально можно только гадить – выход продукции гарантирован! Это я тебе говорю!
Рода. Оптимально…
Косяин. Всё будет оптимально в прошлом.
Рода. Да о другом я! Оптимально реализоваться в прошлом тебе не позволит Время. Дело в том, что ты увидел во времени два вектора – настоящее и прошлое. А оно миллиардновекторное. Ни ты, ни я не знаем его причуд. Я ещё раз повторяю: это очень опасно! Надо возвращаться немедленно!
Косяин.Вот, уже лучше! Чувствуешь, как в тебе дерьмо закипает? Ещё немного и можно приступать к реализации оздоровительной программы: «Гадим с нами, гадим как мы, гадим лучше нас!»
Выходят три апостола в хитонах. Оглядываются, явно кого-то разыскивают.
Фома, (обращаясь к Косяину). Мир тебе, добрый человек в Шеоле! Наших, случаем, не видел?
Косяин. Ваших? Это каких? «Белых», «красных»?
Фома. Нормальных. Смуглых, но ликами - красных.
Косяин. И в рубища одетые?
Фома. Нормально одетые.
Косяин. Нет, не видел.
Фома. А почему переспрашивал? Уточнял? Значит, видел?
Косяин. Больно надо с бомжами якшаться? И вам просить подаяния бесполезно. Мелочи нет. Только кредитные карточки. До свидания!
Рода толкает локтем Косяина. (Ядовитым шёпотом). Какие бомжи? Это же апостолы.
Косяин. Извини, не расслышал. Опоссумы? Откуда здесь опоссумы? (Удивлённо разглядывая апостолов). Ещё раз – кто? Мужчина, тебя как звать? (Обращается к Фоме).
Фома. Дидим Иуда Фома.
Косяин. Неверующий?
Фома. Не дерзи!
Косяин. Ни хренушечки – нас занесло! Апостолы, значит? Живые? Ходячие? А я-то всегда считал, что это символические двенадцать пороков Христа, от которых Иешуа Мешиах пытался избавиться, как от пагубных привычек. Пётр – трусость, Иуда – предательство, Фома – неверие, и так далее…
Фома. Не дерзи, я сказал!
Косяин. Двенадцать грехов, которыми Мастема одарил через поцелуй Га-Ноцри. И не думаю дерзить. Я не брезгливый, могу и в губы апостола поцеловать. Поцеловать? Давай дёснами ударимся?
Фома. Избавьте меня от этого шута!
Косяин. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее.
Апостолы переглянулись. Фома пожал плечами.
Фома. Хорошо. Целуй. Только за уши мои возьмись обеими руками. То я вас знаю: пока целуете, все карманы успеваете почистить.
Косяин притягивает апостола за уши, целует, брезгливо сплёвывает.
Косяин. Фома, ты почему старое вино в старых мехах разбавляешь минеральной водой «Шифалы-Су»? Нехорошо-о!
Фома. Ой, отстань, добрый человек в Шеоле. Пойдёмте, братья! (Оборачивается к двум спутникам). Уходят.
Косяин, (обращаясь к Роде). А ты когда-нибудь читал Апокалипсисы от апостола Фомы?
Рода. Только Евангелие и детство Христа.
Косяин. Не читал? Надо бы полистать, посмотреть: какие туда внесены коррективы в связи с последними событиями. Кстати, почему Фома решил, что мы с тобой в Шеоле находимся? Это же где-то между раем и адом? Болтаемся, как банные листы в проруби? Действовать надо! Надо гадить, радоваться жизни! И снова гадить!
Двойник Косяина с аппетитом уплетает яичницу, поливает кетчупом, яичница не дожарена.
Косяин (смотрит на свой живот). Сопливая была глазунья. Ел её, словно отхаркивался.
У д-ка Косяина в этот момент кусок глазуньи падает на живот.
Д-к Косяина. Эх, паскудство! Опять испачкался!
(Вдвоём, в унисон). Надо было снять рубашку. С голым пузом – и еда безопаснее, и чавканье звонче. Лучше в нас, чем в унитаз!
Рода. Апостолам нахамил. Жрать культурно не научился. Храпишь, как лось перед случкой. Что ты ещё из будущего хочешь поменять в своей прошлой жизни?
Сцена 2.
Входят в столовую д-к Косяина с женой.
Д-к Косяина. И ты считаешь эту постановку искусством? Шесть пенсионерок едва волочат свои отвислые задницы по сцене, одна из них – с подушкой на животе – изображает беременную прабабушку, потому что зачали её во времена военного коммунизма. А все вместе, побитые молью старушки, рассуждают о пользе оргазма и вреде куренья. Это искусство? Бред сивых кобыл. Более того, совсем неумный режиссёр цезуры буйного идиотизма заполнил музыкой великих композиторов. Ни стыда, ни совести. Я едва досидел до антракта. Называется – прикоснулся к доброму, вечному! Никаким мылом не отмоешься!
Жена. Что ты взъелся? Мне, может быть, так же не понравился, но я же спокойно отнеслась неделю назад к твоему афро-еврейскому квартету? А ты рыдал от восторга.
Д-к Косяина. Солнце моё, глаз сердца моего, не путай жопу с пальцем, пожалуйста!
Жена. Меня бесит, что ты считаешь себя единственным и непререкаемым знатоком искусства. Разумеется, куда мне тягаться с таким эстетом, как ты?
Д-к Косяина. Возраст актёра – это проблема всех провинциальных театров. Но нельзя же доводить до абсурда – когда зрителю вместо хрустальной туфельки Золушки предъявляют стоптанный башмак сорок второго размера из коллекции «Прощай молодость» и со складов обувной фабрики имени Сакко и Ванцетти.
Косяин.(Внимательно наблюдает за супругами). Да не о том ты говоришь! Наберись ты смелости и скажи, что дело не в искусстве и не в великовозрастных тётках. Плевать ты хотел на театральную муру и эстетство. Скажи, что ты очень устал, что тебе осточертело всю жизнь заниматься добычей денег, что обессилел обеспечивать деньгами жену, кормить детей. Что все они, бездельники, привыкли на твои деньги к роскошной жизни, а не понимают, что добыча тобою денег – это жуткое унижение перед заказчиками, компаньонами, перед всеми, от кого ты зависишь хотя бы чуть-чуть. Что мечтаешь заняться любимым делом, а не тем, в котором ты очутился случайно и ради того только, чтобы, приходя домой усталым, видеть и понимать, что сила любви и привязанности к тебе полностью зависит от количества купюр в твоих карманах. Вот о чём ты должен был сказать жене!
Д-к Косяина. Очень неудачно выбран сценарий, написанный американцем в конце пятидесятых. Но режиссёр применил новаторский приём: повесил на отутюженные временем груди одной из героинь мобильный телефон, чтобы она поочерёдно хваталась то за трубку, то за титьку, подносила к уху и кричала: «Все мужчинки –
