Мытищенский завод самоходных гаубиц. Огромное общежитие, казарменное положение, тяжёлый десятичасовой физический труд, тощая кормёжка, а язва, стерва, молчит, как и не было. Надо было как-то приспосабливаться, выручать себя, пока совсем не истончился от недоедания и утомления. Наши слесаря-токаря наловчились там из отходов меди, алюминия, плексигласа, гильз майстрячить для куряк затейливые портсигары, зажигалки, мундштуки, трубки. Договорился я с ними и в редкие выходные начал забирать и торговать поделками исполу на московской барахолке, сторожко оберегаясь от милицейских наскоков. Цацки особенно военным нравились – брали, не торгуясь. На жратву приработка хватало, немного полегчало. Ты всю войну отмантулил на фронте или раньше комиссовали?
- Всю.
- Не повезло. На толчке я и с будущей женой столкнулся. Она курит, ей тогда понравилась чудо-зажигалка, выточенная из янтарного плексигласа, с бронзовыми крышечкой и донышком. Похвалила за мастерство и вкус, объяснил, что сам я только посредник, она заинтересовалась уже мною, объясняя, что давно ищет верного человека для своего дела. Уступил я зажигалку себе в убыток, чувствую, не зря крючок закидывает и на себя тянет. Слово за слово, разговорились, толчёмся рядом. Оказалось, работает официанткой в комсоставской столовой, живёт одна в отдельной комнате в коммуналке, не замужем, тяжело одной. Премиальные им выдают батонами, вот и приходится сбывать на базаре. Так я и поверил ей, шельме!
Экспедитор, улыбнувшись, порадовался в одиночку своей давней проницательности.
- Она тогда первой сбагрила два своих премиальных по полтораста за штуку, пойдём, говорит, туда, где калеченые урки кучкуются, они возьмут твои игрушки. Так и оказалось, на барахолке она – как рыба в воде. Хватай, после предлагает, не стесняясь, пачку хорошего чая, и валим ко мне, напою. Я не возражаю, жду, что дальше будет. Купил чай и конфеты и иду следом, в первый раз в гости со своим харчем. Попили моего чайку с моими конфетами, вплотную занялись другим делом. Понравилось обоим, повторили. Темнеть начало, пора было сваливать в опостылевшие Мытищи. Я тебя, обещает, вытащу оттуда, со мной будешь работать. Но как, сомневаюсь? Не твоя забота, отвечает, не сопротивляйся и слушай меня во всём. С тех пор так и повелось.
Удачливый муж снова удовлетворённо рассмеялся.
- В комнатёнке у неё, надо признаться, мужской бардак, а она и не стесняется. Много позже заметил, что еврейки равнодушны к домашнему уюту, не любят тратить на него время и силы, для них настоящая жизнь – вне дома. Да-а… Так давно всё было, а как будто вчера.
Экспедитор вздохнул, сожалея о быстро текущем времени.
- Не соврала жох-баба. Через день появилась на заводе, о чём-то переговорила с начальником цеха, вызвал он меня. Чего молчал, упрекает, что больной и женишься? Уже и заявления в ЗАГСе лежат, врёт невеста. А я поддакиваю, как договорились. Сколько она ему сунула в лапу, не знаю, только командует, чтобы собирал манатки, я, мол, тебя выкупила, ты теперь раб мой. Устроила подсобником в ихней столовке, стал я сплавлять на рынке заначенные продуктишки, а она сводить за мзду подвыпивших столующихся с тоскующими бабами, зажили согласно, наращивая достаток, скоро и Сарра народилась. Чтобы не была безотцовщиной, оформили отношения, причём мне ничего и не надо было делать, как только подписать заранее заготовленные документы. Можно было и в ЗАГС не ходить. Она, обслуживая офицерьё, вполне могла охмурить какого-нибудь с двумя просветами на погонах, а предпочла меня. Говорила, не нужны мне залётные и пролётные орлы в защитном оперении, требующие мяса, мне достаточно приземлённого, но надёжного петуха, который искал бы корм и звал к нему, топтал бы, когда захочу, и не мешал бы клевать, где вздумается. Умная практичная женщина. Живу и не нарадуюсь на жену и детей.
Счастливый семьянин от полноты чувств даже хлопнул водителя по напряжённому плечу.
- Когда освободили Минск, мы переехали туда – она там родилась. Дом сохранился, и вся родня вернулась. Не успели как следует обжиться, нагрянул следователь. Оказывается, госпитальный АХОвец окончательно подзалетел, и меня давно разыскивали как свидетеля. Конечно, запаниковал: мало ли что наболтает бывший подельник, спасая свою шкуру. Знаю: у нас из свидетелей попасть в обвиняемые – раз плюнуть. Зато евреечка моя не растерялась, не стала тратить время на переживания, а подалась за помощью к знакомым и родственникам. В госбезопасности республики полным-полно евреев, насланных из Москвы, и местных, пристроившихся к ним. Умные люди знали, где безопаснее и выгоднее воевать. Они и помогли: пристроили временно в надзиратели, оградили каменными стенами от лишних допросов-расспросов, а когда расхититель народного добра оказался рядом, только по другую сторону решётки, и дело прикрыли, то меня взял к себе двоюродный дядька моей – Яков Самуилович. По деловому мыслящим, энергичным людям на торговой базе можно развернуться по-настоящему, чтобы и себя не обидеть, и дяде угодить.
«Удивительная способность modus vivendi (ужиться) со всяким жульём», - думал, слушая автобиографию негодяя, некоммуникабельный шофёр.
- Слушай, если хочешь, можем и твоему дружку пособить.
- Как? – больше из интереса, чем соглашаясь, спросил Владимир.
- Очень просто. Пусть сознается, в чём просят, а взамен ему устроят высылку с поселением где-нибудь в Казахстане лет на пять, может, на десять, или лагерей по минимуму – на пять лет. Следователь – тоже человек, ему помочь надо. Чем больше у него завершённых дел, тем толще масло на хлебе, разве не понятно? Помоги ему, он – тебе, и дело с концом.
«Ничего себе взаимовыручка!» - изумился парадоксальной русской следовательской практике юридически туповатый водитель. – «Не подлость ли: арестованный сам должен помогать засадить себя за решётку? Вот это изобретение! Просто и надёжно».
- Пока они не найдут общего знаменателя, им не разойтись. Как бы ни запирался подследственный, как бы ни темнил, как бы ни изображал невинную жертву, как бы ни тянул время на измор, - своё он получит. Уже при беглом ознакомлении с делом у опытного следователя возникает подходящая версия, определяется статья, пункт и срок наказания, который можно скостить, сотрудничая со следователем. Не надо мешать друг другу в связи со стечением обстоятельств: подзалетел, не трепыхайся, не порти нервы другим и послужной список. Ну, а если удалось использовать случай и что-то ухватить для дома, для семьи или пристроиться на выгодное местечко – на здоровье! Живи сам и давай жить другим, так учат, и правильно учат, женины родственники. Многим не нравится, брюзжат и жалуются, а всё потому, что ленивы и телом, и умом, чтобы жить не только на зарплату, карточки и талоны. Ну, так что? Поможем твоему другу?
Владимир еле сдержался, чтобы не нагрубить, чтобы не послать надоевшего помощника туда, куда русские посылают настырных хамов.
- Не уверен, что… сосед… согласится на помощь, - ответил, выделив паузой слово «сосед», и добавил, окончательно отрезая путь к сотрудничеству: - Я бы тоже не хотел в этом участвовать.
- Ну, как знаешь, на нет и суда нет, - недовольно пробормотал сердобольный помощник и, наконец-то, умолк.
А Владимир подумал: до чего надо иметь гибкую, эластичную совесть, чтобы разделять людей не на друзей и врагов, а на выгодных и невыгодных. Он никак не ожидал удачной прививки типичных европейских черт славянину, безболезненному перерождению его в израилева последователя.
- Машину ты водишь классно, - очнулся от дремотной задумчивости славяно-еврей, - но скучно: не любишь дорожной задушевной беседы, не в меру скрытен, таишься. Тяжело, наверное, так жить? Надумаешь когда, заходи в гости – у нас не соскучишься, у нас мёртвого расшевелят.
«Просто удивительно», - снова восхитился Владимир бесстыдной непосредственностью негодяя, - «до чего странный характер: в одно и то же время готов весело и открыто предать и позвать в гости. Для такого честь и честность – понятия явно абстрактные, декоративные».
Довольный собой и жизнью экспедитор, выговорившись, опять стал задрёмывать, благо, дорога подсохла и стала не такой тряской. За окнами надоедливо проплывали, медленно поворачиваясь, колки, рощицы и рощи с низкорослыми сорными лиственными деревьями и кустарником, пересекли какую-то речушку, прогромыхав на разбитом деревянном настиле, и въехали в перекопанные поля, освобождённые, судя по неубранной ботве, от картошки. Вдали виднелись широкие пупырчатые деляны зелёноголовой дозревающей капусты, свёклы, разметавшей по земле листву, ещё чего-то, и вскоре показались пожелтевшие стога сена, ограждённые жердями, и первые деревянные строения молочной фермы с пустым загоном, вытоптанным до сплошного жёлто-серо-коричневого месива. Подъезжали к Калиновичам.
- 3 –
Плодоовощная заготовительная база, представляющая собой дощатые, наполовину углублённые складские бараки-бункеры, магазин и контору, огороженные штакетником, во многих местах поваленным для удобства хождения напрямую, располагалась на въезде в запылённый городишко, среди большого пустыря. Было начало пятого, до конца рабочего дня оставалось два часа, но у русских подготовка к завершению занимает не меньше часа, и Владимир не сомневался, что погрузка не состоится, и придётся заночевать. Однако он недооценил энергичность оптимиста, который похвальными смешками, необидными подначками и бытовым балагурством заядлого ухажёра расшевелил женщин-работниц, собравшихся досидеть на крыльце конторы до конца рабочего дня, пообещав им солидный мокрый магарыч за погрузку. Вышедшему на весёлый шум начальнику ничего не оставалось, как согласиться вдогонку с распалёнными массами, тем более что хорошо знал приезжего провокатора, как знал и то, что не останется внакладе и сам.
- Ты как, не против, загрузиться сегодня? – подошёл к шофёру самовольный организатор.
- Да нет, - согласился Владимир, которому надо было только одно: попасть в Гомель.
- Я что придумал-то, - продолжал, заискивающе улыбаясь, резвый распорядитель, - махнём сегодня в Гомель…
У Владимира ёкнуло сердце, испугавшееся, что осведомитель догадался о подспудном желании хозяина.
- …у меня там тёща живёт, поужинаем, заночуем по-человечески, а завтра по утрянке – в путь. Сегодня потеряем 120 км, завтра выиграем 40. Вытерпишь ещё часа два с половиной? Лады? Путёвку я тебе подправлю.
Естественно, надо было соглашаться. Владимир помедлил, изображая раздумье, и нехотя согласился.
Ещё больше повеселевший зять попросил:
- Давай, загоняй в правый бункер задом, - и присоединился к складским, о чём-то договариваясь на ходу.
Машину под непрерывное ойканье, аханье и выклянчивание чего-либо быстро разгрузили от щедрых и корыстных городских подарков, и Владимир осторожно загнал её в картофелехранилище. По обеим сторонам большими кучами на деревянных настилах лежал грязный несортированный главный послевоенный русский хлеб. Владимир заглушил мотор, понаблюдал за типично русской женской работой лопатами, на этот раз деревянными, которыми сельские кормилицы городских тунеядцев набрасывали картошку на погрузочную транспортёрную ленту, неимоверно грохочущую от
