будет не безобидный кружок по изучению языка и истории народа, а сила, с которой придётся считаться оккупантам.
- Вот это размах! – Владимир был искренне рад энтузиазму друга, но одновременно и испугался за него. – На-воз.
- Что?
- Первые слоги твоей организации не очень приятно пахнут.
Сашка сообразил.
- Пусть. Даже симптоматично. На навозе лучше взрастут семена самосознания и независимости, и тогда вам, русинам, придётся выметаться.
- Дай хотя бы выспаться!
Философ-националист и лидер будущей освободительной организации, наконец-то, поднялся.
- Спи, варвар. Прощаться утром будем.
Когда он ушёл, Владимир, кляня себя за предубеждение и брезгливость, сменил наволочку на подушке, разобрал постель и вышел во двор вдохнуть свежего воздуха и умыться. Было уже темно и очень тихо. Одинокий тусклый свет Сашкиной спальни неравномерно мерцал от неровного напряжения, как будто перемигивался по Морзе с далёкой звездой, посылающей бодрствующему философу новые идеи познания зыбкой человеческой жизни, давно известной, обобщённой, проанализированной и изученной там. Владимир позавидовал другу, широко распахнувшему, несмотря на изматывающую болезнь, двери в будущее, и верилось, что оно состоится. Поёжившись от вечерней прохлады, он умылся до пояса, вымыл ноги и вычистил зубы, глубоко вздохнул, освобождаясь от умирающего дня, и пошлёпал в тапочках к себе, стараясь не потревожить тесную компанию в кухне. Там, под сенью древних мрачных елей сидели над тлеющим костерком, вспыхивающим яркими искрами воспоминаний, четверо, отгородившись от мирного, но пасмурного времени незримой партизанской стеной любви и дружбы.
Глава 4
- 1 –
Сергей Иванович разбудил в шесть. Лицо хозяина было сумрачно и печально, черты резко обострились, в них залегли глубокие тени, а взгляд постоянно уходил в сторону, как будто боялся передать то, что не должен знать «сынок». «Растравили вчера себя партизаны» - беспечно подумал Владимир и принялся споро собираться, решив не замечать настроения комиссара, под стать пасмурному утру, встречающему мутный рассвет мелким накрапывающим дождём, сыплющимся с низко и быстро убегающих на юго-восток плотных туч. Несмотря на божье скупердяйство, всё было мокро: и набухшие деревянные крыши, и почерневшие замершие деревья, уставшие стряхивать капли с листьев, и кусты, опутанные высветлившимися серебряными нитями паутины с нанизанными на них алмазными бисеринками, и поседевшая трава, и земля, переставшая впитывать влагу, и воздух, перенасыщенный мокротой так, что было трудно дышать.
За завтраком Сергей Иванович ничего не съел, только, насупясь, выпил стакан крепкого горячего чая, чем окончательно встревожил Владимира, и он спросил, стараясь поймать взглядом сторонящиеся глаза старшего:
- Что-то случилось?
Комиссар, наконец-то, не отвёл хмурых глаз и глухо, нехотя, не сразу ответил:
- Случилось: Сашку арестовали.
У Владимира сердце упало куда-то вниз, потом подпрыгнуло, мощно и больно забило в виски так, что захотелось их сжать, чтобы уменьшить боль, и он с усилием не сделал этого, а тщательно и неторопливо вытер губы платком, аккуратно сложил его и спрятал в карман, сильно вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, и застыл, ожидая объяснений.
- Где-то с час назад разбудил шум мотора, - рассказал Сергей Иванович. – Со сна подумалось, что это ты подъехал, заглянул – спишь. Тогда вышел на крыльцо – у Сашкиного дома стоит «эмка», и какой-то тип в кожане рядом ходит. У меня от дурного предчувствия единственная нога сразу ослабела, а отсутствующая заныла, прислонился к косяку, жду, что дальше будет. Минут через сорок уехали, а я бегом в дом. Там всё настежь, всё перевёрнуто, разбросано, пыль столбом и – пусто. Обыск делали, и Сашку забрали. Вот тебе и Крым! Не рассчитали на день с отъездом.
Владимир, сгорбившись, молчал, бесцельно помешивая ложечкой давно остывший чай, не зная, что сказать, как и какими словами утишить неожиданный удар.
- Как вы думаете, за что? Неужели за кружок? Воньковский успел?
- Исключено, - Сергей Иванович сжал губы до белизны, сузил озлобившиеся глаза. – Скорее всего, кто-то из кружковцев по злобе, в отместку за что-то накропал донос. Не зря они как нашкодившие щенки враз разбежались.
Оба снова затихли, не веря случившемуся и не зная, что предпринять.
- Что будем делать? – с трудом выдавил из себя никчемный вопрос Владимир.
- Тебе ничего не надо делать, твоё дело – сторона, - быстро и жёстко, почти грубо, как о заранее продуманном, ответил комиссар, приняв, как и полагается старшему и опытному, инициативу на себя. – И не возражай! – повысил он голос. – Поезжай в свою командировку, а я здесь начну наводить справки. Веру, к сожалению, придётся привлечь как жену. – Сергей Иванович положил свою задубелую надёжную ладонь на руку Владимира. – Тебе нельзя не ехать.
Владимир и сам понимал, что в специфической русской разборке от него, чужака, тщательно оберегающего свою легенду, мало толку, но уехать, бросив друга в беде, в неизвестности, было тяжело и стыдно.
- Возвращайся по возможности скорее, хватит и на твою долю забот, - успокоил комиссар, не подозревая, что окажется прав. – Давай двигай. Для начала, чтобы не навредить, нам не надо делать резких движений.
С нелёгким сердцем Владимир ушёл, торопясь успеть на ЦТСБ до начала рабочего дня. К счастью, там его уже ждал экспедитор-мужчина.
- Вот здорово! – обрадовался он раннему появлению грузовика. – Сегодня и загрузиться успеем в Калиновичах, так? – спросил, здороваясь, у шофёра.
- Как получится, - сухо ответил тот, ненавидя каждого, кто был чему-то рад в это злополучное утро.
Сопровождающий оказался на редкость расторопным мужиком, энергично расшевелившим и грузчиков, и кладовщиц, одна из которых заговорщицки подмигнула знакомому водителю и одарила, таясь, пачкой печенья.
- За Самуилыча: после того случая человеком стал, даже здоровается. Ты что такой смурной? Женили, что ли?
- Погода… - неопределённо ответил убеждённый холостяк, криво улыбаясь через силу.
- Не переживай, - поняла и успокоила мудрая женщина, - распогодится, постоянной пасмури не бывает.
«И то», - согласился Владимир и, стряхнув оцепенение, начал помогать укладывать и закреплять груз в кузове студебеккера. Чего только среди него не было: разнокалиберные ящики, мешки с торчащими телогрейками, оконные и дверные блоки, железные вёдра и скрюченные кирзовые сапоги россыпью.
- Ты – мне, я – тебе, - объяснил экспедитор назначение разношёрстного товара.
Выехали раньше девяти. Если бы не Сашка и не погода, лучшего начала рейса и не надо было. Правда, дорога подкачала. Её, насыпную, и без того разбитую машинами, окончательно расквасило, и приходилось постоянно маневрировать, сдерживая рвущийся вперёд студебеккер. Сзади грохотал, безжалостно подпрыгивая на выбоинах, пустой прицеп. Мысли поневоле были заняты только дорогой.
- Меня кличут Сергеем, - назвался экспедитор, подпрыгивая и шатаясь в неустойчивой кабине, - а тебя?
- Владимиром, - не отвлекаясь от израненной дороги, буркнул шофёр.
- Ты всегда такой скучный или только сегодня?
«И этот туда же», - разозлился Владимир, - «словно у меня на лице написано».
Он не подозревал, что так оно и есть.
- Есть причины.
- Держи при себе. Хуже нет, когда кто-то взваливает на другого свои неприятности. Есть такие, что вечно нудят о болячках, об обидах, о сварах в семье, о том, что раньше жилось лучше, что честных людей не стало, причисляя себя, однако, к непогрешимым. Терпеть таких не могу. У них просто патологическая потребность испакостить настроение и себе, и всем. По мне, если врюхался в дерьмо, сиди в нём и помалкивай, пережидай не своё время, и без тебя у людей забот хватает. Сам справляйся, не трави душу.
«И что?» - слушая краем уха, думал Владимир. – «Забыть о Сашке? Сосредоточиться на своём? Не выходит».
- Правда, толкуют некоторые жалостливые психологи, что поделившись горем, уменьшаешь его, отдавая часть подвернувшемуся под несчастную руку. Не верю. Скорее – растравливаешь. Хотя, может быть, и есть доля правды. Предлагают же некоторые сердобольные: поплачь, расскажи – полегчает. Может быть. Но твёрдо знаю: только пережитое в себе горе оставляет неизгладимый след в памяти, даёт опыт на всю жизнь, закаляет и очищает душу. А те, что всё время плачутся, так и проживут привычно всю жизнь в напасти. Как думаешь? Какая твоя мысля на этот счёт?
- Не всякий умеет и способен терпеть.
- Верно, у многих кишка тонка. Таких не виню. Только не расквашивайся прилюдно. Невмоготу – утопись, но не лезь в душу другому, не дави на неё слезами. Что ни говори, а нет гнуснее тех, кто с гадливым удовольствием, специально, вслух мурыжит свои беды, как будто обмазывает соседей говном, злорадно наблюдая: каково им?
- Я молчу, - уточнил на всякий случай Владимир.
- А вот если захлёбываешься радостью, - продолжал торговый агент, поёживаясь от беспросветной холодной сырости, - то не жмоться, делись – она вернётся рикошетом. От неприятностей душа сжимается, защищаясь, а от радостей – ширится, ищет общения, не мешай ей. Правда, людишки и здесь умудряются насолить. Есть такие, и немало, у кого в заду свербит, когда соседу хорошо. Всё из тех же нытиков. Жизнь измеряют не своими успехами, а чужими бедами. Я сам был нытиком, пока не понял, что теряю драгоценное время. Понял и стал убеждённым оптимистом.
Владимир мельком взглянул на то и дело подпрыгивающего на сиденье рядом счастливца и невольно отметил про себя, что слегка затуманенные, зашторенные угадываемой внутренней болью, равнодушные глаза оптимиста опровергают слова. Похоже, проповеднику лёгкого отношения к перипетиям жизни не удалось убедить до конца в этом даже самого себя.
- Никогда не падай духом, всегда держи хвост пистолетом, радуйся сиюминутным радостям и отодвигай в сторону неприятности, не задумываясь, что подкинет судьба позже.
- Даже если твоему ближайшему другу очень плохо, и ты ничем не можешь ему помочь? – не выдержал Владимир.
- Даже, и тем более, - в глазах торгового оптимиста, которому вдруг представилась возможность доказать состоятельность своих мажорных принципов, исчезли равнодушие и боль. – Вдумайся: скованная внутренними переживаниями душа, замкнувшаяся на себя, не тревожит мозг - человек как будто в забытьи, недееспособен, инертен. А душа бодрая, энергичная подстёгивает ум к поиску оптимальных решений, заставляет двигаться, шевелиться. Так? Другу от твоих переживаний ни тепло, ни холодно, ему нужна деятельная помощь. Загребли братья-чекисты?
- Сегодня утром.
- Ляпнул что-то не так и не там?
- Донос.
- Понятно, - экспедитор поморщился как от знакомой боли. – Кто-то из хороших знакомых постарался. – Он энергично всем туловищем повернулся к Владимиру. – Сейчас забудь, отодвинь в сторону, расслабься, не перегорай раньше времени, а вернёшься – сосредоточься и ищи гада рядом, заставь сознаться в клевете, и пусть сам отнесёт покаянную бумажку в гадюшник. Не кисни, ищи выход, ищи весело, чертям назло. Люди помогут, если не будешь хныкать. От плачущих и стонущих отпихиваются, а к смеющимся и неунывающим липнут, дело у них само делается. Поменьше раздумий вхолостую, побольше действий, пусть даже ошибочных, они всё равно приведут к единственно
