размышлений, - осторожно ответил он вербовщику.
- И то, - удовлетворённо согласился тот, не сомневаясь в благоприятном исходе переговоров, - время у нас есть.
- Мне бы надо срочно попасть в Брест, к фронтовому товарищу, - выдвинул условие Владимир, не теряя того, чего у него не было.
- Проще пареной репы, - воскликнул удовлетворённый подельник, - туда наши не любят кататься: опасно, а нам давно надо кое-что отправить туда и по пути – в Барановичи и Слоним. Приедем, сразу переговорю с Самуилычем, думаю, сварганим тебе командировку. Конечно, лучше тебе подальше быть, пока с соседом не прояснилось, - высказал он подлое предположение о настоящей причине спешной дальней командировки шофёра: каждый думает о другом в меру своей испорченности.
Скоро въехали в болота и торфяники с неувядающей блестящей сине-зелёной осокой, мощными кучками зелёной травы, увенчанной жёлтыми цветами, камышами с тёмно-коричневыми пальцами и такого цвета траншеями с тёмной стоячей водой, зеркальными озерцами и вяло текущими змеистыми ручьями.
Для Сашки он, конечно, сделает всё, о чём попросит или намекнёт Сергей Иванович, даже если придётся задержаться в этой неуютной, негостеприимной стране. А задержаться всё равно придётся из-за Вити, пока не придёт весточка от Шатровой, и, значит, зря он пошёл на сделку с торговым прохиндеем. Хотя она не помешает, тем более на словах, а от слов в случае чего всегда можно отказаться. С волками быть – по-волчьи выть, говорят русские. Будем выть по-ихнему, с обманом. Сашка – неутихающая боль и обида на русских. Нет, он не просто сосед, а хороший, настоящий человек, пусть даже не друг, из-за этого от него не убавится.
Примерно через час подъехали к восстановленному деревянному мосту через знаменитый Днепр, который ревёт да стонет за русским и хохляцким застольем. Владимир снова, разминая поясницу и плечи, вышел из машины. Здесь реветь было нечему. Слева, вдали, виднелась Речица и железнодорожный мост со ржавыми металлическими решётчатыми пролётами. Оттуда, расталкивая суженные берега, медленно и осторожно плыл оранжево-чёрный буксир, распуская чёрно-сажистый шлейф по зелёному луговому левому берегу, с плоской ржаво-чёрной баржей, загружённой жёлтыми брёвнами.
- Вот работёнка, - подошёл экспедитор, - не бей лежачего. Ракушками можно обрасти от безделья. Матросами на них сейчас сплошь бабьё да старьё. Не завидую: жизнь тогда хороша, когда много движений и неожиданностей.
Местечковый мелкооптовый делец оказался ещё и философом-авантюристом. Всё правильно: любому дельцу, тем более теневому, без авантюры и риска не выжить – свои прижмут.
- Хорошо-то как! – оказывается, ему знакомо и чувство прекрасного. – Не то, что твоему соседу-дружку. – Яд из него просочился даже сквозь прекрасное.
- Не боишься, что и тебя подловят на чём-нибудь? – ответил Владимир тем же.
- Типун тебе на язык! – слегка отшатнулся от него рисковый хапуга. – Запомни: между нами об этом не упоминают: можно нечаянно спровоцировать судьбу. – Мнительный авантюрист помолчал, прогоняя недобрую мысль. – Ну, а если подзалечу, то ненадолго – по уголовке не то, что по политике, много не навесят, да и друзья, чтобы не очень раскалывался, подмажут лапу кому надо, помогут выкарабкаться по минимуму. Бояться тюрьмы – без толку, - храбрился трухлявый зайчишка-язвенник, - у нас запросто можно загреметь и так, без вины, как твой дружок. Не лучше ли по делу: и семья обеспечена, и останется кое-что, чтобы потом жить, не тужить. Дрейфишь?
Не ответив, Владимир вернулся в машину, переждал, пока храбрец и потенциальный зэк вскарабкается, морщась, на своё место, и двинул студебеккер навстречу судьбе, которая одинаково поджидала на воле и за решёткой. Дорога ровно и прямо стелилась среди пахотных земель рядом с железнодорожным полотном, изредка отбегая и снова возвращаясь.
Боится ли он? Нет и сомнений, что боится. Впервые настоящий страх пришёл в Орше, когда десятым чувством почувствовал, что может получить пулю от Зубра, и вовремя среагировал. Тогда же неодолимо испугался ночной лесной дороги, спрятавшись у матери курносого. Панически испугался сегодня утром, да так, что мысленно предал друга.
Нет, он не герой, каким его представляет Зося. До сих пор ему просто дико везло. И хотя говорят, что героям всегда везёт, и в каждом героическом поступке – львиная доля везения, но чаша его не может быть бездонной. Страшит и возможная пуля от одного из двух оставшихся агентов, и арест контрразведкой. Больше – второе. Из зарешёченных, забетонированных застенков НКВД обратной дороги на родину не будет, а он почему-то больше всего боялся умереть здесь, на этой чужой земле. Со смертью на родине можно как-то примириться, а в России – не хочется. Чем ближе возвращение, тем гуще страх. Если перевербовка в Гомеле пройдёт удачно, перед Брестом он будет в таком напряжении, что может свихнуться до конца дела. И ничего с собой не может поделать.
Кроваво-красное солнце подсело к горизонту, постепенно смеркалось. Абсолютно круглая бледно-оранжевая луна давно висела над тёмной гребёнкой дальнего леса, словно нерадивый небесный фонарщик зажёг ночной свет раньше времени. По сторонам дороги простирались пустынные поля и луга, как попало утыканные копнами и стогами, с длинными тенями от них и от одиночных деревьев на межах.
Никакой он, конечно, не герой. Самый элементарный зловредный человеческий червь, такой же, как сосед рядом. Только тот, мелкотравчатый и жадный, подтачивает устои своего государства, а Владимир, американский подручный, оживляет более крупных и более опасных прожорливых червей, и все они вместе – одного червивого поля волчьи ягоды. Что-то часто сегодня у него возникают ассоциации с волками. Не ждёт ли близкая облава? Опять липнет изнуряющий страх.
Вдоль обочины по направлению к городу торопилось убогое стадо худосочных коров и коз.
Янки умело, по-иезуитски, подвесили перед его мордой клок сена в виде возможной реабилитации и возвращения на родину свободным, заставляя передвигаться по нужному им маршруту. От клока по дороге остались два последних клочка. Что потом?
Солнце облегчённо упало за горизонт, взметнув в облака переливчатые оранжево-зелёно-голубые сполохи. Стремительно темнело, можно было прибавить скорость.
Все возможные варианты давно обдуманы и не раз, и он постоянно отгонял от себя самый страшный: завоеватели заставят продолжать здесь гнусное дело, забыв обещания и подвесив новый клок сена.
Железнодорожное полотно совсем приблизилось к автодороге, словно не давая заблудиться, промазать мимо города.
- Плохо, что приедем затемно, - возник из полутьмы приглушённый голос экспедитора, - у тёщи уже поужинают.
«Мне бы твои заботы», - с горечью подумал Владимир. Сергея Ивановича оставлять одного с Сашкиной бедой нельзя. Как-то незаметно и быстро они сблизились с комиссаром настолько, что Владимир иногда непроизвольно представлял его отцом. Если бы все коммунисты были такими, можно было бы согласиться и на коммунизм. Партизанский комиссар – вторая боль после Вити.
Он включил фары, отчего в кабине и по сторонам дороги ещё больше потемнело. Параллельные зайчики весело запрыгали по колее, дразня железного волка. Опять волк! Проскочили ферму, куда спешит оставшееся позади стадо. Показались какие-то тёмные бараки с тускло светящимися окнами, потом – деревушка и опять сгущающаяся темень.
Почему-то нестерпимо захотелось увидеть Зосю, поболтать ни о чём, расслабляя душу и очищаясь в рыжем биополе. Как-то у них всё несуразно складывается: встречаются – радуются, а расстаются – в ссоре. И обязательно по его вине, как будто он боится девушки, боится, что она станет его третьей болью.
Дома обступили дорогу с двух сторон. В пробегающем мечущемся свете фар чудными декорациями проплывали замершие яблони и груши с неподвижными обвисшими листьями и подвешенными редкими плодами-бутафориями. Стиснутый резонирующими стенами, взревел усталый студебеккер, осторожно продвигаясь по плохо освещённой окраинной улице. Вот с кем будет тяжело расставаться, так это с безотказным железным товарищем.
Из тёмного угла подался вперёд нежданный зять.
- Сейчас поверни направо, а через квартал – налево и – дуй прямо.
- 4 –
Подъехали к большому, почти квадратному по периметру, оштукатуренному дому без традиционных ставень, увенчанному мансардой с традиционным декоративным балкончиком и ещё больше увеличенному застеклённой по пояс верандой вдоль боковой стены. Остановив автопоезд впритирку к земляному тротуару, ограждённому битыми кирпичами, вкопанными торчком, Владимир заглушил мотор, благодарно зашипевший остывающим паром, и почти сразу ярко осветился прямоугольный проём входной двери, в котором узкой чёрной тенью возникла чья-то худая фигура с шапкой буйных кучерявых волос. Она резво сбежала со ступенек к калитке и оказалась высоким подростком лет 14-15-ти с типичной еврейской внешностью.
- Привет, Серж! – проорал он гортанно, грассируя на «р», хотя в силе звука никакой надобности не было. – Слушай, дай пару десяток взаймы, - обратился, не ожидая, пока родственник выберется из кабины, - смерть, как надо!
По-родственному бурно встреченный француз тяжело сошёл на землю, вздрогнул от сырой вечерней прохлады, никак не отражавшейся на полураздетом напористом заёмщике, и недовольно сказал:
- Вечно тебе приспичивает. Ты мне уже должен 93 рубля, когда отдавать будешь?
Тёмный скелет заплясал, заходил от нетерпения на месте, уверяя:
- Следующим летом отдам, на каникулах подкалымлю и отдам.
- До того лета ещё дожить надо, а денежки мои ты уже потратишь, - кредитор достал пухлый бумажник, таясь, вынул из него красную десятку и синюю пятёрку. – Пятнадцать хватит?
- Ладно, давай пятнадцать.
- Обойдёшься и десятью, - щедрый родственник протянул просителю красненькую. – Держи, нахлебник, последние отдаю. Как и прежде – под 20%, итого на тебе – 105 рэ.
- Только муттер не говори, а то заблажит попусту. – Парень, не ожидавший, очевидно, большего, выдернул купюру из рук родственника, спрятал в карман брюк и довольно улыбнулся.
- Берегись - нас в школе учат: долой эксплуататоров-ростовщиков, паразитирующих на теле рабочих масс.
- Гони десятку назад, рабочая масса, - возмутился домашний ростовщик.
Но революционер уже взбегал по ступенькам крыльца в дом, чуть не сбив с ног мать, вышедшую узнать, кто приехал и зачем. Увидев знакомую фигуру, она по инерции, на всякий случай спросила:
- Ты, Серёжа? – выговаривая «Сирожа».
- Я.
- Зачем стоишь там и не идёшь в родной дом, где тебе всегда рады?
- Я не один, со мной шофёр.
- Это какой?
- Новенький.
- Идите оба, мы будем рады двоим.
Пройдя веранду и короткий коридор, желанные гости вошли за хозяйкой, располневшей старой еврейкой, давно потерявшей женские формы, в комнату, где на старом диване, положив абсолютно седую голову на валик, лежал щуплый хозяин с газетой в руках. Он оторвал одну руку от листа, приоткрыв на мгновение худое лицо с неожиданно контрастными седине густыми чёрными бровями, и неопределённо вяло помахал ладонью, отвечая на приветствие зятя.
- Что читаем? – бодро спросил последний, не смущаясь прохладной встречей в родном доме, где ему всегда рады.
- Про
