этого храма, храма закона и порядка.
В этот праздничный день, когда люди просят друг у друга прощения за прошлые оскорбления и размолвки, я хочу обратиться к вам, господа и сударыни.., – в этом месте император сделал паузу и обратил свой взор на ложу, где сидели шесть служительниц храма Весты, слегка кивнул им головой и продолжил, – …с просьбой простить друг другу обиды, ибо время движется вперед, и невозможно жить постоянно с куском гранита за тогой. Мы должны уметь, а если кто не умеет, то научиться обходить стороной недоразумения, возникающие между нами. Со своей стороны скажу, коли я кого безосновательно обидел или осудил в течение этого года, то пусть простит меня за это великая Темиса и ее три дочери, а вместе с ними и мои подданные». Бернардо говорил без пергамента, поэтому мог следить за реакцией зала на свое выступление.
Как обычно, сенаторы рассаживались согласно политическим воззрениям или личным интересам. Дабы не мешать другим и иметь возможность обмениваться собственным мнением, Иларио Виндос и Германик Кальпорниус расположились на последнем ряду подальше от других сенаторов.
«Чего-то старик сегодня выглядит неважно», – Германик глазами указал в сторону императора. «Последнее время у него вид не совсем здорового человека», – добавил Иларио.
«Пусть покровительница благозакония Эвнома простит меня и всех тех государственных мужей, кто отправляет правосудие, ежели они совершали ошибки при вынесении судебных решений. Пусть покровительница справедливости Дика воздаст каждому по заслугам в его деяниях в этом мире. И пусть покровительница спокойствия Эйрин сбережет покой на просторах нашей великой империи».
«Ой, – подумал младший сын выступающего Публий, –папашу опять на философские мысли потянуло. Конкретно выражайся. Мне тут сидеть уже надоело, а еще самому выступать и моему умнику-брату».
«Государство так устроено, что те, кому ниспослана небесами власть, хотят ее еще больше, а те, кто отдален от государственной службы, желают получить ее хоть немного.
Власть обязана выступать в качестве закона и репрессивного аппарата по отношению к остальной части населения иначе держава деградирует и рассыплется. Народ хочет побольше свобод, а власть побольше порядка – это реалии жизни. Но власти и свободы не может быть безгранично много у всех сразу. И если эти понятия прибавились у одних, то обязательно утекли от других. Поэтому и происходит борьба за эту власть и вольность между различными партиями в обществе и различными фракциями в сенате. А моя роль как главы государства – держать борьбу в границах права, и не выплескивать на улицы и площади, тем самым создавая покой, стабильность и порядок внутри империи и на ее рубежах», – Бернардо остановился и медленно обвел взглядом весь зал, отдышался.
«Эти границы, отец, уже давно пора расширить», – сказал сам себе август Публий Кавальканти.
«Конечно, монархическая фракция сената желает все более укреплять мое положение, но, я думаю, у меня предостаточно полномочий для исполнения своих функций.
Демократы хотели бы расширить представительство трибунных сенаторов, а республиканцы.., – на этой фразе Бернардо отыскал на последнем ряду Виндоса и Кальпорниуса, долго смотрел на них и продолжил, – …норовят (в хорошем смысле слова) передать больше полномочий от императора к законодательной власти. Это право каждого. Но я считаю, что существующий баланс сил наиболее приемлем в данное время для нашего государства. Буду заканчивать свою короткую речь».
«Уж подозрительно быстро выступил», – прошептал Иларио. «Ему трудно стоять. Видишь, на трибуну опирается. Если так пойдет дальше, то за Бернардо может прийти и Танатос», – сделал вывод Германик. «А ты хоть раз задумывался, что станет с державой, если умрет император?» – повернув голову к собеседнику, почти в самое ухо сказал Виндос. Кальпорниус, не совершая никаких движений, покосился на коллегу. Потом уперся локтями в тумбу, тянущуюся полукругом по всей длине ряда, положил подбородок на ладони и произнес: «У-у, нет, никогда всерьез не размышлял. Бернардо так долго занимает престол, что мое воображение не может представить на его месте никого другого. У меня слово «император» ассоциируется только с ним. По сравнению со своим отцом Бернардо посильнее прижал всех в стране мраморной плитой к земле, отобрал часть полномочий сената, но при нем империя живет сытно.
Будет ли она так же процветать при его преемнике? Сказать сложно». «А ты поразмышляй, и ответь сам себе на этот вопрос», – посоветовал Иларио.
«Еще раз спасибо, что уделили мне часть своего драгоценного времени. Извините, что не могу со всеми желающими, разрезать в этот день яблоко, ибо подданных у меня много. А если я от каждого приму кусочек сего плода, то вскоре мой живот превратиться в бочку для закваски яблочного бырла, – пошутил император, и зал озарили улыбки.
– Благодарю за внимание. Мне пора вас покинуть, но у вас впереди еще два прекрасных оратора. Первый – мой младший сын Публий, а второй – старший, Клавдий». Бернардо под аплодисменты покинул здание сената. Вслед за ним встали со своих мест шесть весталок и потянулись к выходу. Почти все присутствующие с завистью посмотрели на этих семерых. «Интересно, еще хоть один отважный найдется, кто рискнет уйти раньше двух августов?» – спросил Германик, зная ответ наперед. «Тут уж выбирай сам: либо попасть в немилость, либо долго выслушивать их великие мысли», – усмехнулся Виндос. «Я бы с удовольствием в сей праздничный день возлежал перед столом, поедая яства и попивая бырло среди друзей. Но боюсь прогневить монарших особ», – оправдывался Германик. «Думаешь, я получу грандиозную радость, выслушивая их очередные прожекты? Тем более, до меня дошли слухи, что сегодня в порту бросил якорь корабль из Финикии. И вроде, как возле него видели воина из легиона Луция, что отбыл с Камиллой в поход. Я уже столько месяцев не видел дочь и не получал от нее вестей. Моя душа рвется на пристань, а придется слушать будущего императора. Ничего не поделаешь», – развел руками Иларио.
Опять вышел номенклатор и объявил: «Его августейшее величество господин Публий Кавальканти!» Молодой человек двадцати трех лет, одетый, как подобает богатому аристократу, поднялся со своего кресла, осмотрелся вокруг и под приветственные хлопки подданных своего отца дошел до трибуны. «Ты только громко не комментируй», – попросил сенатор Кальпорниус у сенатора Виндоса, хлопая в ладоши.
«Мы далеко от других сели. Никто не услышит. Не волнуйся, я знаю, что, в отличие от императора, его сыновья злопамятны», – ответил Иларио.
– Господа сенаторы, мои верные слуги, приветствую вас! –август приложил правую руку к сердцу.
– Ну, ты уж так не торопись записывать всех присутствующих к себе в прислугу. Бернардо еще жив, а впереди тебя по очереди братец стоит, – подумал отец Камиллы.
– По случаю праздника не стану я вас долго задерживать в стенах сената. Как другие – не знаю, поскольку отвечаю только за себя, – при этих словах он с иронией посмотрел на своего старшего брата.
– Да, очередную поэму Клавдия нам придется выслушать от начала до конца, – мысленно произнес Германик и вздохнул.
– Я обращаюсь ко всем здесь присутствующим, но особенно к двум консулам – военному и финансовому. Первому я давно и настойчиво рекомендую отодвинуть наши государственные границы подальше на запад. Мы не должны спокойно взирать, как Ингрийский орден наращивает свою экономическую и военную мощь. А, в конце концов, эта мощь будет обрушена на нас. Республика Ливития, наоборот, сейчас переживает не лучшие времена. У нас есть прекраснейшая возможность захватить эту территорию целиком или ее часть. Поймите, если не мы, то это сделает орден. Его войска вторгнуться в республику и выйдут к нашим северным рубежам. Война с орденом неизбежна рано или поздно. И коль у некоторых не хватает мужества себе в этом признаться и предотвратить беду в будущем уже сегодня, то давайте вместо одного большого сделаем несколько малых шагов в западном направлении. Знаю, что найдутся те, кто возразит мне, мол, у нас мирные договоры с сиими державами. Но ничего нет вечного. Небольшие стычки с варварскими племенами на востоке и севере – это совсем не то. Легионы должны постоянно находиться в боевой форме.
Центуриону нужно постоянно воевать и тем самым кормить себя и свою семью, а не торговать в лавке или ковыряться в земле. Негоже воину меч брать в руки от случая к случаю, – продолжал свое выступление Публий. – И мы, все здесь присутствующие, обязаны…Пока младший сын торжественно выступал перед сенатом, его отец, сопровождаемый свитой и личной гвардией, спускался по ступеням сената к своей карете. Народ плотно толпился у входа, отчего императорской охране пришлось проделывать коридор в людском море. Бернардо Кавальканти пробирался через пустое пространство, расчищаемое перед ним личной охраной и подошедшими на помощь муниципальными гвардейцами. Улица гудела и дружелюбно приветствовала своего монарха. Кто-то высказывал слова благодарности в адрес Бернардо, кто-то пытался задавать вопросы. Император выглядел уставшим, но был ласков со своими подданными.
В это время человек, стоявший пятым или шестым от прохода, при приближении к нему монарха начал пробираться ему навстречу. Бернардо неспешно продвигался вперед, поздравляя окружавших его людей с праздником богини раздора, а этот мужчина с горящими глазами, расталкивая стоявший по правую руку от императорской свиты народ, уверенно шел на сближение с ним.
Шесть весталок в белых одеяниях начали спускаться со ступеней сената вслед за императором на расстоянии не более ста локтей от него. Толпа, завидев служительниц храма Весты, отшатнулась в сторону, образовав еще больший коридор.
Когда Бернардо почти дошел до мужчины с безумными глазами, последний уже стоял вторым перед пустым пространством, расчищенным гвардейцами. Кавальканти заметил, как некто, напрягая все силы, проломился сквозь ревущую толпу и охранников. Этот человек просто вывалился под ноги монарху с криком: «О, мой великий император!» Один из гвардейцев попытался зарубить упавшего, поскольку намеренья его были неизвестны. Но император жестом остановил руку, занесшую гладиус, и спросил у мужчины, валявшегося у его ног: «Чего тебе надо, человече?» Тот поднял глаза и восторженно произнес: «Господин император, я приехал издалека. Увидел скопище люда в сиим месте. Спросил, чего ждем? Мне ответили, что император будет выходить. Я решил дождаться тебя, мой повелитель. А когда увидел, то не удержался и пообещал себе поцеловать край твоих одеяний, дабы всем односельчанам о том рассказать». «Можешь поцеловать мою ладонь, и будь благословен», – Бернардо вытянул свою морщинистую руку, и страждущий припал к кисти своими устами, стоя на коленях.
Процессия во главе с императором двинулась дальше, а ошеломленный мужчина остался стоять в средине коридора, по которому вслед монарху двигались весталки. Они подходили ко все еще стоявшему на коленях. При их приближении коридор расширялся, и присутствующие стали кричать гостю столицы,
