один день

ОДИН ДЕНЬ

Я знаю, что есть «Один день Ивана Денисовича», написанный почти пол века назад великим писателем. Пол века прошло, но….ничего не изменилось. Почти. Во всяком случае, по ту сторону высокого забора – точно.


    Ноябрь. Холодно. Ветер, чем дальше к зиме, тем злее. В «запретке» нет ни одного следа, значит, никто не убежал, все зеки тут, за забором из колючей проволоки. Зона ещё спит, до подъёма еще несколько минут. Над лагерем завис полумрак и только на вышках, что по периметру, горят прожектора. Сама зона почти не освещается — экономят электричество. В темноте едва различимы низкорослые строения, зеки их называют «баржами». Каждая баржа обнесена ещё одним забором и колючей проволокой. Вроде как восемь маленьких зон внутри большой зоны, то есть по количеству отрядов. Калитка запирается и нормальным способом выбраться из этой маленькой зоны трудно.
    В нашей барже человек сто. Двухъярусные нары установлены в четыре ряда. Помещение небольшое, и тот, кто заходит под утро в баржу с улицы, получает мощный удар в нос, в переносном, конечно, смысле. Просто запах от ста спящих человек поражает своей палитрой.
    Я лежу с открытыми глазами и жду подъёма. На улице холодно и очень не хочется выбираться из теплого лежбища. В предвкушении этого я даже подёргиваюсь. Вообще-то утро — самое скверное время на зоне. За ночь большинству снятся вольные сны, особенно - недавно прибывшим, а утро рассеивает ночные впечатления. Поэтому встаёшь злой, как собака. Злой от обилия лиц, постылой обстановки и ничего  не сулящего дня. Всё сегодня будет, как всегда, я это знаю точно, и на душе от этого становится тоскливо. Обычно перед подъёмом, когда голова светлая, я вспоминаю в мельчайших подробностях обстоятельства своего дела, следствие, суд. Сейчас мне кажется, что можно было дать другие показания, потребовать вызова других свидетелей и тогда, возможно, срок был бы и поменьше. До сих пор вспоминаю обвинительную речь прокурора, который во время судебного процесса задал всего пару никчемных вопросов. Но это не помешало ему в своей речи обвинить меня во всех смертных грехах: и в развале нашей экономики и даже в не патриотизме. В заключении он попросил суд учесть, что у меня маленький сын и ничем до сих пор незапятнанная биография. Поэтому, мол, он надеется, что суд сжалится надо мной и даст мне всего-то восемь лет! Примерно столько же и даже меньше обычно дают за убийство! Поэтому, тогда, на суде я встал растерянный и сказал, обращаясь к судье, что  я себя чувствую после речи прокурора людоедом, что будто убил кого-нибудь и не просто убил, а еще и съел. Ничего, кроме саркастической улыбки у судьи, моя реплика не вызвала. После моего последнего слова судья объявил перерыв на две недели перед оглашением приговора. Не пожелал бы я и врагу таких двух недель ожидания...
    Прогудел гудок. Тотчас в барже зажегся свет вместо ночника.
— Отряд, подъём !  — громко закричал шнырь. Шнырь — это дневальный. У нас их два — Батон и Юсуп. Юсуп сидит уже восьмой год. Когда-то он угробил свою жену и получил восемь лет. Этот год для него последний. За время пока он сидит у него погиб сын — попал под машину. И сейчас у тридцатишестилетнего Юсупа на воле осталась только старуха мать. Юсуп — наглый, самоуверенный, тупоголовый татарин — отсюда и прозвище. Он считает, что за семь с половиной лет заключения  приобрел огромное количество ума и опыта, но на самом деле если он и не прибавил, то просто остался на прежнем уровне. Тем не менее, столь длительное пребывание в лагере давало Юсупу право не вскакивать в шесть утра и не орать на всю баржу: «Подъем!». Юсуп продолжает лежать на шконке — так зеки именуют кровать. За Юсупа усердствовал Батон. Маленький, пузатенький парнишка, осужденный за изнасилование. Удивляюсь, как он мог кого-то изнасиловать, — настолько он был бесхарактерным и не злобливым. Прямая противоположность Юсупу. Правда,  по словам Батона, он никого и не насиловал, а жарил на кухне картошку, пока его старшие дружки забавлялись. Но посадили всё равно всех, как говориться, «групповуха».
— Выходим на зарядку! Кровати заправляем по белому! — продолжал орать Батон.
   Но не все зеки одинаково реагируют на его крики. Почему? Тут следует остановиться на этом весьма интересном моменте. Как  в любом обществе существуют классы, так и зеки делятся на ряд категорий согласно своим уголовным законам. Говорят, что раньше эти законы сильно почитались и неукоснительно соблюдались, но теперь это скорее дань традиции и обыкновенное обезьянничание, свойственное вчерашним мальчишкам, которых в лагере большинство. Воров в законе в нашем лагере нет, все-таки усиленный режим, все сидят по первому разу и не успели, естественно, приобрести авторитет в уголовном мире. Но те, кто встал на путь, так называемой, правильной уголовной жизни называют себя «жуликами» или «отказчиками». Их примерно процентов двадцать от общей численности заключенных. Они отказываются от заготовки пищи, нарядов по чистке картошки, занимаются мелким хулиганством. За это их сажают в изолятор или барак усиленного режима, или в локально-профилактический участок — новое изобретение воспитательной системы уже при демократическом режиме. Это сидение в означенных заведениях они называют «страданием за всех остальных». За это все остальные, по идее, должны поддерживать общак, откуда подкармливать «жуликов». В общак идут сигареты, чай, съестное из посылок, ларька. Общак — это самый первый опыт жизни по уголовным, воровским законам. Ты можешь не отказываться от соблюдения «ментовских законов», но обязан поддержать тех, кто их не соблюдает. Не знаю, как в других лагерях, но в нашем «жулики» лишь чисто условно не соблюдают «ментовские законы». Они, как все остальные, ходят строем, делают утреннюю гимнастику и т.д. Я не помню случая, чтобы «жулика» посадили в изолятор за какое-нибудь общее дело. Обычно за пьянку, за разгуливание в тапочках по территории и прочую ерунду. Живут «жуликами», как правило, вчерашние малолетки. Так вот этих страдальцев должны поддерживать остальные арестанты. Тогда ты будешь считаться мужиком, т.е. тоже вполне порядочным арестантом. Таких «мужиков» на зоне большинство. Мужик горбатится на пром.зоне, ходит чистить картошку, на заготовление пищи и обязан поддерживать тех, кто за него страдает. Далее вниз по иерархической лестнице зоны идут «черти» или «дьяволы», отличающиеся от мужиков тем, что не поддерживают общак. И в самом низу — «петухи», но и они делятся на две группы. Одна из них «рабочие» — те, которые служат для удовлетворения сексуальных потребностей всех остальных зеков, и «нерабочие» — которые попали в петухи по случайности, но так как все-таки попали, то обязаны жить с «петухами». И, наконец, особняком стоит большая группа заключенных, вступивших в самодеятельные общественные организации — это «общественники». У них полно привилегий, начиная от освобождения от всяких нарядов и кончая большей длительностью свиданий. Я считаю, что без этой категории арестантов тоже нельзя. Должен же кто-то организовывать труд, отдых, уборку и т.д. Уверен, что если бы не было «общественников», то и газеты на отряд принести было бы некому. В «общественниках» в нашем лагере состоят самые толковые и авторитетные зеки. У них сила, у них власть. Но это не значит, что эти арестанты не дерутся, не пьют, не сидят в изоляторах. Просто «общественникам» легче тащить срок, проще скрывать нарушения режима и до свободы им ближе — поэтому к такому удобному способу проживания в лагере приходят рано или поздно все, у кого голова на плечах и не забита она разной романтической ерундой. Среди «общественников» есть большая группа осужденных, которых именуют «козлы». Это члены штаба охраны порядка. Проще их сравнить с дружинниками на воле. «Козлы» носят красные повязки и ведут себя хуже ментов. В их обязанности входит написание доносов, выявление всякого рода нарушений среди  зеков. За это они имеют дополнительные пайки каши или баланды. В «козлы» обычно идут те, у кого тяжелые условия жизни и не на кого надеяться. Вот таков расклад. Но это расклад чисто условный. Не смотря на всякую логику «жулики» и «общественники» прекрасно уживаются друг с другом. «Общественники» по мере сил освобождают «жуликов» от изолятора, а те в свою очередь держат в кулаке «мужиков» и «чертолазов». Никакие уголовные кодексы чести не действуют на жуликов, хотя им даже и общаться-то с «общественниками» запрещено по уголовным законам. Но своя шкура дороже и оправдает любой компромисс. Более того, очень часты перемещения из «жуликов» в «общественники» и наоборот. Это считается нормальным. Путь из «чертов» в «мужики» поощряется, из «мужиков» в «жулики» - приветствуется. Обратные перемещения происходят только через мордобой. И только у «петухов» нет ни каких шансов выбраться из своего угла. Но и их ряды непосредственно на зоне пополняются крайне редко, «петухами» приезжают уже из тюрьмы или с малолетки. И только «козлов» ненавидят все. В основном в «козлы» идут из «чертолазов», реже из «мужиков» и очень редко из «общественников» и «жуликов». Из «козлов» обратной дороги нет. Стоит «козлу» не угодить ментам и не дай Бог его выгонят, то ему тут же предъявят счёт все те, кого он сдавал. Поэтому за «козлятскую» повязку держатся изо всех сил. Итак, я, может быть,  отвлёкся.                                                                                                                       Команда Батона выполняется разными зеками по разному. «Черти» и «мужики» одеваются быстро и выбегают на улицу, «жулики» одеваются нехотя, но всё равно к началу зарядки стоят со всеми вместе. «Козлы» и «общественники» и вовсе не торопятся. Вот Лёшка — восемнадцатилетний пацан похожий на рахита, председатель секции дисциплины и порядка, главный «козёл» отряда, рьяно помогает Батону выгонять замешкавшихся. Я тоже не тороплюсь, но смотрю на все эти старания шнырей совершенно равнодушно. Я - председатель производственной секции, да и посидел уже немало и могу позволить себе не ходить на зарядку. Не торопливо одеваюсь. По барже стучит тяжелыми ботинками Пятак — наш старшина, старший дневальный или шнырь, здоровущий мордоворот, с пропитым лицом и заплывшими с похмелья глазами. Мы здороваемся с ним за руку, перебрасываемся парой фраз. Тут он замечает в углу баржи двух замешкавшихся мужиков. Громко, но не зло им кричит:
— Быстрее, свиньи, барбосы, — он добавил ещё свой привычный набор крепких ругательств. Двое парней оторопело кидаются к выходу и чуть не налетают на идущего умываться Юсупа. Тот громко ругается и пытается лягнуть одного из бегущих, но промахивается. Я тоже иду умываться, так как через некоторое время около умывальников будет столпотворение. Их всего шесть, причём один из них «петуховский» — не в счёт.  
    В середине зарядки Батон сообщает, что идут менты. Мы с Пятаком и Юсупом быстро набрасываем телажки и выходим на крыльцо. Батон и Лёшка уже встали в общий строй и резко размахивали руками под нечленораздельный шум громкоговорителя. Уже сижу несколько лет, но так и не разобрал этот комплекс упражнений, записанный видимо очень давно. Одно время умельцы из клуба записали новый