НЕСТРАШНАЯ СКАЗКА О СТРАХЕ.

Эту сказку я услышал от бабушки, когда мне было лет пять-шесть, но помню ее до сих пор. Деревянный домик, куда привозила меня мама на лето к бабушке, был тёмен и  кривобок: одной стороной он осел так, что оконные рамы чуть ли не касалась земли. Окна смотрели прямо на сельское кладбище. Бабушка даже днем задвигала ситцевые занавесочки, чтобы я не пялился испуганно на кладбищенские кресты.
Ближе к ночи, когда начинали выть на луну деревенские собаки, мне становилось так страшно, что я забирался с головой под лоскутное одеяло, но там в душной темноте было еще страшнее. Я выныривал из-под одеяла, как утопающий, судорожно хватающий глоток свежего воздуха, соскакивал с кровати и босиком летел на лежанку к бабушке. Лежанка, так называла свою постель бабушка, стояла за печкой, хранившей своё тепло весь день
– Баба, я к тебе... мне страшно.
– Чего ж тебе, глупенький, страшно? Я с тобой.
Она гладила меня своей легкой рукой по голове, поправляла у меня за спиной одеяло и шептала, сладко шепелявя своим полу беззубым ртом. От бабушки пахло теплым хлебом и свежим сеном из сарая.
– Я тебе сказку расскажу, про одного трусишку-зайчишку, а ты засыпай. Хорошо?
– Рассказывай, бабуля, а то мне никак не заснуть.
– Ну, слушай, да на ус мотай.
Мне становилось смешно: до настоящих усов было еще далеко, а на молочные, те которые у меня получались, когда я пил молоко из большой кружки, ничего не намотаешь.
– Ну, слушай, птичка моя перелетная, рыбонька моя золотая. – И бабушка начинала:
– В некотором царстве, в некотором государстве жил-был...
– Бабушка, – возмущался я  – ты мне это уже рассказывала.
– Нет, внучек мой золотой, эту сказку я не рассказывала. Многие сказки начинаются с этой присказки, а ты слушай и не перебивай.
Я замолкал и закрывал глаза. С закрытыми слушать было интересней, сразу появлялись картинки, как в кино. Всё о чем говорила бабушка, я не только слышал, но еще и видел.
–...Жил-был Иван-царевич. В походы военные с царем-родителем он не хаживал: боялся убиту быть. Яблони с золотыми яблоками в саду не охранял – а вдруг воры вместе с яблоками и его утащат. На охоту царскую не сбирался – боязно заблудиться или с медведем повстречаться. Всего-то он боялся, такой пужливый был, что прям и сам не рад, да ничего поделать не может. Но в один день всё переменилось. Налетел страшный вихрь, не простой, волшебный, подхватил нашего Ванюшку и поднял до самого поднебесья. У того и сердце от страха в заячье превратилось, и стал он серым зайчонком. Опустил его вихрь на лесную поляну и полетел далече. Видит зайчонок, из-за кустов крадется к нему лиса, тощая и злая как бездомная собака. Кинулся он петлять через кочки да пни, да ракитовы кусты – спасся от лисы. Не успел он заячьей капустки пощипать, да корешками сладкими подкрепиться, как увидал за мохнатою елкою два зеленых глаза. Пустился заяц, что было духу, в лесную чащу. На его счастье, волчица недолго гналась за ним, может, не слишком была голодна или не хотела далеко отлучаться от логова, где спали её малые волчата. Повезло зайчишке: спрятался он в барсучью нору и дрожал там полдня, пока не перестало колотиться барабанным боем сердечко и трястись как осиновый лист куцый хвостик. Успокоился зайчик и уснул. Спит зайчик, спит... спит... А ты, ягодка моя, спишь ли?
– Нет, бабушка, я слушаю, говори, – бормотал я, уткнувшись носом в теплую подушку, засыпая. Мне очень нравилось, когда бабушка называла меня ягодкой.
– А поутру, только встало ясно солнышко, выбрался зайчик-Иванушка из норы и пошел гулять лесными тропками, позабыв на время вчерашние страхи. Прискакал он на широкое поле, где зеленели метелки зеленого овса, и залюбовался ими: они тихонько раскачивались и шумели от слабого ветерка. И вдруг он почуял запах какого-то зверя и хотел кинуться наутек, но было поздно – совсем близко увидел огромного медведя, величиной с гору.
– Таких медведей не бывает, – возразил я сквозь сон.
– Бывают, бывают... у страха глаза велики. Так вот... "Это мой овёс", – прорычал мишка и закосолапил к зайцу. "Твой, твой, – пропищал зайчик, едва не умерев от страха. – Я не ем овес, я ведь не лошадь". "Ну и дурашка. Что может быть вкуснее молодого овса и меда?!" Мишка приметил, что заяц дрожит как серая тряпочка на ветру и успокоил его: "Ты меня не бойся, я мяса не ем. Ступай своей дорогой, а кто тебя обидит – мне пожалуйся, и тому не поздоровится".
Теперь у зайчика был большой и добрый заступник и страх его немного поубавился. Долго ли, коротко ли, а повстречал как-то наш зайка в лесу молодую зайчиху, и глянулись они друг другу и появились у них детки.
У меня было много вопросов к бабушке, но я уже не мог шевелить языком, а если смог бы, то спросил, что же такое "глянулись" и откуда у них появились детки? Вот я-то у мамы один, и появился из животика.
А бабушка продолжала:
– Время шло и зайчик-Иванушка начал уже забывать, что он не зайчик, а Иван-царевич. Страху в нем становилось всё меньше и меньше, и теперь он боялся только за своих  неразумных малых зайчат, которые разбегались по лесу и могли попасть в лапы лисы или волка.
Однажды, двое разыгравшихся зайчат не заметили, как к ним подкралась лиса и, если бы в это время не оказался рядом заяц, то случилась бы беда. Страх, окончательно покинул зайчика-Иванушку, он прыгнул с высокого пня прямо на спину рыжей разбойнице, вцепился острыми зубами в ухо и принялся когтями рвать ее рыжую шерсть. Лиса не ожидала такого нападения, заскулила, как побитая собака и бросилась прочь.
Когда вся заячья семья собралась в домике, зайчиха сказала: "Какой ты у меня храбрый и сильный. В тебе совсем нет страха". И только она произнесла эти слова, как налетел тот самый волшебный вихрь, поднял всё заячье семейство в воздух и бережно опустил на царский двор.
Царь, вернувшийся с войны, увидел, что к белокаменным палатам идет его пропавший сын Иван-царевич, с молодой женой и детишками. Радость была несказанная, и закатил царь пир на весь честной мир. Вот и сказке конец, а кто слушал...
Сказку я дослушал до конца, но не почувствовал, когда бабушка бережно перенесла меня на кровать, где за ситцевой занавеской чернели уже нестрашные кресты.