Слепой

Жанна Агалакова, оказывается, несколько лет живет в Париже. Конечно, обитаясь в таком месте, невозможно про него не написать. Тем более журналистке. Жанна и написала – целую книгу. И название дала ей лаконичное: «Все что я знаю о Париже».

Я книгу скачала и потихоньку на работе читаю. Потому что Жанна мне симпатична, а Париж – тем более. Книга написана легко и непринужденно – читается так же.

Но речь, собственно, не об этом. В книге я дошла до места, где автор ведет читателя улочками Монмартра – тропами Амели, героини знаменитого одноименного фильма. Среди прочих географических особенностей автор упоминает метро Ламарк-Колэнкур (Lamarck-Caulaincourt), у которого Амели оставила пожилого слепого мужчину после короткой стихийной прогулки.

Мне захотелось пересмотреть фильм. В очередной раз. И, конечно, в очередной раз я прониклась тем самым эпизодом у метро, стремительным и исключительно эмоциональным.

Ровно на следующий день (удивительное совпадение) жизнь закрепила эту тему.


Выхожу сочным летним утром из дому, спускаюсь с крыльца и вижу странную картину: идет сухой высокий старец прямо по газону, в направлении явно неопределенном и шагами какими-то особенными. Со второго взгляда замечаю в его руках палку-трость и понимаю, что человек не видит ничего. Слепой, в общем. Совершенно. Никогда его раньше не видела.

Вокруг снует немного народу, и мое первое нехорошее желание – пройти мимо. Причина уважительная – я на работу опаздываю. Но слишком уж беспомощно тыкался старик в ограду клумбы. Остатки совести дали о себе знать:

– Куда вы идете? – трогаю старика за потертый рукав пиджака.
– В поликлинику.
– Вообще-то она в другой стороне…
– Я так и подумал. Сбился вот с дороги. А люди все бегут и бегут мимо. Никто не хочет остановиться, – его нижняя губа по-детски задрожала.

В короткой схватке между совестью и бессовестью победило то, что должно было победить:
– Идемте, только быстро. А то я на работу опоздаю.

И мы пошли. Быстро. Почти так же быстро, как в той знаменитой сцене французского кино. Я тоже волокла своего слепого под руку. Но в нашей истории, случайно подброшенной жизнью и сильно отличной от французской, другим был не только город. Мой старик был совсем другой, а именно – абсолютно несчастный. И наше недолгое путешествие было – не мой монолог, а его. Он рассказывал кошмарные вещи – про всеобщее человеческое равнодушие, про частные бытовые сложности (как варит в супе нечищеную картошку, не умея ее почистить, как ходит по грязному полу, не умея его подмести), про жену, которая ушла раньше, зачем-то оставив его здесь мучиться...

Слезы вольно бежали из бесполезных глаз, растекаясь по сетке морщин. А я изо всех сил, очень глубоко дышала – глушила дрожь в голосе:

– А как же дети? Почему не помогают?
– Да зачем же вы мне душу-то травите! – старик почти кричал, и космическое отчаянье было в этом крике…

Я шла на работу привычной тропой по старым заросшим дворам. Кругом творилось лето, клубилась зелень, в ней радовались птицы. А я шла и ревела, как распоследняя дура. Не в голос, конечно, – так, поскуливала потихоньку, не умея прекратить этот соленый поток. Хорошо, людей вокруг почти не было.

Мне жалко всех стариков, их беспомощности и просто того, что достигли положенного предела. Но этого, конкретного, поспешавшего и плакавшего старого человека – жаль было просто безумно. А еще – беспомощности своей. Захотелось пойти в поликлинику, в исполком, в социальную службу… Сделать хоть что-нибудь!

Но прошел густой рабочий день, потом его сменил не менее плотный вечер. Потом навалились, зачастили обычные дни, сменяя друг друга, нанизываясь, как шашлык на шампур, вытесняя все добрые помыслы, выветривая благие намеренья…

Никуда я не пошла, нигде не дошла и ничего не сделала. Обычная история.

Разве что написала вот…




Июнь 2013