тогда без трусов и лифчика. Пусть снизу все вентилируется, а спереди от холода через паллу без бюстгальтера вот так соски топорщатся, – Шумахер указал Камилле на грудь.
– Вали наверх, болтун. Мы с Вергилием еще поздно вечером отужинать к тебе зайдем. Придержи место, – Камилла толкнула Андрея в спину, дабы он не заметил, что она смутилась и покраснела.
VII
Роуби чувствовал усталость. Сказывалась потеря крови, моральная и физическая нагрузка, полученная в течение дня. Болела левая прокушенная рука, хотя кровотечение остановилось. Нахлынуло одиночество. Сейчас бы отвлечься, поговорить с кем-нибудь. Но соседи по тюрьме находились в другом конце коридора, а сосед по телу упорно молчал. Одиночество – оно периодически преследовало Роуби весь срок существования. Только в молодом возрасте это не так заметно для него и окружающих. В юности, когда молоды твои друзья и подруги, ты полон сил, они готовы из любой точки пространства и времени нестись к тебе на встречу.
Мир цветной, озорной и наполнен позитивом. По мере взросления краски, запахи, звуки для Роуби становились чернобелыми. Друзья возмужали, создали семьи. У них появились новые хорошие заботы. Настоящие друзья, которые шли с тобой по жизни из самого детства куда-то разбежались. Их Роуби видел все меньше и меньше.
Тяжело. Тяжело здесь и тяжело там, тяжело везде.
Агент вздохнул. Он почувствовал резь в животе. Дальнюю такую, совсем слабую, но Роуби понял, что процесс начался. Роуби плюнул на все и уселся на холодный сырой пол камеры, вздохнул и подумал: «И зачем мне все это надо?
Ну как зачем? Работа такая. Надоела эта работа. А куда ж ты денешься? Агент есть агент на весь срок существования. А ведь я мог быть обычным гуманоидом, иметь семью, детишек. Почему обычным? Я великолепный дешифратор образов. Я в первое прикосновение на этом Зуримаксе вычислил по образу объект. И не просто увидел, а осознал, что сегодня могу его повстречать в таверне «Чистый воздух».
Такого везде примут на работу. Хорошую и доходную. Я мог быть прорицателем или сыщиком, но романтика, юношеский максимализм – и закружило, и понесло – агент.
Конечно, вначале карьеры ты горд за себя. Горд, но поделиться с близкими своими успехами нельзя. Ты живешь двойной жизнью, в одной из которых ты первоклассный агент Роуби, а в другой… Во-во, даже сам себе боюсь на операции назвать свое подлинное имя. Будто этот слизняк, живущий рядом со мной, потом кому-то расскажет.
А почему не расскажет? Вдруг он тоже агент подсадной.
Нет, этого не может быть. Это у меня признаки паранойи.
Получается, ты стараешься для огромного числа гуманоидов сделать что-то доброе (конечно, за вознаграждение, я не бескорыстен), но об этом никто, кроме узкого круга агентов и заказчика, никогда не узнает. Нет, я не только про свой мир скажу, а в общем. Это несправедливо. Когда спасатель лезет на дерево и спасает застрявшую там кошечку. Ему рукоплещет весь квартал. Когда врач спасает жизнь больному – это праздник. Им не надо никого убивать, чтобы сделать доброе дело. Мне же, чтобы спасти порой миллионы жизней, приходится лишить существования нескольких. Расскажи кому, и они осудят меня, как убийцу».
Роуби поднялся, опять нехорошее движение в кишечнике.
Агент несколько раз тяжело вздохнул, мысли и воспоминания снова нахлынули: «Вот кому, кому я могу похвалиться, что участвовал, еще будучи сопляком, в деле по устранению на Флауауте…? Не важно, кого именно. Но мы ликвидировали Джейэфкея, его брата, их любовницу артистку (забыл ее имя, не важно), еще с десяток гуманоидов, включая подставного агента Харлея, а уже потом смогли вплотную подойти и уничтожить объект номер один. От так! А блестящая операция по ликвидации Самуа. Вот это был глыба. Он устроился в одном из миров дантистом у диктатора, захватившего власть в крупной державе. И как его выковырять оттуда?
А никак. Он убедил своего патрона в том, что его дантиста намерены уничтожить. Этот диктатор обеспечил ему такую охрану, что пришлось развязать войну, свергнуть диктатора, и таким образом убить Самуа. Да, погибли сотни тысяч, но в другом месте выжили миллионы. Поэтому мои действия находят оправдание. Но все равно тяжело потом на душе после такого. А у других агентов нет. Возможно, я неправильно живу, или у меня другая физиология».
При упоминании о физиологии у Роуби усилились физиологические процессы по опорожнению кишечника. «Против природы не попрешь. Сначала захотел по-маленькому, а теперь по-большому. Можно затормозить дефекацию, но остановить ее невозможно. А ждать еще много: и сегодня, и завтра, если не позволят опорожниться с утра, весь день, будучи прибитым к воротам. А висевши на гвоздях, можно и сознание потерять. Тогда расслабится сфинктер, и обгадишься на глазах у зевак. Нет, лучше сейчас, ради чего все время мучиться», – решил Роуби, присел в углу камеры.
По окончании обычного действия, которое живые существа выполняют ежедневно или почти ежедневно, Роуби встал. Посмотрел на коричневую кучку, скривился, сплюнул. Кал оказался твердым. Он подошел к соломе, скрутил из нее завитушку, подтерся. Видимо, не все пошло гладко, поскольку агент поднес пальцы к носу, понюхал и скривился. Еще раз сплюнул, опять подошел к углу, где лежала мокрая солома, стал вытирать об нее руки. Снова приблизил ладони к лицу, замотал головой. Долго, не останавливаясь, ходил по периметру камеры, вернулся к соломе, взял охапку, поднес к небольшой горке из кала. Стал ломать или рвать стебли на мелкие кусочки и бросать на переваренные остатки пищи.
Роуби поднялся, походил по камере, что-то обдумывая.
Посмотрел вверх на два высоко прикрепленных горящих факела. Они хорошо освещали помещение, но без лестницы до них невозможно было добраться. Потом резко повернулся, подошел к куче кала, посыпанной, словно шоколад измельченным печеньем, и взял всю эту массу в руки, произнеся фразу: «А-а-а, и не с таким говном приходилось иметь дело».
Агент скривил физиономию, но начал яростно мять коричневую массу с вкраплениями соломы, до тех пор, пока она не отвердела, став размером с теннисный мяч.
Роуби аккуратно положил продукт своего нелегкого труда у стенки, а сам стал стучать ногами в дверь, при этом напевая песню на своем языке. Гортань мастрийского гуманоида не была способна в точности воспроизвести все оттенки звука, но агент на это и не рассчитывал. Ему необходимо было привлечь к себе внимание охраны.
Молодой гвардеец первым услышал нечленораздельное пение своего подопечного и удары по железной двери. Он предложил своему старшему сослуживцу пойти и разобраться со смертником. «Послушай, он тебе нужен? Этот идиот себе так погрыз руки, что удивляюсь, как еще кровью не сошел весь. Пусть горлопанит, скоро сдохнет и успокоится. Давай эту бутыль бырла допьем и выкинем. Зачем, чтобы кто-то видел, что мы на посту употребляем. Понятно, что это для нас, как капля в море, но не положено ведь и в таком количестве на службе», – ответил товарищ по караулу.
Они разлили по квартам, выпили, заели лепешкой, а заключенный все не унимался.
– Пойдем, морду ему начистим, а? – предложил молодой.
– Ой, неохота, – отнекивался старший.
– Вот был бы Мигуэль, он бы меня поддержал в этом деле.
Пойду один, – возмутился молодой, взял гладиус, надел шлем и пошел.
– Стой, одному не положено камеру открывать. Что ты все этого Мигуэля вспоминаешь?
– Успокойся, справлюсь сам с придурком, который уже половину крови потерял.
– Ты с Мигуэлевой женой как-то совладать не смог. Она, рассказывали, тебя обезоружила голыми руками, а то мужик, – подцепил молодого пожилой стражник.
– Враки это, враки. Где это баба может гвардейца одолеть?
Они дошли до камеры, открыли смотровое окошко. По очереди заглянули вовнутрь. Заключенный сидел, упершись спиной о стену и горланил на непонятном языке. Левой рукой он оперся о пол, правая была видна только наполовину.
Он находился у правой стены недалеко от входа. Дверь отворялась вовнутрь справа налево.
Молодой охранник открыл дверь, разразившись бранью, обнажил меч, и сделал два шага по помещению камеры в направлении заключенного.
*
– Ну, что, Гришань, нормальное тут место? – обратился Саша к бывшему ученому.
– Вроде, ничего: чисто, свежо, эль хороший, – ответил мужчина хрипловатым голосом, побарабанив пальцами левой руки по столу. – Давай, Мигуэль, выпьем.
– Подожди, успеешь, – ответило ему тело все того же мужчины с усами. – Григорий, не спеши, а тебе, Александр, выскажу наблюдение, что в этом «Чистом воздухе» не только воздух отличается от других таверн, но и обстановка вокруг другая, не такая, как в других питейных Ориса.
– Что правда, то правда, – подтвердил Саша. – Ну, что, китаец, остаемся?
– Опять ты обзываешься, – обиженно произнес Грегори.
– Ладно тебе, Гриша. Я ж по-доброму, – оправдывался Саша.
– Не обращай на него внимания, – буркнул бывший стражник тюрьмы. – Так что, остаемся на весь вечер?
– Я – за, – проголосовал Саша.
– И мне тут пока нравится, – выразил свое мнение Грегори.
– Тогда решили, тем более, мы Густаво сказали, что будем здесь, – сказал Мигуэль, своей правой рукой поднял кварту с элем и сделал глоток. – Вот, Григорий, ты и дождался своей порции пойла. Давайте подзовем вон ту девчонку в зеленых одеждах и закажем у нее бырла и закусок.
На зов подошла халдейка с прошитым пергаментом, обернутым в коричневую кожу. Мило улыбнулась и спросила: «Чего господам угодно?» Разговор вел Мигуэль. Он высказал пожелание отобедать и выпить бырла со своим спутником.
– Вы у нас по первому разу?
– Да, – ответил бывший стражник.
– Знаете, в нашем заведении не подают к столу бырло, –сказала подавальщица.
– Как это понимать, почему?
– Потому что от него портится воздух и бурлит в животе.
– Ну, дочка, – вспылил спокойный по характеру Мигуэль, – в свои-то годы я сам разберусь – чего, где и от чего у меня бурлить в животе должно! Поди, я за сорок с лишним годов перепил поболе твоего и не нуждаюсь в советах по выпивке!
У меня жена была. Так та тоже все норовила поучать.
– Тише, тише, – мысленно успокаивал своего друга Грегори. – Не стоит всем рассказывать историю своей семейной жизни.
– А чего она, молокососка, учить меня вздумала, – тоже не вслух ответил Мигуэль.
– Я буду рада предложить вам и вашему спутнику перечень хмельных напитков согласно нашей ликерной и водочной карте. А если вам какой-то из напитков не понравится, то плату за него с вас мы не возьмем, – улыбнулась девушка.
– Не надо мне никаких карт. Я не на войну собрался, чтобы по карте двигаться. Я пришел выпить чего-нибудь покрепче, чем эль, – продолжал возмущаться, но уже не так бурно, бывший стражник.
– Вот и великолепно, – обрадовалась халдейка, развернула книгу, полистала и положила перед Мигуэлем. – Смотрите, ликеры на выбор: лимонный, апельсиновый, яблочный, персиковый, смородиновый…Девушка продолжала перечислять сорта сладкого хмельного напитка, а мысли Саши унеслись далеко-далеко в пространстве и во времени. Насколько далеко, он не мог знать и не предполагал. Такое родное и далекое слово «ликер», произнесенное на мастрийский манер земное слово. Оно звучало здесь точно так, как в русском
