это похожее на макаку существо, было, скорее чисто внешне, поря-дочным чистюлей. Во всяком случае свои чашки и руки он мыл чуть ли не по полчаса. Видимо, пытаясь хоть этим как - то компенсировать прочую налипшую на него грязь.
Зарплату или премию чаще просаживал за один вечер, ну, или ночь. После этого кор-мился как получится: у друзей или у мамы.
Обедал почти всегда у неё. Хотя нужно было ехать четыре остановки. Часто стрелял по десятке или больше, хотя мало кто давал.
Кирюшу обожали бухгалтерши. Там он был лучше самого белого и пушистого ангела. Даже, превозмогая себя, не матерился. Впрочем, о его подвигах в бухгалтерии тоже было известно. Но тут любовь к обаятельному чертёнку почему - то не исчезала. Говорят, та-кова душа простой русской женщины. Или бездушие... ?
Интеллигентный экономист не любил его, не здоровался, отказался сидеть за соседним столом, почти в лицо называл макакой, а, когда увольнялся, написал над его столом мар-кером "Мудотряс". Впрочем, Кирюша не обижался даже на такое.
Года через три работы во время очередной пьянки в паршивом кафе его сильно избили. Тут Кирюша попал в больницу по правде. На три месяца. Это наконец - то добило и без того уже не лучшее восприятие его руководством.
Потом он как - то очень тихо уволился. Говорили, что нашел что - то даже денежней и без постоянных командировок в Москву. Хотя фирма совсем паршивая. Но в общем как бы как раз для него.
Его часто вспоминали несколько лет подряд. Смеялись, конечно, что же ещё... .
- Чего там наш Кирюша пьёт, каких баб лапает. - говорили, усмехаясь, мастера.
* * *
- И о такой инфантильности можно рассказывать без конца.
- Да, когда они… она повзрослеет ?
- Никто не знает. Вообще никто… .
Люди частные и люди честные.
Они встречаются всегда и везде, как - то удивительно закономерно будто оттепели и заморозки, солнце и облака, весна и осень. Очень хочется, чтобы всегда было и тепло и солнечно и... весна или хотя бы лето. А не бывает. И всё же.
* * *
Внешне похожий на Хрущева семидесятилетный заведующий кафедрой с фамилией Трутнёв был, казалось бы, полной противоположностью своей фамилии.
Когда - то он был вторым секретарём Харьковского обкома партии, лично общался с тогда ещё молодым улыбчивым любящим молочко добряком Брежневым, потом как и многие партработники погорел на какой - то "лаже", но как кандидат наук был принят на кафедру в вузе провинциального города. Уроженец орловской деревни всегда был как бы по - крестьянски прост и услужлив. Редкий лицемер, он мог, казалось, на время войти в душу любого. Если человек не хотел ему хоть чем - то служить, травил долго, упорно и упоительно, хотя всегда очень медленно, осторожно, тщательно сговариваясь со всеми знакомыми и подчиненными. Пакостил как мог: устраивал проверки, допекал посто-янными мелкими упреками, мешал присвоению степени, даже не давал пользоваться компьютером. Весь день проводил в ректорских коридорах, договориваяь то о об одном, то о другом. Его не любил никто. Даже в семьдесят лет старикашка умел мастерски па-костить. Умер как - то совсем незаметно. Многие, да явно и очень многие вздохнули с об-легчением.
* * *
Суровый майор Евгений Буйницкий по кличке "Жека Буйный" заканчивал свою служ-бу дежурным по связи на солидном узле.
Другие дежурные по доброй русской привычке очень любили потрепаться с сержан-том и солдатом, что сидели вместе с ними в комнате - дежурке, особенно в ночное время, когда, в общем, делать почти нечего. Жека почти всегда сидел молча, строго глядя на пульт с мигающими лампочками, сам брал все телефоны, официально представлялся, не курил и не матерился. По ночам в отличие от всех остальных дежурных не спал, а лишь изредка слегка дремал, открывая глаза в ответ на малейший шум. И все знали это.
"Жека Буйный, он не спит.
Сатурн мечтает запалить... ." -
рассказывала о нём ежегодно переписываемая местная солдатская поэма. "Запалить" - в смысле поймать спящих ночью в этой аппаратной солдат.
Лишь раз он разговорился и рассказал сидящим с ним служивым как однажды в Герма-нии мокрой зимней ночью тянул кабель вместе с солдатом - связистом, сидя за рулём грузовика и, когда солдат засыпал, сам сажал его за руль и держал тяжёлый и грязный кабель.
Только он никогда не писал солдат в рапорт. При нём просто боялись что - то серьезно нарушать. А, может, и писал. Впрочем, никто об этом ничего не слышал.
К сорока с лишним годам он был только майором. Впрочем, в армии любят говорить: "чистые погоны - чистая совесть".
* * *
Эта дама была главным бухгалтером в маленькой организации. Редкий секретарь выдерживал с ней больше полугода. Классическая "генерал в юбке", точнее, чаще в брю-ках. Пенсионный возраст, очки, суровое лицо, очень говорливая и энергичная.
Вероятнее всего понятие "мымра" применить к ней было можно, хотя и "стерва" как - то очень шло. Женщины - начальники в России часто такие. Впрочем, дело, наверно, сов-сем не в этом. Была бы совесть... .
Проработав почти всю жизнь в вузовском профсоюзе, она научилась командовать и кричать, поучать и грубо насмехаться. Над кем угодно, даже над директором, что был моложе её на десять лет. Ну, правда, не трогала своего убогого болтуна и бездельника - сынка, которого сама же и устроила здесь на работу.
Всех не нравившихся ей людей "по - доброму" выживала, хотя и не так чтобы очень открыто, больше как у нас принято - исподтишка. С каким - то почти садистским упое-нием придиралась по мелочам, орала, бесконечно проверяла, высмеивала при всех. Зах-лёбываясь, рассказывала гадости про бывших коллег работодателям, куда обращались уволившиеся от неё работники. Фактически фирмой управляла она, а не директор. И уж конечно не владелец - ему как ни странно было всё равно - лишь бы деньги шли. Это она обеспечивала. А директор честный. Так что... .
* * *
Он был учителем физики. Всего - то навсего. Высокий рыжий, с бородой как у Кур-чатова и кудрявой шевелюрой. Всегда в джинсах, спортивная походка, улыбка, добрые шутки, хорошее отношение к школьникам. Наверно, для еврея это было нормально - ведь они всегда хоть немного, но комплексуют. Но не более того.
Его сразу замечали все - и знакомые и те, кто видел впервые :высокий, кудрявый, с бородой, большие глаза, почти всегда улыбка. Симпатяга ! Ходит, как спортсмен и не идет, а летит, но ведь со знакомыми раскланивается как будто в девятнадцатом веке.
Вёл уроки без нравоучений, быстро и спокойно. Как будто он с вами одного возраста. Без занудства, часто шутил. Когда принимал экзамен, на каждый билет клал ириску. По-лучил билет – съел ириску. Всем сразу веселее. Покупал на свои деньги. Благо, тогда было недорого.
Когда на новый год оформляли кабинет, на окне красками нарисовали его голову с яркой рыжей бородой и вместо тела перевернутый знак вопроса с припиской: "Что бы это значило ?"
Он только улыбался.
Рассказывал о физике и физиках как никто. На всю жизнь… . Особенно любил про Ре-зерфорда и Нильса Бора, Капицу и Иоффе. Эйнштейна как – то обходил. Тот был уж больно спокойный, редко шутил. Особенно часто про Бора, как тот прибил подкову к две- ри, что любил посмеяться в лаборатории и потерял сознание во время перелета в Англию в войну: из - за большой головы наушники не доставали до ушей, а он не услышал приказ надеть кислородную маску.
Отец, Лазарь Львович, был учителем в музыкальной школе. Работал лет пятьдесят. Лучшего учителя по скрипке в городе не было, может быть, никогда. Про самого Игоря Лазаревича рассказывали, что «пилил на скрипке лет с семи и ведь каждый день часа по два».
Отец отдал ему квартиру в центре города в «сталинке». Он жил там почти всю жизнь. Ходил везде пешком, машины так и не купил. Да и зачем, при таком ходе почти как у бегуна. Весь город мог пройти едва ли не за час. Троллейбусом почти не ездил.
На день победы он всегда командовал возложением венков. Серьезный как никогда шёл со школьниками и венком по проспекту до вечного огня. Почти не улыбался.
Рынок здорово ударил его, но не уронил, ничего подобного… . Только в школе рабо-тать стало тяжко. Он подрабатывал в вузе, лицее, техникуме, сажал картошку. Репети-торствовал. Ему всё было нипочем. И из школы не уходил: тридцать лет в одной и той же.
Помнил своих учеников за три десятка лет работы ! Они все с ним здоровались и он обязательно отвечал. Придя домой, рассказывали, как видели его и поздоровались. Сме-ялись.
- Видела Игоря Лазаревича. Опять бежит прямо как крейсер, ничего его не берет. Только молодеет.
*
Странно, но о хороших хочется писать больше. А в общем почему странно - то... ?
* * *
Рядовой - казах. Фамилию забыл, кажется, Кичаев. Имена плохих людей почему - то забываются быстро. Маленький, со злым - ну, как многим казалось - выражением лица, довольно точно выдающим его как человека.
Он всегда был очень активным. Говорят, добро должно быть с кулаками. Тут с кула-ками было зло, причем, видимо, почти что в своем натуральном выражении. К счастью, зло было низким, щуплым и трусливым.
Всегда бегал, кричал, ругался, плевался и дрался. Делал всё, чтобы как можно меньше работать, пересидеть первый год службы в санчасти и госпитале. Всё такое... . В госпитале капал каплю соляной кислоты на хлеб и запивал водой. Желудок всё время болел - врачи не знали, что это и держали в госпитале месяцами. Один солдат сделал так же, но пе-ребрал кислоты: сжёг желудок: суд, дисбат на три года.
Больше всего любил выявлять и травить стукачей, всегда делал это как - то удиви-тельно грязно: кричал, суетился, улыбался. Так мерзко, что у окружающих даже пропа-дало желание традиционно презирать их. Драться не любил, видимо, потому что был маленьким. Кстати, и покровителей у него как - то не было даже среди земляков: уж больно откровенно мерзкая фигура.
Гадость этого человека была такой, что фамилия Кичаева среди солдат стала почти нарицательной. Говорят, после армии он попал на нож и через год умер. Кажется, его никто не жалел.
* * *
Худенький инженер в очках был настоящим асом, конечно, в своём деле. Но главное - классическим шестидесятником в лучшем смысле слова. За свою жизнь он побывал чуть ли не во всех странах мира.
Он не был гением или добрым волшебником. Скромно сидел в углу у окна, первым бросался к телефону, сам ходил по начальникам и отделам, собирал все подписи. Долго объяснял как нужно делать то или это. Сам тщательно готовил все документы.
Любил рассказывать как работал в Бангладеш, Египте, Турции, Албании, Америке. Восхищался как ребенок, описывая, наверно, в сотый раз виды этих стран, особенно пейзажи турецкой Анатолии или пирамиды долины царей в вечерние часы. Вновь рас-сказывал бедности и грязи Бангладеш, тысячах бетонных дотов Албании.
Он остался ответственным за внешторг и
