Пепел Клааса

это. Не к добру».  
— Нет, брат Шварц, — вывел собеседника из задумчивости Плеттенберг.— Это будто бы сказал некий московитский монах, прозываемый Нилом Сорским. Слышал я, и он возвещает бедность Церкви. Подвизается где-то в лесных чащах, притом муж весьма учёный. Дорого бы я дал, чтобы поговорить с ним.
— О чем же, магистр?
— Думается мне, что ежели со всех концов мира христианского звучат голоса праведников, то может лучше открыть уши,  нежели вырывать языки?
— Заткнутых ушей столько, что ими всегда можно завалить те немногие языки, о которых Вы говорите. Однако, ежели мы предадимся фантазии и вообразим себе некий народ, живущий в нищете, терпящий оскорбления и поношения от язычников, магометан и жидов, желающий во всем уподобиться Христу, то скажите: долго ли просуществует он на лице земли?
— Полагаю, что недолго.
— То-то и оно. Кто же пожелает рожать детей, обрекая их на страдание? А дети, кои родятся в нищете и презрении, унаследуют ли праведное житие родителей своих? Нет! Они, возмужав,  станут стяжать богатства земные так, как не стяжают их даже разбойники и пираты. Нет страшнее твари, чем презираемый всеми бедняк, который избрал нищету и уничижение не добровольно, но был принужден к тому силой или обстоятельствами.
— И потому Вы против церкви святых?
— Церковь может быть пристанищем святых лишь до тех пор, покуда в ней достаточно грешников. Богу — Божье, а кесарю — кесарево, не так ли?
— Ну что ж, тогда перейдем к делам кесаревым. — Плеттеберг закрыл окно и повернулся к Шварцу. Взгляд его был, как обычно, холоден и ясен. Если бы Конрад обладал природной наблюдательностью, то от него не ускользнул бы тот мощный душевный порыв, который Вольтер фон Плеттенберг до того мгновения облекал в спокойную рассудительность, — от того и  смотрел в окно, чтобы легче было скрыть чувства, — а теперь и совершенно обуздал железной волей своей. Будь Шварц чуть проницательней, он догадался бы, насколько сокровенной была мысль, приоткрытая ему магистром. Но и тогда он не сумел бы предугадать великой перемены, к которой приведут Лифляндию соображения магистра относительно вопросов веры. Никто не мог предположить, что через двадцать лет Вольтер фон Плеттенберг допустит в Лифляндии вероисповедание, с будущим основателем которого Конраду суждено будет встретиться в придорожной корчме. Впрочем, слушая смутные намёки Бальтазара на счет Мартина, Конрад ощущал необъяснимое волнение.  
Однако тогда он, привыкший к военному образу мыслей, царившему в рижском, да и во всех орденских замках, принял слова фон Плеттенберга за отвлеченные рассуждения.
Конрад стоял пред магистром, ожидая указаний.
— Московиты вновь грабят пограничные сёла, — ответил Плеттенберг на невысказанный вопрос Шварца. — Соберите отряд и отплатите им. Нагнать Вы их уже не успеете, а потому посчитайте, сколько наших деревень они разорили и сожгите втрое больше. Не щадите никого. Предайте огню всё.
К разговору о церкви святых магистр и знаменосец Ордена никогда не возвращались, но Шварцу постоянно вспоминались слова: «Может лучше открыть уши, чем вырывать языки?»

— Открой же уши, рыцарь Шварц, и послушай, — сказал Бальтазар.
Конрад вздрогнул от неожиданности, но, мгновенно овладев собой, бросил пренебрежительно:
— Еретики, которых знавал я до сих пор, радели о христианской вере, хоть и делали это на свой манер. Ты же, как кажется, проповедуешь вообще иного бога. Может ты язычник?
— Я не проповедую никакого Бога, рыцарь. Ещё не настало время проповедовать Бога. Я расскажу тебе об ангелах и растениях.
— Что значит «не настало время»? О Боге проповедуется испокон веков.
— Было бы дерзостью назвать речью лепет младенца. Ещё не появился язык, на котором можно говорить о Боге, и уши, способные о Нем слушать.
«Может лучше открыть уши, чем вырывать языки?» — вновь пронеслось в голове Шварца.
— Поэтому я не стану говорить о том, что мне неведомо, — продолжал Бальтазар, — а перейду к ангелам, деревьям и цветам.
Так вот, однажды некие ангелы, обитавшие в иных мирах и лишь слышавшие о мире сем, решили узнать, как живёт род человеческий. Они взяли с собой дары, дабы порадовать достойных а, в особенности же, печальных. Близилось Рождество, в городах, замках и монастырях царила радость. Ангелы долго кружили над землей, решая, куда бы им спуститься и, в конце концов, устремились к Эрфурту. Они весьма удивились праздничной суматохе и беззаботному веселью, переполнявшему городские улицы. Им довелось слышать о Земле много печального. Каково же было их изумление, когда они увидели добродушных бюргеров и хохочущих детишек. Они уже приготовились рассеять над городской площадью свои дары, как вдруг заметили плачущего мальчишку возле лавки. Одет он был в ветхое рубище, из-за уха текла кровь. В дверях стоял толстый мясник и грозил, что выпорет воришку, если тот не уберётся с глаз его немедленно. «Наверное, счастье не обитает среди бедняков», — решили ангелы и отправились посмотреть, как живут богачи. Они заглянули в окно к бургомистру и застали его хмурым и злым, ибо он получил дурные вести от своих гонцов. Священники тоже не были счастливы, потому что вечно не хватало денег на роскошные наряды и им изрядно докучали еретики. Рыцари завидовали князьям, а князья были недовольны Императором, который в свою очередь гневался на князей, дворян, духовенство и горожан. Крестьяне были недовольны жизнью, потому что их обирали и рыцари, и горожане, и князья. Благочестивые люди не были счастливы, ибо страшились Божьего суда, скорбели из-за нерадивых священников и порочной жизни своих ближних. Радость и веселье оказались на поверку лишь карнавальной маской, которую люди одевают на краткий миг, чтобы позабыть свои печали, составляющие большую часть жизни.
И тогда ангелы подумали, что нельзя разбрасывать на площади небесные дары, ибо люди только передерутся из-за них, и ещё большее горе станет их уделом вместо предлежащей радости. Да и подарки были такого свойства, что требовали весьма деликатного с собою обращения. Ладони ангельские полнились небесными семенами, кои, будучи посеяны в землю, вырастали в диковинные деревья и кусты. Они могли разговаривать, музицировать, источать различные ароматы и сияние, цветы отделялись от стеблей и порхали некоторое время подобно бабочкам, а некоторые из них достигали таких размеров, что самый рослый человек мог раскачиваться в их чашечках как в огромном гамаке. Ангелы не хотели возвращаться в иные миры со своими дарами, но и на Земле не видели ни одного человека, кто сумел бы порадоваться волшебному саду, не помышляя о корысти. Крестьяне и горожане распродали бы диковинный сад, сгубили бы его ради наживы, а рыцари, духовенство, князья и Император заперли бы его в своих монастырях и замках. Но сад был живым, его нельзя превратить в цепную зверушку.
Ангелы поразмыслили и решили, что рассеют семена в самом глухом месте, куда не заходят ни купцы, ни рыцари, ни монахи, ни даже разбойники, а только лишь несчастные, которых ничего в жизни больше не радует. Так они и сделали. В одно мгновение хмурая скала превратилась в сияющую обитель радости и удовольствия.
Небесные вестники уже собирались было взмыть ввысь и покинуть сей грешный мир, но тут им пришла мысль, что сияние, исходящее от волшебного сада, может привлечь незваных гостей. И тогда они окружили сад высокой стеной. Прошло несколько лет. Вдали от алчных взоров сад разросся и вскоре ему стало тесно в кольце стен. В обычном лесу сильные растения отнимают свет у слабых и те оказываются обреченными на медленную и мучительную смерть в тени своих могущественных соседей. Но в сем саду все было иначе, ибо диковинные растения, его населявшие, отличались райским нравом. Каждый куст, травинка и дерево старались отдать всё самое лучшее собратьям, предпочитая зачахнуть скорее, нежели видеть как страдает ближний. А поскольку каждый хотел пожертвовать собой и никто не соглашался воспользоваться чьей бы то ни было жертвой, все они в равной мере испытывали недостаток света, воды и пищи, кою растения обыкновенно получают из земли. В конце концов им стало ясно, что они зачахнут, если не предпримут некоего отважного действия, которое бы однако устроило всех. Растения решили не дожидаться изнурительного конца, но попробовать, пробиться сквозь стену. «Будь что будет, — думали они. — Если какой лихой человек и увидит в ночи наше сияние, то лучше уж погибнуть свободными, чем видеть, как терзается ближний». Так они и поступили. Несколько вьющихся цветов стали искать слабое место в ограде. Много дней ушло на это, а когда они обнаружили крошечную щёлочку между камнями, то силы их были уже на исходе. Тогда все прочие деревья и кусты освободили для них место, чтобы солнечные лучи доставались героям, вступившим в неравный бой с каменной стеной. Нежные ростки схлестнулись с камнем в изнуряющей битве. Но любовь собратьев и любовь к ним давала вьюнкам силы. Дюйм за дюймом камень сдавался под натиском зелени. Зеленые усики проникали в мельчайшие трещинки, раздвигали булыжники и раскалывали их. И вот, в один прекрасный день вьющийся цветок почувствовал воздух вместо камня. Впервые за долгие месяцы. Ликованию не было предела, но вскоре оно сменилось печалью и даже отчаянием. Растения обнаружили, что они не смогут вырваться на свободу через узкую брешь, а чтобы сломать стену, у них не хватит сил, как они ни старайся. Глубокая скорбь охватила сад. Спасения было ждать неоткуда.
Но однажды ночью некий студент, коему опротивела жизнь настолько, что он скрылся от людей в лесной чаще, заметил в глубине леса странное сияние. Он пошёл навстречу свету, не только радовавшему его взгляд, но и волновавшему сердце. Каково же было его изумление, когда он обнаружил дивной красоты цветок, переливающийся всеми оттенками радуги. Цветок пробивался сквозь отвесную каменную стену. Зачарованный, студент стоял до самого утра, боясь пошевелится, чтобы не спугнуть дивное видение. С первым проблеском зари он услышал как бы голос, обращенный к нему из недр сада. Голос заключал в себе зов и мольбу. Сперва студент не мог разобрать ни единого словечка. Но вскоре он сообразил, что язык цветов нужно слушать как музыку. Он отдался во власть волшебных звуков, и голоса из сада поведали ему грустную историю о том, как ангелы хотели подарить радость Земле. Студент взобрался на стену и чуть не умер от восторга: разноцветные деревья и кусты, цветы и травы источали неземной аромат, они двигались, словно в хороводе, не сходя со своего места. Студент прыгнул со стены внутрь сада, и его подхватил огромный цветок. Обрадованный тем, что нашёлся на земле человек, способный ценить волшебство, сад возликовал. Цветы подбрасывали студента в воздух, травы ловили его, расстилаясь мягким ковром, а деревья нежно накрывали счастливца мощными кронами.
Человеку и саду было хорошо вместе. Они нашли друг друга и теперь наслаждались обретённым счастьем. Но счастье недолговечно на сей земле. И вот настал миг, когда более невозможно было откладывать разрушение стены. Студент не хотел согласиться разрушить ограду своими руками. Он знал людей и вполне представлял себе,