Роман Ангелины.

ничего не получится! — сказал Роман совсем не то, что хотел сказать, но тут же понял, что эти слова были очень к месту.
— Почему же ничего не получится? Ты бессилен с женщинами? — на лице Кончиты высветилось недоверие.
— Нет, я в полном порядке!
— Так в чём же дело, милый? — и рука вновь настойчиво принялась за своё нежное дело.
— А дело в том, что у меня есть невеста, и я её люблю больше жизни и больше смерти!
— И где же она? — рука Кончиты замерла.
Роман вздохнул горько и тяжело:
— Она так далеко, что возможно, я никогда до неё и не доберусь!
Кончита вздохнула облегчённо:
— Вот и хорошо! А я здесь, рядом, и наверняка не так уж плоха! Да?
— Ты просто прелесть! Но своей любимой я не изменю, даже если буду знать твёрдо, что никогда её не увижу!
— А это мы сейчас проверим, — шаловливо прошептала Кончита и прильнула жаркими и жадными губами к губам художника.
Тот не сопротивлялся, и в первое мгновение женщине показалось, что её мечты близки к воплощению. Но очень скоро она поняла, что целует не живого человека, а деревянную, нет, каменную холодную статую! Губы её желанного Педро были так же студёны, как камни мостовой после декабрьской ночи.
Кончита резко отстранилась, и сердце её наполнилось злой холодностью:
— Ах, так!? Хорошо! Но учти, гордец, что если я тебя не получу, то не получит никто!
Но Роману уже было всё равно, что там говорит его хозяйка — херес успешно сделал своё дело, отправив нашего поэта во владения сна. И сон в этот раз был крепок и не наполнен так часто гнетущими душу и сердце картинами.
 
VII
 
Поездка получилась великолепной!
Веласкес долго уговаривал Асусену посетить корриду, и никак не мог понять, почему же она отказывается от самого замечательного и красивейшего зрелища! Но девушка при этом слове видела только жестокое убийство, хоть и обряжённое в красивые одеяния древней традиции.
— Нет! Ни за что! Разве можно получать наслаждение от крови?!
— Конечно! — непонимающе удивлялся Диего, а Франческа только криво ухмылялась:
— Да ты какая-то неженка! Разве испанке пристало бояться крови?!
Ангелина согласно кивала головою, соглашаясь и с нею, и с мастером, но в решении своём оставалась непоколебима.
И тогда Диего предложил другой вариант:
— Хорошо, раз тебе не хочется корриды, то я покажу тебе Толедо. Это красивейший город — в нём творил сам Эль-Греко!
На это Ангелина согласилась сразу.
Да, там было, на что посмотреть! Один Алькасар, на который Ангелина взирала с холма, под которым протекает красивейшая Тахо, стоил того, чтобы совершить путешествие к нему не только из близкого Мадрида, но и из пучин веков! Три дня бродила девушка по городу, наслаждаясь его божественной архитектурой, где смешались различные стили и культуры. Да, она была не одна, рядом находился её дядя, но его присутствие она не всегда ощущала. Больше того, она иногда забывала и о своём любимом, но разве это говорит об её охлаждении к нему? Невозможно постоянно, день и ночь, каждый час и каждую минуту думать только об одном, даже самом прекрасном и самом желанном! Так можно и свихнуться или, хуже того, пресытиться желанием, и оно тогда перейдёт в отвращение!!!
 
Путешествие прошло восхитительно! Ещё бы, одна только дорога до Толедо и обратно, проделанная верхом на красавце-скакуне арабских кровей, стоила того! Правда, сам мастер не рискнул ехать верхом и предпочёл путешествовать в карете, но это для Ангелины стало лишь подарком. Ведь если бы она находилась с ним часами бок о бок, сколько неприятных впечатлений она могла бы получить!
Путешественников встретила Франческа. Предусмотрительный Веласкес послал вперёд гонца с приказом приготовить ванну для сеньоры Асусены, и служанка всё исполнила.
И вот утомлённая Ангелина нежится в горячей и пенистой воде, источающей восхитительные ароматы, а Франческа помогает ей, хотя видно, что удовольствия от этого она получает мало. С каким воодушевлением и сноровкой она помогала бы дону Диего! Но ей выбирать не приходится.
— Как прошло путешествие, сеньора? — без особого любопытства интересуется служанка, скорее потому, что молчать для неё ещё хуже, чем ненавидеть.
— О, я просто в полном восторге! Это самое прекрасное, что случалось со мною!
— И что же тебе понравилось особенно?
— Всё! Абсолютно всё! И Алькасар, и кафедральный собор. Как хороши и величественны его скульптуры, витражи и фрески! А живопись, она какая-то… — Ангелина запнулась, подыскивая подходящее слово, но Франческа быстро вставила:
— Неземная!
— Да! А ты это великолепие тоже видела?
— Да, я была там — это моя родина. Но я мало что помню, ведь меня оттуда увезли, когда мне было десять лет. Но в памяти моей осталось кое-что. Я всё время вспоминаю одну фреску — она написана совсем не так, как остальные. Вот тот портрет, что ты принесла, сеньора, он так же необычен.
— Портрет? Ах, да. А я, признаться, и позабыла о нём. Так ты его сожгла, как я просила?
— Прости, но я не смогла! Да и дон Диего не позволил мне это сделать.
— И где же он?
— Он у сеньора.
Ангелина и в самом деле забыла и о портрете, и о хамоватом художнике, так мастерски сумевшем её разозлить. Но теперь, после слов Франчески, девушка вспомнила не только это, но и ещё что-то. Она напрягла память, ведь было нечто, показавшееся ей странным в том портрете. Чем же он её зацепил? И внезапно она всё вспомнила: изображение ей кого-то напомнило. Больше того, она точно знала ту, кто был там нарисован!
 
Ангелина смотрела на рисунок, и понимала, что она отлично знает эту девушку с печальными глазами. Но почему же ей никак не вспомнить, где она её видела?
— Тебе тоже понравился этот портрет? — Диего стоял за спиной и вглядывался в небрежные линии рисунка.
— Да, теперь я его рассмотрела и поняла, что он восхитителен!
— Иначе и быть не могло, ведь в тебе чувство прекрасного заложено свыше! — и мастер погладил своею чуть дрогнувшей рукой блестящие густые волосы Асусены.
И она не отстранилась, как бывало прежде. Диего решил, что в девушке произошли долгожданные им изменения, и вздохнул радостно:
— Ты сама — самое прекрасное, что мог создать Творец! Когда я тебя всё же напишу, ты и сама поймёшь это! Ты прекрасна вся! Вся!
— Ага, а особенно, без одежд! — подхватив серьёзность мастера, произнесла Ангелина. Она влила в голос свой чуточку томности и немного озорства, но мастер почувствовал лишь первое:
— Да! Да! Без одежд — ты сама богиня! Венера!
— Ого! — Ангелина немного отстранилась от Диего и улыбнулась: — Неужто сама Венера?!
— Несомненно! — воскликнул немолодой мастер, но с пылкостью влюблённого юноши. — Несомненно! И я вижу, как нужно тебя писать — это будет самая прекрасная картина!
— А как же святая инквизиция? — нахмурилась Ангелина. — Она же не допускает подобных вещей? Ты не боишься, что, написав меня обнажённой, угодишь на свящённый костёр?!
— Я слишком значителен, чтобы думать о подобном! — напыщенно бросил Диего. — Моё положение позволяет мне многое! Почти всё!
— Что ж, возможно, — согласилась Ангелина, — но только обнажаться я не стану ни за что! Даже если ты меня и хочешь превратить в богиню.
Но Диего почему-то не опечалился:
— Но ты забываешь, что я мастер! Я могу тебя изобразить и не глядя! Моё воображение достаточно богато, да и Франческа в мельчайших деталях опишет мне твои божественные формы! Ты же их хорошо рассмотрела? — и он повернулся к служанке.
— Да, хозяин. Но, уверяю тебя, ничего божественного в них нет! — Франческа криво ухмыльнулась. — Обычное тело, как у многих. И с моим ему не сравниться!
— О да! Ты прекрасна! — с весёлой улыбкой кивнул Диего. — Но, увы, я не Питер, это он без ума от таких форм! Но потому-то он — Рубенс, а я — Веласкес!
О, сколько в этом восклицании было апломба! Даже Франческа едва заметно улыбнулась, отвернув лицо от хозяина.
А Диего, рассердившись почему-то на двух глупых девчонок, развернулся и вышел прочь.
Девушки же переглянулись и весело рассмеялись, словно подружки-сообщницы.
— Обидели такого человека! — сокрушённо покачала головой Ангелина, и Франческа согласно кивнула. — На, возьми этот портрет, пусть остаётся, если он по нраву дону Диего.
И Ангелина протянула лист служанке, но именно в этот момент её осветило понимание:
— Господи, так это же я!!!
 
 
VIII
 
— И что же тебя толкнуло, сын мой, на стезю еретизма!?
Роман не сразу осознал, что этот вопрос обращён именно к нему. В каменном подвале было сумрачно и сыро, а в голове стоял тупой звон, словно звонарь на колокольне вместо благовеста ударил в набат, да так и бил, позабыв всё на свете.
— Ты будешь молчать? Тебе, видно, недостаточно тех пыток, что уже тобою получены?
Роман, словно в расходящемся в порывах ветра тумане стал различать говорившего. Это был худой мужчина, укутанный в тёмный плащ. Лицо его было спокойно и не выражало ни ярости, ни каких-либо других чувств, уместных в данной ситуации. А ситуация получалась предельно ясна, как смог её осознать Роман. Он снова попал в ловушку. Возможно, это так и было задумано сострадательной, но хитрой Вандой, а может, всё произошло случайно. Сквозь боль, пульсирующую во всём теле, поэт пытался вспомнить последние события, но понял только то, что находится в застенках священной инквизиции. Но вот за что он сюда угодил, хотелось бы знать?!
— Что я совершил преступного? — сквозь пересохшие губы выдавил он.
Человек в плаще оживился:
— Ничего особенного, ты просто выступил против церкви и её постулатов!
— И как же это выглядело? Я призывал прилюдно к атеизму? — Роману хватило сил выдавить улыбку, хотя улыбаться сейчас меньше всего хотелось, потому что он уяснил, что руки его крепко привязаны к кресту, а крест прибит к каменной стене. И пузырёк, в котором оставались две горошинки, бесполезно болтался на его шее.
— Ну, если бы всё было так явно, ты бы получил своё аутодафе ещё там, где проповедовал!
— Так что же тогда случилось? Я не помню ничего.
— А это и не обязательно. Главное, чтобы я всё помнил и знал! А я знаю всё! И то, как ты рассуждал, попирая божественное начало, и то, что ты изображал людей в виде, не позволительном и оскорбительном!
— А, кажется, мне понятно, откуда дует ветерок! Это моя хозяюшка, Кончита, порадела за веру и законность!
Да, вот откуда всё! Это именно Кончита, насмерть обиженная отказом квартиранта, донесла в инквизицию об его ереси. И это было практически правдой, ведь Роман не скрывал своего отношения к религии в беседах с хозяйкой, а когда эти беседы подпитывались крепким хересом, он становился совсем откровенным. Да и рисовал он, ничуть не стесняясь, абсолютно всё и так, как ему этого хотелось, не заботясь о безопасности своей, ведь он не собирался провести в славной Испании всю оставшуюся жизнь.
— Ах, Кончита, ах, молодчина! — прохрипел Роман. — Если женщина твой враг, значит, враг сам сатана!
— Ну вот, — обрадованно потёр ладони инквизитор, — ты и теперь не чужд ереси! За одни эти слова тебя ждёт костёр!
— Костёр? — зябко поёжился Роман