Роман Ангелины.

и не удержался, чтобы вновь не пошутить: — Костёр — это хорошо! Я бы сейчас с удовольствием погрелся!
— О, это тебя не минует! — уверил поэта инквизитор. — Но прежде тебе предстоит в полной мере раскаяться в своих преступлениях. И для этого у нас есть все средства.
И он взмахом руки показал то, что Роман до сих пор не замечал. В углу подвала, скудно освещённом коптящим факелом, уверенно упёрся толстыми ногами в каменный пол дубовый стол, на котором были всевозможные вещички, типа клещей, ножовок, штопоров, Всё это предназначалось для вырывания из таких умников, как наш герой, признаний в преступной ереси.
Впрочем, зачем я буду описывать то, что вам и так хорошо известно? Все вы это видели в фильмах и прочли в книгах, где люди талантливые и умные подробно показали, как всё это происходило. Вы, конечно же, помните, как срывали глотки в воплях те, из кого вырывали куски живой плоти! Вам знакомы стоны тех, кому выжигали глаза и рты раскалённым железом! В вас, конечно, останавливалось сердце, когда несчастным крошили ноги в испанских сапогах! Так что, ничего нового я сказать не смогу. Просто попробуйте представить себя на месте тех жертв, и тогда вам станет чуточку проще понять нашего героя, который очень ясно увидел всё, что его ожидает!
— А если я всё признаю и со всем соглашусь? — Роман теперь старался как-то оттянуть время, чтобы изыскать возможность добраться до заветного пузырька.
— Конечно же, ты всё признаешь и со всем согласишься, но перед этим нужно принять пытки, чтобы признания твои стали тебе дороги до боли!
«Ах, мерзавец, он ещё и острит! — с ненавистью глядел Роман на инквизитора. — Вот тебя бы на моё место!»
— Я знаю, что ты думаешь, — легко прочёл тот мысли пленника. — Ты желаешь мне своей участи. Но, поверь, каждый из нас занимает своё место, и оно нам уготовано свыше!
— Да, уготовано, вернее, завоёвано или просто получено путём лизания чьего-то зада! — Роману вдруг стало всё безразлично. Он понял, что ничего не сможет изменить, и всё пойдёт так, как кто-то задумал, если, конечно, это вообще чья-то фантазия!
— Это не столь важно, — инквизитор совсем не обиделся, — ведь главное, что у меня моё место, а у тебя твоё, и, по крайней мере, сегодня ничто этого не изменит! А что будет потом, разве важно? И я могу попасть на этот крест — у нас доброжелателей много!
— Да, весёлый мне попался палач!
— Нет, я не палач. Я пришёл лишь выслушать твои покаяния, а палачи придут завтра, и вот с ними тебе придётся шутить уже всерьёз!
— Завтра? — в Романе вспыхнул огонёк радости.
— Да, завтра, а ты что, торопишься?
— Вообще-то, да, но до завтра я могу подождать, — Роман это сказал как можно спокойнее, стараясь не показать важному визави родившуюся в нём радость.
— Итак, ты каешься в содеянном? — голос инквизитора прозвучал громко и торжественно.
— Я каюсь только в одном: я не поверил в любовь!
— В любовь к Господу нашему?
— Нет, просто в любовь!
И Роман увидел, что перед ним стоит не ненавистный церковник в тёмном балахоне, а его юная возлюбленная! Это была Ангелина, одетая в прозрачное светлое платье. Волосы её, свободно разбросанные по плечам, колыхались в порывах ветра, а в глазах, улыбающихся и зовущих, горела сама ЛЮБОВЬ! И она шла к Роману, и руки её, изящные и тонкие, тянулись к нему! И вот она уже не идёт, а бежит, и платье плотно облегает её безукоризненно ровные ножки. Она бежит, но расстояние между ними не уменьшается, и Роман понимает, что это только видение. Но он понимает ещё и то, что скоро, уже совсем скоро он увидит свою любимую, и они с нею не расстанутся никогда-никогда, до тех пор, пока он будет в силах дышать!
Инквизитор смотрел на пленника и понимал, что тот сходит с ума. На его лице сияла улыбка, а губы шептали что-то непонятное и страстное.
Церковник махнул рукой, и из тени, словно из стены, вышел невысокий тщедушный человечек.
— Он сходит с ума. Все пытки будут бесполезны, если это так, ведь сумасшедшие не чувствуют боли.
— Да, это так.
— Сделаем вот что. Ты его освободи, покорми, и пусть он побудет в покое и сытости, может, тогда рассудок не покинет его. Главное, чтобы он не спятил до казни.
— Я думаю, что смогу его привести в надлежащее состояние. Вы знаете, это иногда случается.
— Хорошо, так и поступим. Завтра доложишь мне, как его состояние. Если всё же к нему не вернётся разум, сожгите его без свидетелей — не отпускать же преступника!
— На этот счёт можете не сомневаться, всё будет исполнено так, как предписывается священной инквизицией!
 
IX
 
— Дура я, идиотка, тупица!!! Ну как же можно было не увидеть этого!? Как можно было не почувствовать!?
Ах, как же хороша была Ангелина в гневе! Как сверкали её чёрные глаза! Это были две половинки Вселенной, в каждой из которых мерцала сокровенная тайна жизни! Матовый бархат лба прорезала упрямая стрелка морщинки, сразу же добавив лет юному личику.
— Что же теперь делать? Как ему помочь? Если б я сразу поняла всё! Он был бы в безопасности, он был бы со мною!
Чтобы не вводить вас в ненужные размышления, нужно сделать пояснения. Да впрочем, вы, конечно же, и сами догадались, о чём сокрушается наша прекрасная героиня. Да, это был портрет её, но не Асусены, а Ангелины! Той, которой она была на самом деле, хотя за время долгих скитаний она уже стала забывать свой первоначальный и истинный облик. Потому-то лицо на портрете и показалось Ангелине знакомым! Да мы сами-то сможем себя узнать, если вдруг повстречаем своего двойника? Тоже ведь многие пройдут мимо, отметив лишь то, что где-то уже встречали этого придурка!
И Ангелина, осознав, что на портрете она, без промедления бросилась на поиски Романа, ведь только он мог быть тем художником! Сердце её билось то оглушительно громко, и уши закладывало от гулкого набата, то вовсе замирало, и казалось, что его уже нет, что оно там, в груди любимого, рядом с его плачущим сердцем!
Вот, сейчас, она примчит на площадь и бросится на колени перед возлюбленным, прося прощения за то, что не сумела его почувствовать, не смогла его узнать! Она ему расскажет, как нежно его любит, как ожидает встречи с ним, и обнимет его крепко-крепко, чтобы никогда и никуда не отпускать!
Ангелина летела, как мечта в эфире фантазии! Её тело было легко, воздушно, и ножки едва касались земли!..
 
Гири на ногах наливались весом с каждым шагом, а в груди не хватало воздуха. День померк, хотя солнце светило горячо и настырно. И сумерки, мрачные и холодные, полновластно воцарились в душе Ангелины.
Вот так, наверное, чувствует себя новорождённый в первые мгновения жизни, оказываясь выброшенным из тёплого, ласкового материнского чрева в холодный, непонятный, чужой мир! Но младенец довольно скоро начинает понимать, что здесь ему не так-то и плохо, даже, пожалуй, много лучше, чем в утробе мамочки, а наша героиня видела перед собою только… да ничего она не видела, ничего!
Словно упала гигантская комета с ярких небес и взорвала всю землю — именно такое чувство было у Ангелины, когда она узнала, что Роман схвачен инквизицией. Да, девушка не была знатоком средневековых традиций, но отлично знала это страшное слово. Сам Веласкес, хоть и бодрился и считал себя неприкасаемым, но с очень большим уважением говорил о церкви и её высшем суде. А уж другие, простые смертные, от Франчески до последнего слуги, трепетали перед этим словом, как ярко-зелёные листочки пробкового дуба в порывах шквалистого ветра!
Но, конечно же, не страшны были милой Ангелине ни пытки, ни костёр аутодафе, ведь теперь она была предусмотрительна, и спасительные горошинки всегда были у неё под рукой. Но Роман! Вдруг, он не сможет воспользоваться ими! Ведь она спасла его уже однажды, и если б её не оказалось в тот миг рядом, наверное, его уже не было бы в этой жизни! О, тогда бы Ангелина не смогла жить! Но об этом она не хотела думать!
Вот и теперь, когда ужасная весть обрушилась на неё, девушка не позволила себе даже мыслить о плохом! Она знала, что Роман жив, и что он сможет избежать все каверзы судьбы. И всё-таки сомнение оставалось. А вдруг, он сейчас лежит, связанный, и никто ему не может помочь, а рядом уже разгорается жаркий костёр!
 
— Дура я, идиотка, тупица! — вновь зло прошептала Ангелина.
— За что же ты так себя казнишь?
Девушка вздрогнула от неожиданности и обернулась: перед нею стоял дон Диего. Или он подошёл специально так тихо, чтобы она не слышала, или слух притупился от горьких терзаний и жгучей беспомощности.
— Ну, так что приключилось? Ты так расстроена. Кто посмел тебя обидеть?
Ангелина только болезненно поморщилась, но губы сами разжались и вытолкнули тяжело и горько:
— Инквизиция!
Веласкес оторопел, явно не ожидая услышать именно это слово, и даже осторожно оглянулся, словно проверяя, не подслушивает ли кто их.
— Ты серьёзно? — и он облизнул пересохшие вдруг губы.
— Да, серьёзно. Но почему ты вздрогнул, дядя? Ты же никого не боишься, даже её!
Мастер распрямил плечи, сбрасывая с себя невольный испуг:
— Да, не боюсь. Что случилось?
— У меня есть любимый, и его взяла инквизиция! — пошла ва-банк Ангелина, которой надоела роль послушной племянницы.
Диего побелел от неожиданности услышанного, и его чёрные усы чётко выделились на светлой коже.
— Прежде ты мне ничего не говорила о нём.
— А зачем? Я даже не знала, что он здесь, в Мадриде.
— А теперь узнала?
— Так получилось.
— И что же он сделал?
— Ничего особенного. Он рисовал то, что видит. Тот портрет, каким ты восхищался, сделал он.
Веласкес задумался на мгновение:
— И что же ты хочешь от меня?
— От тебя? — и в Ангелине мгновенно вызрело решение. — Помоги мне. Узнай, где он, что с ним и как его можно вызволить!
— И только-то? — усмехнулся Диего. — Да, пустячок какой-то!
— Если ты хотя бы узнаешь, жив ли он, я соглашусь позировать тебе. Обнажённой!
Последнее слово далось Ангелине так тяжело, словно она давала обещание больше не дышать.
Но Веласкес оживился:
— Хорошо. У меня есть один человек, который может узнать всё. Как зовут твоего любимого?
— Я не знаю, как он называл себя здесь, но разве в Мадриде каждый день десятками хватают художников, чтобы нельзя было понять, о ком речь?!
— Тоже верно. Я всё узнаю. И уже сегодня. Но писать я тебя хочу прямо сейчас!
— А если ты лишь пообещаешь, но не сможешь исполнить?
— Этих слов я не заслужил! — гневно сверкнули глаза Диего. — Я никогда никого не обманывал!
— Прости меня, дядя, я ещё слишком юна и глупа! — прошептала Ангелина, виновато склоняя голову.
 
X
 
Обнажённая Ангелина лежала спиной к живописцу. На канапе было наброшено чёрное шёлковое покрывало, а на стене перед девушкой висела красная ткань, собранная крупными волнами. И ещё перед нею было небольшое зеркало, в котором отражалось печальное лицо нашей героини.
Веласкес видел её всю, и это и было главным замыслом полотна.
— Венера! — восхищённо повторял он, работая быстро и яростно. — Венера!
Ангелина замерла, как самая послушная натурщица, но мы же понимаем, что только думы о любимом были тому причиной,