средних частот, переливающихся из одной тягучей ноты в другую. Нечто вроде межзвездного ускорения, при котором все вокруг сменяется медленно и степенно, в то время как ощущение скорости в голове просто немыслимое, слишком неощутимое. Плавно играет гипнотическая, просто завораживающая сознание мелодия, требующая от каждого слушателя просто следовать наравне с всадником по степи под облачным безворсовым ковром неба, скользить по пленке низкого фона с эффектами першения и скребка в горле подобно какому-то сёрферу, оседлавшему морскую волну. [/b]
Высохший золотой блеск горячих песков не идет ни в какое сравнение с захватывающим дух движением на просто сверхсветовой скорости. И кажется степь такой же безграничной, позволяющей набрать такую фантастическую скорость и насладиться ей в полном объеме, вдыхая свежий ветер в лицо, проникаясь непомерным пространством, не желающим никаких границ. Хоть и не полное мириадами сияющих всеми цветами радуги звезд пространство Вселенной, которое просто в удовольствие пересечь от края до центра, но во много раз как-то эпичнее что ли. Ведь нет никакого желания достичь центра степи, и вместо него только воля испытать запредельную скорость. И благодаря ей не остается границ. Ни вокруг, ни в сознании. И того и добивается светло-белое ядро, разрешая не чувствовать ничего постороннего, что казалось бы чужеродным, что наверняка вызвало бы дискомфорт и неуверенность в каждом движении, в каждом мгновении. И потому и звучит тягучая плавная мелодия средних частот, будто плотной пленкой оградившая сознание от всего лишнего, из-за чего сохраняется этот невероятно высокий скоростной темп.
И нет никакой усталости, даже наоборот, каждое новое мгновение только прибавляет нужных сил, которые обязательно пригодятся в конце, при встрече со светло-белым ядром. И голос его становится все тверже и глубже. И нет сомнений в том, что конечная точка все ближе и ближе.
И вот уже слышатся какие-то иные ноты, плавные, с реверберацией, подобные вспышкам света, источник которого прячется за такими далекими горными хребтами, представляющими собой крайне неровную линию горизонта. Там находится Край. Великий Край бытия, за которым остается лишь Бездна с гуляющими над ней серыми тучами, то и дело расчерчиваемыми розовыми молниями и громом. За всю историю человечества еще никому не удавалось добраться до этого места, ведь тогда бы пришлось развить эту невероятную скорость выше скорости света, и больше того, сохранять ее гладкой, без каких-либо огрехов. Ласкает Бездна слух с самого первого своего обозначения, и не могут прервать ее голоса никакие горные хребты. И само небо распространяет эту кажущуюся доброй музыку, бросает сознанию навстречу. И уже скорость зависит от нее напрямую.
И мчится сознание по воле светло-белого ядра как по рельсам, с которых невозможно соскочить, но все так же далеко горные хребты, кажущиеся вполне достижимыми.
И вот уже остались просторы степи позади, и смолк бешеный и сильный стук копыт, и впереди белоснежные покровы, над которыми гуляет вьюга. Но вполне четкими остаются далеко впереди границы бытия, вполне четким остается впереди великий Край, за которым Бездна и вспышки розовых молний. Вполне реальной остается такая нехитрая граница между физическим миром и реальностью, которая навсегда с ним в паре, в которую сознание стремится попасть с самого первого вздоха, вернувшись туда, где нет холода и боли. Эта граница действительно есть, вполне осязаема, граница, которая не требует прекращения всех физических процессов тела, которая не предусматривает обязательной физической смерти. И светло-белое ядро напрямую указывает, на возможность прикоснуться к этому бытию без вреда для собственной жизни – войти в него с головой, вдохнуть, и потом выйти обратно. Светло-белое ядро прямо-таки направляет сознание в Бездну, остающуюся Бездной в ЭТОМ привычном для сознания бытие, которое точно так же станет чем-то иным с той его стороны. И белоснежные покровы, невозможные и не должные быть окропленными чем-то иным, что оставило бы на них неприятные глазу отметины, идеально подходят для предвкушения скорого и неизбежного прикосновения к тайнам Бездны, служащей светло-белому ядру надежным убежищем от любых попыток незваного вторжения.
И уже сейчас сквозь завьюженный воздух чистый солнечный свет касается снежных барханов и дюн. Велит он им искриться и переливаться всеми цветами радуги, велит сиять. И вслед за тем наполняется снежная атмосфера некоей глубиной, будто проникает в тело, становясь частью его, подчиняя его ее собственному существованию. И все вокруг звучит и представляется иначе, все насыщается каким-то новым объемом. Все равно, что четырехмерное пространство, дополненное временем, способное изменяться, способное просто свести с ума. Музыка Бездны, отделенной горными хребтами становится более глубокой в каждой ноте, набравшаяся нужного количества сил, такая, какой должна быть там, где ей самое место. И будто сознание уже пересекло границу двух мирозданий каким-то образом так, что в памяти нет ни капли воспоминаний этого момента, стершихся под воздействием этой зачаровывающей все естество музыки. И даже колокол будто подчинен ей, на самом деле звучащий максимально ей в тональность, как если бы взявший на себя роль вокалиста в песне.
Со всей ясностью чувствуется, как устало солнце, растратив накопленную за прошедшую ночь свою золотую силу, ставшую простым желтым светом – высушенным и горячим. Со всей ясностью можно увидеть не слепящий глаза, но невероятно ностальгирующий алый свет настоящего солнца, будто нет никаких лучей его, что не позволяли прежде рассмотреть это подобное крови нутро его. В этот миг со всей ясностью приходит понимание отсутствия у солнца какой-либо царственности, какого-либо отличия от однородности всего сущего. ВСЕ ИЗ ПЛОТИ И КРОВИ. Даже такие отличные, на первый взгляд, друг от друга звезда и живая плоть имеют одно общее, то, что уравновешивает значимость их для бытия. И хоть кровь и плоть могут существовать из самого разного вещества, значение их от того неизменно.
И под золотыми лучами, ставшими со временем сухой, можно так сказать, порошковой краской скрывается алый шар, требующий отдыха и новой подпитки. И оттого представляется солнце совсем хрупким образованием, совсем нежной субстанцией, наделенной крайне могущественными возможностями, от которых зависима каждая жизнь чего бы ни пыталась она достичь, до какого бы Края, до какой бы Бездны не стремилась добраться на умопомрачительной скорости.
Но в том все и дело, что насколько усталым представляется солнце в эти мгновенья, забрызганные ослепительным блеском снежного покрова, настолько же могуч его голос, набравшийся, наконец, той силы, которая необходима солнцу перед скорым закатом и наступлением новой ночи. То подлинный голос светло-белого ядра, постепенно предстающего перед сознанием, до которого остается всего ничего, и надо лишь проникнуться им после головокружительной гонки и перевести, наконец, дух. Все больше удары колокола походят на погребальный звон, провожающий дух прочь из физического бытия и порождающий множество сомнений в чувствах и привязанности к усопшему телу. Но то привязанность, в отличие от природной необходимости, без которой существование просто невозможно. И голос солнца, спрятавшегося в глубине собственных лучей света – мощный и даже грозный, заставляющий задуматься не только об одной лишь необходимости, но даже о зависимости, от которой никуда не уйти, даже не голос светло-белого ядра, показавшегося только в этот миг самозванцем, жизненно необходим для всех и каждого, кто зависим. Этот голос ДОЛЖЕН БЫТЬ услышан всеми и каждым, пробуждающимися от солнечной позолоты по окончании ночи и засыпающими вместе с ее приходом. В этом голосе таится жизни намного больше, чем в утренний час.
И снежный фон с горными хребтами далеко впереди плавно уступает место летним зеленым холмам, готовящимися к предстоящей, короткой, но такой важной ночи. Стрижи, цикады, сверчки, мухи, даже пчелы – и больше нет никакого сопровождения тяжелому погребальному колоколу. Лишь Бездна чуть слышно гудит в каком-то ожидании важного гостя, готовая встретиться с ним лицом к лицу. И даже горные хребты вдалеке больше не являются физической преградой, в одно мгновенье став какой-то иллюзией, слишком убедительной неподготовленному сознанию. Но только не твоему, приглашенному светло-белым ядром в свои владения. Твое сознание способно в этот миг вдеть реальность без всяких иллюзий, такой, какой она является, лишенная каких бы то ни было прикрас – в ее подлинных цветах и оттенках, с той степенью алости желающего взять ночную паузу солнца, какая присуща ему, недоступная для осознания никому другому кроме тебя. И именно поэтому горные хребты на самом деле оказываются всего лишь высоченными холмами, взобравшись на которые можно смело глядеть в самое логово светло-белого ядра, чтобы увидеть, наконец, его хозяина воочию.
[b]Ведь с той стороны холмов тьма ночи, будто туманом стелящаяся над землей, отчего и возникает та Бездна, к которой твое сознание готовилось, кажется, с первых мгновений рассвета. Это все равно, что находиться на краю огромного сосуда, наполненного темнейшей жидкостью пребывающей в состоянии покоя прямо под ногами, и сделав шаг вперед, нет никакой уверенности в совсем близком дне, не позволяющем тебе утонуть. Точно так же стелется тьма ночи (черное покрывало) под твоими ногами, буквально обозначая физическую границу, за которую теперь трудно перейти. Но тебе и не нужно этого делать: кажущаяся безграничной черная бездна внизу доступна тебе целиком, в любой ее точке. Ты можешь добраться до нее, не сходя с места, стоя там, где ты сейчас стоишь, наблюдая нечто удивительное, чего тебе никогда прежде не доводилось видеть. Если же ты посмотришь назад сейчас, то наверняка обнаружишь черный тоннель, расчерченный белыми линиями в клетку, уходящий в темную бездну. И, кажется, белые прямые линии есть и на теле ночи под твоими ногами, покрывающие подобным узором само светло-белое ядро. Да, именно таким ты видишь подлинное светло-белое ядро, представшее перед тобой с вершины холма под погребальный звон колокола и звуки насекомых вокруг. И вопрос лишь в том, видишь ли ты светло-белое ядро именно таким – подлинным, или же его подлинность – очередная иллюзия. Но, тем не менее, оно здесь, перед тобой, являющееся лишь частью этого тоннеля в белую клетку, являющееся частью одного из множества таких тоннелей, принадлежащее им Что-то. Ты слышишь его голос, обращенный только к тебе – погребальный колокол, но вместе с ним ты можешь испытать и его дыхание, если хочешь, трепет. Вибрацию, слегка звонкую, пульсирующую, затмевающую собой все прочие звуки (за исключением колокола, конечно), порождающую абсолютную тишину вокруг, без которой просто не может существовать, зависящую от нее целиком. Чтобы погребальный колокол был подобен ожидаемому
