обещаю, что обеспечу вам достойную и спокойную жизнь в каком-нибудь тихом месте, где ваше здоровье постепенно улучшится. Так отважитесь ли вы бежать со мной, чтобы обвенчаться без благословения вашего отца?.. Я ненадолго оставлю вас, чтобы вы могли отдохнуть. Но прошу вас дать мне ответ до вечера, иначе завтра мы разлучимся навсегда. И мне страшно даже помыслить о том, что с вами может случиться, когда вы окажетесь во власти этих людей без моей поддержки...
Оставшись одна, Божена обхватила руками гудящую голову и уткнула лбом в колени. Но даже невзирая на головокружение и дурноту, ей сейчас было не до сна. Какое решение она должна принять? Сколько ни думай, она всё равно не может сопоставить факты последних событий, путающиеся с её больными фантазиями. Почему она отвергла Станислава? Каким проступком он вынудил её к этому бегству? Это была измена? Неужели она на самом деле застала его с Катаржиной? Неспроста ведь Станислав предстал в её воображении этим демоническим вампиром. Значит, за ним всё-таки числится какая-то значительная провинность, заставившая Божену отказаться от него. Но как бы то ни было, разве же сама эта помолвка не была изначально их общей ошибкой. На что этому божественно красивому и самоуверенному юноше больная, измождённая жена, которая к тому же старше его на пару лет? Нет, его любовь была бы слишком прекрасной сказкой, в которую так страшно поверить. И нужно перестать плакать. Ей не о чем сожалеть.
Опустив ноги с кровати, девушка превозмогла своё недомогание и поднялась, чтобы привести себя в порядок. Мельком взглянув на себя в зеркало, Божена невольно ахнула. И когда она успела так сильно похудеть? Эти обострившиеся скулы и глубокие тени, очертившие её нездорово горящие глаза, которые кажутся ещё крупнее, чем раньше на истощённом лице... Разве возможно представить себе такую особу рядом с цветущим паном Мицкевичем? Даже если бы он и вправду был вампиром, полумёртвая невеста ничуть не украсит его блистательный образ. А вместе с паном Тадеушем она сможет жить скромно вдали от высшего света, не стыдясь себя самой и ничем не обременяя своего супруга.
Смаргивая слёзы с ресниц, панна Левандовская достала шкатулку с украшениями и, пристегнув к вороту платья любимую брошь-бабочку, провела ладонью по россыпи искристых жемчужин и драгоценных камней.
– Мама, милая мамочка, ты же понимаешь, почему я это делаю? Иначе они никогда не оставят меня в покое. Но ведь это всего лишь вещи. А твои самые главные сокровища останутся у меня в сердце, там, откуда их никто не похитит.
Взяв шкатулку в руки, девушка вышла в коридор и постучалась в комнату Катаржины.
– Ах, милочка, зачем ты встала? – удивилась её мачеха. – Я сама как раз собиралась тебя проведать. Ты дурно выглядишь, и тебе пока не стоит подниматься с постели.
– Вот, Катаржина, возьми. – прервала её Божена, протягивая той шкатулку. – Тебе они, похоже, нужнее. Кесарю кесарево. Можешь забирать себе всё – мой дом, мои вещи, моего отца и моего... жениха. Надеюсь, теперь ты счастлива.
– Золотце, ты явно не в себе. – растерянно пробормотала пани Левандовская, впрочем, от шкатулки не отказалась и, жадно прижав ту к груди, проводила падчерицу беспокойным взглядом.
Теперь, освободившись от лишнего бремени, Божена могла собираться в путь. Оставалось лишь распрощаться с домом своего детства и с милыми сердцу слугами. Но горькое воспоминание о давешних словах Тадеуша остановило её. Что, если кто-то из них и вправду предатель? Эта мысль едва укладывалась в её голове, но всё же она не могла так рисковать. Ни одна живая душа не должна преждевременно узнать об их ночном побеге, иначе всё сорвётся. После всего, что с ней случилось, Божена не сможет доверять даже самым близким своим наперсникам. Перед её мысленным взором так и будет стоять образ скалящей клыки Ядвиги и распалённого Кшиштофа, льнущего к ней с вампирским поцелуем. Нет, её жизнь уже никогда не станет прежней. Родные стены больше не греют, не утешают её. Прятаться от мира и дальше в этой клетке для неё невыносимо. Но и вернуться вместе со Станиславом в шумную Варшаву, чтобы провести всю оставшуюся жизнь в вечном ожидании укуса – будь то его измена или худшее преступление – она не в силах. Значит, ей ничего больше не остаётся, как только принять предложение такого надёжного и благовоспитанного пана Жемайтиса. Возможно, недаром он стал единственным человеком, который даже в её безумном кошмаре так и не превратился в монстра.
Стемнело, и особняк погрузился в дремотное безмолвие. В дорожном платье и с саквояжем в руках Божена бесшумно вышла в коридор, молясь всей душой, чтобы не попасться никому на глаза. Все остальные её вещи Тадеущ ещё перед ужином потихоньку перенёс в экипаж и теперь поджидал её на улице. Оставалось ещё немного, и она могла бы позабыть навеки о своей прежней жизни. Но пробегая через веранду, девушка внезапно столкнулась с сидящим там паном Мицкевичем, который, закинув ногу на ногу, нервно покуривал и сверлил полумрак своими лунатическими глазами.
При виде неё молодой человек поспешно затушил папиросу и, вскинувшись на ноги, смущённо забормотал:
– Я уже почти завязал с этим... Просто, понимаешь... Погоди-ка, куда это ты собралась?! – прервал он сам себя и моментально преградил ей дорогу.
– Прошу, пан Мицкевич, пропустите меня. – утомлённо прошептала она, опустив дрожащую руку в карман пальто. – Всё в прошлом. Вы свободны и можете делать всё, что вашей душе угодно. Я искренне желаю вам счастья. И прощайте.
– Что за бред ты несёшь? – с отчаянной болью в голосе страстно вспылил Станислав, так что Божена невольно вздрогнула от его вскрика, впрочем, тон юноши тут же смягчился, и он с надломленной интонацией жалобно взмолился. – Прошу, давай наконец-то поговорим. Да, я признаю свою вину. Но тебе не кажется, что наказание превзошло всякое преступление. Положим, я был слегка несдержан. Однако, пойми, это лишь от того, что я люблю тебя без памяти. А любовь не может быть грехом, что бы там ни говорил этот глупый ксёндз. Я же не хотел причинить тебе зло. Просто слегка погорячился. Неужели ты думаешь, я бы смог совершить что-то против твоей воли? Чего ты так испугалась? Смотри, у меня даже шрам остался. Ты ведь насквозь прокусила мне руку. И поделом мне. Хоть загрызи меня, только прекрати злиться. Я жалею, что отпустил тебя сюда. В этой глухомани среди болот твои нервы окончательно расшатались. Я увезу тебя за границу, и мы найдём нормального врача вместо этого сельского горе-эскулапа, что опаивает тебя опиумом. Он вконец задурил тебе голову. Я не узнаю тебя, Божена. Что произошло? И откуда взялись эти навязчивые идеи относительно пани Левандовской? Ты прекрасно знаешь, что мне противно даже находиться в одном помещении с этой женщиной. Спроси любого, надо мной уже все знакомые смеются из-за того, что я живу затворником после твоего отъезда. Потому что мне больше никто не нужен. Это же всё он, да? Этот чёртов докторишка втихаря нашёптывает тебе какие-то гадости про меня. Откуда его только принесла нелёгкая? Он вообще врач? Почему ты доверяешь этому типу, которого знаешь без году неделю, и отвергаешь меня после всего, что нас связывает.
– Умоляю, пан Мицкевич, пропустите. – сглатывая набегающие слёзы, пролепетала дрожащая девушка и, пошарив в кармане, направила на него отцовский кольт.
Божена не умела стрелять и совершенно точно не хотела этого делать, лишь припугнуть его, чтобы он уступил ей проход. Достаточно и того, что она уже дважды убила Станислава в своих снах. Если они останутся вместе, она наверняка сделает это и в третий раз, только уже наяву. Однако молодой человек, по всей видимости, не сильно испугался, читая её мысли, как свои собственные, и вместо этого горько рассмеялся, театрально раскинув руки:
– Прошу! Стреляй! Только будь добра, прямо в сердце, а не в печень. Я и так уже целый год бьюсь в конвульсиях, добиваясь твоего прощения, как милости Господней! Давай уже прикончи меня, чтобы хоть не мучиться!
– Пожалуйста, пан Мицкевич... пожалуйста... – измученно бормотала девушка сквозь слёзы, пытаясь обойти его сторонкой.
Красивый как никогда прежде и столь искренне несчастный Станислав ласкал её лезвиями отчего-то влажных очей и болезненно извивал кровавую ленту губ в попытках изобразить свою привычную ухмылку беспечности. Казалось, он вот-вот обовьёт беглянку своими цепкими руками и наконец-то вонзит в её кожу острие любящих клыков. Но всё же после некоторого колебания молодой человек уступил ей дорогу, видимо, ясно осознав, как бессмысленно пытаться удержать ту, что взирает на него полными ужаса глазами. Ощущая его взгляд между лопаток, как удар ножа, девушка спустилась по ступеням в сад и услышала позади себя натянутую усмешку:
– Божена, я ведь наложу на себя руки, если ты опять сбежишь от меня.
– Прошу вас, пан Мицкевич, давайте прекратим этот фарс. – кинула она через плечо, не оборачиваясь, и нырнула в темноту промеж деревьев.
Не разбирая дороги из-за застилающих глаза слёз, Божена запуталась каблуком в высокой траве и едва не рухнула на землю, но своевременно очутилась в объятьях сильных рук, что с лёгкостью подхватили её и прижали к груди. Очень осторожные и деликатные руки, которым не знакома порывистая горячность вампира, от прикосновений которого остаются синяки и ссадины, даже когда он пытается быть нежным. Бережно держа девушку под руки, пан Жемайтис усадил её в экипаж, и они навсегда покинули милое поместье её детства. Завтра они обвенчаются в какой-нибудь небольшой деревенской церквушке, и всё то, что когда-то будоражило, лишало сна и причиняло ей боль навсегда останется в прошлом.
Исполинская луна, пришедшая из какого-то другого мира, с безмолвным упрёком обжигала ланиты Божены, и плакали звёзды своим недужным светом, от которого и у неё самой начинали слезиться глаза. А в траве тоже плясали звёзды – безвестные блуждающие огоньки или, может, немигающие зрачки покоя не ведающих духов, что, насмешливо перешёптываясь в зарослях, называли её своей сестрой и манили танцевать в извечном хороводе смерти. Передёрнув плечами от их стылого дыхания, что так легко можно было принять за полночный ветерок, девушка безотчётно прижалась к Тадеушу, а он, опустив глаза, склонился к ней чуть ближе. Но напрасно её испуганное сердце сжалось в трепещущий комок, ведь единственное, что позволил себе мужчина, это лишь сдержанно – настолько, что иная барышня могла бы счесть подобную холодность едва ли не за оскорбление – коснуться своими незнающими страсти губами её руки в самом благочестивом поцелуе. И сколь же это было не похоже на наносящие неизбежные раны, чувственные прикосновения кроваво-алых губ вампира, боль от которых, быть может, не исцелится уже никогда.
Дорога ускользала далеко за горизонт, а мерный топот копыт и скрип колёс нагонял лёгкую дремоту. И, провожая слезящимися очами знакомые ей с рождения поля и перелески, Божена не могла понять, пробудилась ли она наконец ото всех своих кошмаров или же напротив, окончательно заблудилась в лабиринте снов, как уснувшая на век принцесса из старой-старой сказки её детства.
