*
Здравствуйте, любимые наши, Светочка и Александр Николаевич!
Мы получили ваше письмо, которому были очень рады. Что нам ещё осталось? Радуемся все вместе и вашим очередным достижениям, и успехам, о которых вы нам сообщили. Мы гордимся вами и ставим всем в пример. Для родителей самое большое счастье, если можно похвалиться успехами своих детей!
У нас тоже всё складывается нормально. Пашка, а точнее, давно Павел Геннадьевич, как мы вам уже не раз писали, взялся за ум и теперь его не выпускает из рук. В этом году, наконец-то, заканчивает свою заочную учёбу в Государственном университете. Ну, о его учебе и перспективах в работе, если они появятся, мы вам писали.
Пашка фактически вытеснил меня из моего кресла и взял всё производство в свои руки. Я ему, разумеется, помогаю во всём, но, большей частью, лишь советами – здоровье стало подводить. А у Пашки всё получается. Он человек теперь такой, что вы его и не узнаете, – серьёзный, рассудительный и, главное, вошёл во вкус своего дела. Старается достичь совершенства, а это для любого человека и есть самый главный стимул. Вот только в женихах наш Пашка ходит по-прежнему. Живёт по нынешним правилам, которые можно только осуждать, да разве нашу молодежь мы в состоянии остановить или хотя бы предостеречь?! Проще было танки в 41-м… А теперь все умные!
В общем, с Пашкиной стороны внуков нам ждать не приходится. Очень нам тягостно, что и вы в этом вопросе подкачали. Мы-то понимаем, как вам трудно на чужбине, но разве можно оставаться без детей, которые только и могли бы понести дальше наше и ваше знамя. В общем, за это мы на вас в обиде. Вы оставили нас без самой главной радости в нашей старости, без внуков.
Я как-то креплюсь, держусь на этом свете заботами, которые бесконечны, а вот Антонина моя болеет давно и тяжело. Смотреть на это мне больно, а сделать-то ничего не могу. Медицина теперь хуже, чем раньше. Ответственности за нас – ноль! А коль что случится, так ей и это ладно! Лекарств слишком много стало. Да один обман в них – лишь названия меняются! А какое поновее, так и цена в разы больше, хотя всё равно ведь – такая же пустышка!
И всё же мы как-то справляемся. Не особенно и тужим, ведь другим людям приходится куда труднее нашего! Однако возраст наш давно не юношеский, и болезни своего требуют, потому позиции свои мы постепенно сдаём. Всё нам теперь не так! Солнце, воздух и вода – наша главная беда!
Особенно трудно приходится Антонине Сергеевне. Собственно, затем и пишу, что в последнее время она даже психологически надломилась. Что ни день, только вас обоих и вспоминает. Всё гадает, удастся ли вас дождаться? Придётся ли еще когда-нибудь вас обнять? Доживёт ли она до того радостного дня? Поймите меня правильно, не осталось в нашей жизни ничего, чего хотелось бы нам больше – только увидеть бы вас, поцеловать, а там уж и помирать не страшно.
Потому и надеемся, что у вас получится как-то прилететь в этом году. Ведь и сами, пожалуй, рветесь? Заодно отдохнёте душой и телом, Волгу ощутите, поглядите на родные места. Они ведь честным людям жизненную силу придают.
Если есть на свете бог, а я теперь во всём сомневаюсь, так пусть он вас бережёт особо, ибо вы стоите всех его забот!
Целуем вас и ждём в гости.
С любовью и с уважением к вам – А.С. и Г.П.
*
Письмо увело мои мысли в другом направлении. И сразу стало совестно, что за все прошедшие годы мы ни разу не вырвались проведать родителей. Мы ни разу, придумывая себе оправдания, не вырвались на родину. А теперь надо спешить. Ведь душу изгрызёт вина, если неизбежное, понятное всем дело, до встречи случится.
И мои мозги еще сильнее принялась сверлить мысль о наследниках. Мне скоро сорок, а Светке далеко за тридцать. Конечно, по американским меркам даже первые роды еще допустимы, но ведь и наши риски значительно выше.
А когда детки подрастут до разумного возраста, сколько же нам годиков набежит? Мы для них не родителями с виду будем, а старичками – настоящими дедушками и бабушками. И уж внуков своих при таком раскладе нам не увидеть ни за что!
Будут ли наши дети знать, как мы жили, во что мы верили, что мы любили, чем гордились, а что ненавидели и с чем боролись?! Нет, не будут они этого знать! Поскольку огромная дистанция между возрастами сделает это невозможным. В общем-то, у американцев так и получается.
Так, может, я напишу, как задумал еще в тюрьме? В виде романа всё напишу, что было с нами, что было со мной и Светкой!
И зачем это мне, если кто-то спросит. Зачем такие усилия, старания, страдания и жертвы, если никто читать не станет?
Да просто так напишу! Чтобы наши дети знали о нашей жизни! Чтобы любили нас, уверившись, что мы тоже были полноценными людьми.
Так или иначе, но уж мне такой роман (сегодня же приступлю!) точно душу облегчит! Занимался ведь я историей для разнообразия своей жизни. Занимался, чтобы не закисать в трясине будней, а теперь буду еще и писать для того самого разнообразия.
Очень даже хорошо придумано! Заодно получится анализ собственной жизни, и систематизация событий, и планирование наперёд… Такое занятие мне по душе! Ради него можно и ночами посидеть!
И что вы думаете? Поначалу мне самому решение писать казалось странным. Ведь многое в моей жизни случалось, даже удивляться перестал, но чтобы об этом писать...
Такое мне самому, когда вдруг потянуло, да еще с огромной силой, показалось странным, и всё же я втянулся в сие неблагодарное и утомительное занятие.
Да и получилось всё необычно – я почувствовал себя так, будто приказ свыше получил, а этому приказу, если он с того самого неба, противостоять никто не в силах. Ведь как говорят, пишет не тот, кто может писать, а тот, кто не может не писать! А меня ведь с неба заставили! Не мог я не писать! Я и подчинился!
Теперь вспоминаю и сам себе не верю! Ведь школьные сочинения писал с неохотой, только для отмазки. Наворочаю, бывало, для учителя всякого наукомыслия, над чем и сам посмеивался, такое месиво у меня выходило, но чтобы изливать нечто личное на бумагу – это в нашей среде считалось диковинным отклонением от нормы. То пусть девчонки любовные переживания в дневники строчат, наивно пряча их от мам под подушки!
Вот ведь как всё удивительно развернулось! Не только в жизни, но и во мне! Заметил вдруг, что даже существо моё меняется… И привычки, и желания, и потребности… А раньше-то казалось, будто я окреп и застыл, как монумент или пирамида. С годами-то разрушаюсь, но не меняюсь ни по существу, ни по форме!
Выходит, ошибался! Но главное-то в том, что силы во мне еще остались! И совесть моя, как будто, дремать не собирается! Значит, стоит жить!
Но прошли три дня чудовищного ожидания Светки, и всё опять изменилось.
Это прояснилось утром, когда я неспешно приближался к своему кабинету. На доске объявлений висел плакат огромных размеров, да ещё с фотографией Фёдора. Это меня передёрнуло.
– Только его мне и не доставало! – со злостью подумал я. – Чем же он за это время прославился?
И тогда я догадался, что черная полоса по контуру плаката, это не какая-то декорация, а настоящая траурная рамка.
Да! Предо мной действительно был самый настоящий некролог. И в нём с подобающим случаю прискорбием извещалось, что сего года, такого-то месяца и только вчерашнего числа в крупной и тяжелой автомобильной катастрофе близ города Сан-Франциско погиб наш добрый коллега мистер Фред Кочнев. И так далее, всё, что полагалось в подобных случаях.
Кровь мне стукнула в голову. Даже закачало. Одновременно заныло сердце. Что-то слишком часто оно стало реагировать, на то, что ему самому вздумается!
«Вот ведь как бывает! Мы живём, ничего не загадывая, а за нами смерть уже по пятам крадётся! – ошарашенно подвёл я итоги, хотя где-то в глубине всё-таки проскользнула радостная мыслишка, будто случившееся только к лучшему. – Так неужели его устранили, как и обещали? Хотя такое варварство – это уж слишком!»
У меня от подобных методов, ведь ясно, что это не случайность, по телу пробежала дрожь, и я со странным опозданием догадался о самом главном для себя:
– А если Светка была в машине рядом с ним?! – промычал я, холодея. Голову сдавило ещё больнее. – Да, нет же! – уговаривал я себя. – Быть не может! Если бы с ней что-то случилось, так меня, как мужа, в первую очередь бы оповестили. Ещё ночью! Значит, она не пострадала! – успокоился я на несколько секунд, но потом опять завёлся. – Если она оказалась в машине рядом с Фёдором, то его бы за мужа и приняли. Тогда и мне звонить бы не стали! Зачем им звонить, если муж рядом и ему с некоторых пор совершенно безразлично, что стало с его женой? Так, что же у меня вышло? Что и она там… Как всё туго завязалось! Неужели так?!
Шатаясь от головной боли, я направился в кабинет, сухо поздоровавшись по пути с секретаршей. Эту Бритни для меня когда-то очень удачно организовал всё тот же Фёдор.
«Опять Фёдор! Везде Фёдор, что б его разорвало! Он меня всюду преследует! – подумал я, но одновременно до меня, наконец, дошло случившееся, к которому теперь следовало привыкать. – Не преследует, а преследовал! И это правильно! – уточнил я».
От неприятных воспоминаний и выводов колени задрожали, потому я свалился в своё любимое кресло, не за столом, а за компьютером, и замер, стараясь не беспокоить разболевшуюся голову.
Что мне надлежало делать в связи с гибелью Фёдора? Я не знал этого, поскольку подобные вопросы всегда оставались в компетенции самого Фёдора. Или, если точнее, в компетенции Фреда, как я только что для себя выяснил. Он, оказывается, был Кочневым, а отчества я уже никогда не узнаю, потому что не стану этим интересоваться. Неужели убили?
«Автокатастрофа? Вчера? Сан-Франциско, говорите?» – прошептал я и звонком вызвал к себе Бритни.
– Да, сэр? – с вопросом на лице и готовностью услужить появилась девушка.
– Бритни! Когда вы лично узнали о трагедии?
– Утром, сэр! Когда явилась на рабочее место. Некролог уже висел. Это так ужасно, сэр! Это так ужасно!
– Да! – подтвердил я. – Это ужасно, но, пожалуйста, позвоните в полицию и уточните подробности катастрофы, связанные с нашим коллегой. И еще один вопрос, миссис! Доктор Кеннеди сегодня уже звонил?
– Нет, сэр! Пока не звонил! А подробности я сейчас выясню, сэр. Мне можно идти?
[justify]Я кивнул головой, и в тот же момент электронным сигналом
