Ниже приведен отрывок из романа "Аккорд"
У нее были предлинные ноги, на которых, покачиваясь, как на рессорах, перемещалась ее гибкая, капризная фигура, а силуэт кичился резными бедрами, тонкой талией и узкими плечами. К длинным ногам - длинные волосы. Когда я губами касался ее высокого теплого лба, они под моими глазами густым, светло-русым потоком обтекали ее гладкую головку и сливались на затылке в пышный пенистый узел. Перед ее тонкой запатентованной красотой хотелось преклонить колени, а от ее гибельного облика не удалось бы укрыться и в монастыре. Она была невероятно, невозможно, немыслимо хороша! Моя вечная юность и мое любовное заклятие, мой заоблачный восторг и мои адские муки, мое божественное откровение и моя исступленная молитва, мое отчаяние без дна и бездна безумия - это все она, она, она! Do You Love Me As I Love You, моя гаррота, моя "железная дева", моя немилосердная дыба?..
Как известно небесам интересны только браки, а стало быть, мои предыдущие женщины не представляли для них ни малейшего интереса. О, этот судьбоносный миг, когда небесные брачные инстанции вручают тебе женщину и говорят: "Вот твоя Ева. Плодитесь, размножайтесь и будьте счастливы!" Можно забыть свое имя, но только не первую встречу с будущей женой. Даже если однажды она становится бывшей.
Впервые я увидел ее на репетиции, где она случайно оказалась с подругой. Они задержались в институте и уже направлялись домой, когда проходя мимо конференц-зала, услышали музыку. Как она потом рассказывала, заглянуть в зал ее заставило внезапное и неодолимое любопытство. Вот вам лишнее подтверждение руководящей и направляющей роли заоблачных сил! Случилось это в середине мая восемьдесят третьего, и я в то время был вполне счастлив с Ларой.
Пользуясь случаем, присмотримся к той небольшой и бескорыстной компании наших почитателей - постоянных и полномочных представителей публики и, своего рода, членов негласного джаз-клуба. Лишь единицы из них понимали толк в гармонии, свинге и синкопе. Другие приходили, чтобы потешить ритмом темперамент, третьи выгуливали на вольных джазовых хлебах мятежную мечту о заморской свободе, четвертые - чтобы приобщиться к продвинутой компании. Иногда в зале собирались до пятидесяти человек, но завсегдатаями из них были не более десятка, и девушки, как ни странно, преобладали. Состав любопытствующих постоянно менялся, но для их положительно заряженного ядра мы всегда находили время, чтобы выслушать благожелательные комментарии и дельные советы. В конце каждой репетиции мы угощали их бодрой блюзовой темой - например, Duke's Place Эллингтона или Blues In The Closet Бада Пауэлла. Мы - это жизнерадостный Рома-сакс, вальяжный басист Аркаша, узкоплечий ударник Толик и ваш покорный слуга. Все вместе это называлось "Джаз-квартет Юрия Васильева". Популярность наша дальше института не распространялась, да мы ее и не искали. Мы дружим до сих пор и, бывает, съезжаемся ко мне на дачу для jam session.
Тем памятным майским вечером я, сидя вполоборота к залу, доигрывал свою часть импровизации (это была чудная, легкая тема Lover Come Back To Me Зигмунда Ромберга). Мои пальцы с воробьиной живостью порхали по клавишам, когда дверь в зал приоткрылась, и в боковые проемы моего зрения вторглись две женские фигуры. Хорошо помню мгновенное раздражение, которое я тут же выместил на неповинных клавишах. Вот, кстати говоря, наглядная иллюстрация импрессионистской сути джаза: домашняя заготовка соединяется в нем с текущим настроением, и это всегда неожиданно. После меня вступил Аркаша, и я, поручив пальцам сопровождать его басовитый форшмак, скосил глаза в зал. Там в проходе между рядами, не доходя метров десяти до основной группы, остановились в нерешительности две девушки. Даже того подслеповатого освещения, каким в отличие от яркой сцены страдал полутемный зал, оказалось достаточно, чтобы признать: одна из них была королева, другая - ее служанка, и обе явились сюда прямо из сказки. Я играл и боялся, что сказочные гостьи не выдержат напора синкопированной реальности и уйдут, не дождавшись моего внимания. Но нет - словно в подтверждение своей кочующей сказочности, они сделали привал: робко присели у самого прохода и уставились на сцену. Не дожидаясь, когда раздумчивый Аркаша изольет свою бубнящую душу до последнего квадрата, я энергичными аккордами, как пинками заставил его закруглиться, обозначил тему, загнал ее в угол, украсил коду пригоршней витиеватых восьмушек, после чего объявил перерыв и, удивляя всех неожиданной прытью, ринулся на глазах моих почитательниц к новеньким.
По мере нашего сближения скудный свет на королевских чертах сгущался, они обнаруживали резное совершенство и складывались в нежное, тонкозвучное лицо. Растерянно улыбаясь, я неудобно извернулся и опустился в кресло перед незнакомкой пронзительной красоты. Сильное и внезапное изумление сразило меня наповал. На меня с вопросительным удивлением глянули чудные серые глаза, в которых я разглядел свою погибель. Это выражение ее лица моя память запечатлела навечно. Оно стало для меня чем-то вроде "Черного квадрата", из которого впоследствии проступила и расцвела черно-белая радуга наших отношений. Как часто она потом смотрела на меня подобным образом, всякий раз отсылая к самому первому моему видЕнию и принуждая отыскивать в ее взгляде отклонения от эталона! Они - верстовые столбы супрематизма наших дней. Все остальное - причудливая игра света и тени на неподражаемо прекрасном, любимом лице.
Нечего и говорить, что изваявший ее лицо небесный скульптор позаботился и об остальном: сказочно безупречными были шея, плечи, руки и бюст, и над всей этой королевской недоступностью витал едва уловимый запах духов. Прикрывая давно забытую юношескую робость шутовской строгостью, я спросил из какой они группы, и бойкая служанка назвала. Третьекурсницы. А как зовут? Я - Вера, охотно призналась служанка, а это... А это - Лина, строгим научным голосом объявила королева. Если у нее и были изъяны, то не в голосе. Мешая отчаянную робость с надеждой, я спросил, могу ли их после репетиции проводить. Служанка открыла улыбчивый рот, но королева, сверкнув строгой сталью, опередила ее:
"Спасибо, не надо!"
Служанка недоуменно глянула на нее.
"У нас еще кое-какие дела" - снизошла до пояснений королева, и ее ангельское лицо украсилось капризным выражением избалованной вниманием девочки.
"Идем, Верка!" - приказала она служанке, и я проводил их беспомощным взглядом. Нет, нет, так не бывает: ни малейшего изъяна, ни видимого подвоха - безупречно узкобедрые, длинноногие достоинства!
Весь вечер внутри меня бушевал разрушительный торнадо. Срывая с пьедесталов привычные вещи и понятия, он возносил их в черную высь, чтобы обрушить и предъявить мне их жалкие обломки. Он потешался над моим привычным миром, оскорблял мои святыни и перечеркивал мое прошлое. Он обесценил мои ценности и девальвировал авуары. Он объявил ничтожными мои достижения и признал притворными мои былые чувства. Он разметал и пустил по ветру мою самонадеянность и свернул шею самолюбию. И когда над пустырем моей души стало тихо, я подсел к пианино и, закатив глаза, заиграл "Air" Баха. "Джаз модерн квартет", "Свингл Сингерс" и Бог мне в помощь! Со стиснутым горлом и навернувшимися слезами я в молитвенном упоении возводил внутри себя солнечный, бриллиантово сияющий, в виброфоновых переливах храм. Возвел и утром проснулся обновленным. Я стал другим - самоотверженным, возвышенным и великодушным. И даже если бы я не добился Лины, я бы таковым и остался, ибо узнал, что на свете есть девушка, самого существования которой я был недостоин. Это было тотальное, всепоглощающее обновление, о котором степные волки с их бессильным смятением, беспредметным беспокойством и беспричинной болью могли только мечтать. Таким я ближе к полудню и оказался под дверью ее аудитории.
Если бы кто-нибудь из моих знакомых увидел меня в этот момент, то нашел бы, что я заметно побледнел. И было отчего: мне предстояло ринуться на приступ, а я сидел в окопе и дрожал от страха. Мне виделся ее царственный выход в сопровождении свиты сокурсников. Перебивая друг друга и обдавая ее семенящей скороговоркой, они заискивающе улыбаются и заглядывают ей в лицо. Опасны, однако, не они, а тот нагловатый, помеченный ее тайным доверием молодец, что шествует позади нее этаким самодовольным гоголем. Она вынесет из аудитории его улыбку, отделит его от свиты и, подчиняясь его воле, двинется рядом с ним в поисках уединения. Вот смеху-то будет, когда я, бледный и дрожащий, возникну у них на пути!
Внезапный и резкий звонок, как сигнал к штурму. Замерев, я перестал комкать за спиной пальцы и дышать. Дверь распахнулась, и коридор стал наполняться молодой горячей массой. Сунув руки в карманы, я поспешил принять независимый вид. Наконец вышла Лина, а за ней, слава богу, не сокурсник, а Верка. Я перевел дух. Верка увидела меня, толкнула подругу локтем, и обе в замешательстве уставились на меня. Я потянул их к себе намагниченным молчаливой мольбой взглядом, и они, помедлив, подошли.
Здравствуйте! А вы что тут делаете? Пришел на вас посмотреть! На кого - на меня или на нее? На вас обеих. Лина, можно вас на минуточку? Иди, Верка, я догоню!
Мы отошли, и на меня посмотрели со снисходительным ожиданием. Вспотев от волнения и мечтая стать переливчатой заколкой в ее волосах, я спросил, можно ли ее проводить.
"А если меня уже провожают?" - смотрели на меня ясные, насмешливые глаза.
"Значит, вы должны отказать!" - вымученно улыбнулся я, умерив свой аппетит до пуговицы ее кофточки.
"Ну, вы и нахал!" - улыбнулась она в ответ.
"Да, я такой!" - приободрился я, тут же повысив себя до должности ее тени.
Она поглядела на меня, как на выпрашивающего зачет студента и снизошла:
"Давайте завтра. Посмотрите расписание и подходите к концу последней пары..."
Тем же вечером я был у Лары, где между нами состоялось душераздирающее объяснение. Возвращаясь от нее, я чувствовал себя так, будто обидел ребенка. Весь вечер долг боролся во мне с любовью. Только это была не та восторженная юношеская любовь, к которой я, худо-бедно, привык, а некое новое взрослое чувство - злое, задыхающееся и беспощадное. Чувство-приговор, чувство-приказ, чувство-инстинкт! Не та ясная, основанная на привычном мне звукоряде любовь, а некая новая гармония со своим доселе неслыханным мною ладом: до-лина, ре-лина, ми-лина, фа-лина, со-лина, ля-лина, си-лина. Я вслушивался в новые созвучия, и от их новизны у меня по телу разбегались мурашки. Под гимнодические, ангелоголосые распевы оживал и приходил в движение новый мир. И пусть нутряной, подкожной вибрацией он был похож на мир моих прежних влюбленностей, но то были чувства, какие рождает лепет трогательного малыша, про которого всем известно, что он подрастет, и умиляться будет нечему. С Линой же мне было уготовано нечто малиновое, ванилиновое, розалиновое, кринолиновое, адреналиновое - словом, нечто неутолимое, неиссякаемое и
|
