ролик, будет что во время ребута заново пережить. Можно уже вставать, шугануть этих жалких человечков, опасно развеселившихся от страха и необузданной веселости молодости. Волк задумался, сколько ему лет, имплант давал какие-то данные, но что значат эти рабочие часы по сравнению с жизнью живого существа. Такие мысли всегда посещали перед загрузкой, наваливалась непонятная тоска и грусть, совершенно человеческая, а рядом с ними примешивалась зависть и жалость к себе. Почему имплант не давит это чувство, почему он опять хочет найти эту девушку, имени которой он даже не помнит, сохранился размытый образ и запах. Точнее даже не запах, а строчка исключения из общего алгоритма — она будет пахнуть иначе, чем все те, кто родился под землей. Она будет пахнуть солнцем, а он знает, как пахнет солнце, как оно выглядит, и что оно не такое страшное, как все здесь под землей думают.
Имплант сжалился над человеческим мозгом и отключил его на полчаса. Волк вздрогнул и вздохнул, но на складе уже никого не было. Парни и девушки оставили его заказ, ожидавший в двух больших ведрах, пахнущий тушеным мясом с салом, но на вид чуть менее серый, чем сами ведра. Его искали, имплант фиксировал движения спецотрядов, но они почему-то шли не туда. Искали и девушек, опозоривших себя и взлетевших на самый верх, такое было бесполезно удалять, каждый уже наделал копий и тайных зеркал, и робот-администратор и робот-модератор быстро сдались, посчитав дальнейшую борьбу бессмысленной тратой энергии. Волк мог гордиться, его похождения в подземном мире растащили на целый мини-сериал, простенький электронный мозг дорисовал недостающие сцены, а эротическая сцена со спящим монстром увела электронный мозг в глубокое прошлое, вытаскивая кадры и сюжеты древних порномонстров. Солдат и киборгов-охранников никто не жалел, те, кто был умнее, пропускали волка без боя, с тем же удовольствием смотря, как в новой серии волк рвет отряд спецназа. На самом деле потери были не столь существенны, как отрисовали в сериале, но искусство брало свое, и волк жил уже не своей жизнью. И это было ему на руку или на лапу, он так и не определился, чего в нем больше: человеческого или машинного. В этом хаосе видео, большая часть из которых было плодом больного электронного мозга, трудно было вычислить реальное местоположение диверсанта. Щиты его не видели, но он мог ненадолго подключаться к ним, выдавая себя, но и получая требуемый кусок карты или код доступа. Все это походило на бессмысленную и очень азартную игру, а разве в такой игре должен быть смысл?
37. Право на смерть
Волны, плеск, как будто вокруг вода. Она отчетливо слышала удары ленивой волны о тяжелый борт, отдававший глухим звоном привет на корпус, переходивший в тоскливую песню. Все скрипело, ныло и жаловалось на тяжкую судьбу. Юля ежилась в ящике, стало холодно, она чувствовала, что скоро начнет коченеть. Качка была неторопливая, но сбивала с ног неожиданно, когда она кое-как разминалась, в основном это была ходьба гусиным шагом на месте.
Их привезли в порт, так она решила, слыша работу кранов и сигналы паромов, не хватало крика чаек или отборной ругани, перемешанной с едким дымом дешевого табака и перегара. Но ни одного голоса она не услышала, лишь перекличку роботов. Перевалочная пристань работала автоматически, и людей здесь давно не было, роботы умели сами себя обслуживать, а старые паромы кряхтели, пыхтели, воняли горелым машинным маслом, но не ломались. В тихом подземном озере, образовавшемся в бывшем природном хранилище газа, всегда скучал штиль, и волны создавали другие паромы или буксиры с перегруженными баржами, уходившими под воду выше низкого борта, но не тонувшими. На перевалке постоянно сгружались и загружались контейнеры, вот и заключенных, как малые контейнеры, поставили на пирамиду из контейнеров, и в верхней точке из-за максимальной амплитуды качка чувствовалась наиболее остро. Впрочем, Юля не жаловалась, хоть какое-то развлечение, если бы не холод.
Немного согревшись, Юля устало села, обняв колени. Очень хотелось есть и пить, аж до рези в горле. Приходилось терпеть, как и кромешную тьму, запах ржавого железа и давящую тишину, соседи замолкли еще до загрузки на паром, она была согласна даже на вой, лишь бы не молчали. Думать о том, что они замерзли насмерть она запрещала себе, пытаясь направить мысли в другую сторону. Иногда ей казалось, что она слышит шуршание и стук в соседних ящиках, и радовалась, один раз расплакалась от радости.
Сон морил и ее, Юля боролась, помня советы из фильмов, что спать нельзя, можно не проснуться. Сколько же ерунды она успела просмотреть за свою жизнь, и не сосчитать, и не осмыслить. Все ужасы и страшилки, которые так любила Альфа, сейчас виделись жалкими и смешными. Жаль, что она так и не прочитала книгу человека, выжившего двадцать лет в ГУЛАГе, сейчас бы она ей помогла. Каким бы ни был научно-технический прогресс, люди остаются людьми, и ожидать чего-то иного, более гуманного или человечного не стоит. Человек ненавидит свой вид, застенки обрастут новыми лицемерными фасадами, но внутри останется все тот же ад, созданный людьми для людей. Юля улыбалась себе, какие мысли приходят к ней без подсказки или указки других, не то, что в школе, где она двух слов связать не может или не хочет.
Паром шел неторопливо, по ее ощущениям они двигались очень медленно или просто стояли. Волн больше не было, и от этого стало невыносимо тоскливо. На самом деле паром шел почти с максимальной скоростью, робот знал, что везет живой груз, а температура воздуха стремительно опускалась ниже минус 25 градусов. Юля листала в голове плейлист, куда она рандомно сбрасывала все, что ей понравилось или она решила переслушать потом, но в итоге забыла. Песни дробились на фрагменты, сливаясь в одну странную мелодию. Слова надвигались друг на друга, и Юля теряла смысл, механически повторяя их, вздрагивая, когда эта мешанина приобретала слишком ужасающие формы. Она устала, и песня пришла сама, подавив назойливую какофонию. Строчка за строчкой восстанавливались в памяти, Юля вспомнила, что сначала поставила на нее дизлайк, но потом вернула в плейлист. Она видела себя русалочкой, но другой, не жертвой несчастной любви, топиться она уж точно не хотела:
Пропев семь раз припев, Юля почувствовала, что плывет. Она дома, в знакомом месте, плавает после тренировки в Москве-реке. Солнце очень жаркое, зал на ремонте, тренер жив, и она уставшая и потная после работы и тренировки плывет куда глаза глядят. Но она в тот день не плавала, пускай и планировала, Юля осознает это, но плывет дальше.
Вскоре ей становится холодно, ноги сводит, а руки деревенеют. Она плывет к берегу и вдруг понимает, что полезла в воду без купальника. На берегу стоят какие-то парни, хохочут, показывая ей трусы и спортивный бюстгальтер, один надел ее шорты себе на голову. От стыда Юля вся горит и задыхается. Что-то тянет за ноги на дно, что-то сильное, она захлебывается и на секунду теряет сознание. Внутренний жар от злости и стыда приводит ее в чувство, она вырывается и выныривает под вопли и крики парней, она уже чувствует, как от них несет пивом и вейпами. Выбравшись на берег, она пытается вырвать одежду, но парни выше и сильнее. Они заваливают ее на песок, два держат за руки, третий со смешком снимает шорты. Перед ней опять этот киборг-дознаватель. Он хватает ее за ноги и лезет руками в нее. Юля кричит от боли и просыпается, крепко приложившись головой об ящик. Она уснула, от кошмара ее трясет, она чувствует руки на бедрах, тело болит, она все же закоченела.
С трудом поднявшись, Юля начинает разминаться, через боль, открыто крича, может так ее соседи проснутся. Голова мутная, как после хорошего удара. Надо разобраться, как она так легко смогла дать себя завалить. Стоя в планке, чудом уместившись в ящике, Юля разбирает ошибки, как учил тренер. В следующий раз не надо пытаться отнимать — надо сразу бить в промежность, потом в голову, второго следовало свалить подсечкой и отключить ударом по шее, а третьего она бы просто забила насмерть, вколотила в песок. От этого стало легче и веселее: «Нашли русалочку! Я не русалочка! Идите к черту!». От ее крика ящик зазвенел, робот-паром отозвался долгим глухим гудком. Юля стала отбивать ритм
Teardrops. Робот некоторое время думал, но через две минуты стал вести мелодию, ужасно фальшивя, путаясь, как путается начинающий музыкант, подбирая свою первую песню.
Юля смеялась и плакала, отбивая ритм, пока из соседних ящиков ее не поддержали ритмичным стуком. Собравшись с духом, она запела, что вспомнила, постепенно восстанавливая в памяти песню, которой Максим так долго мучил ее в детстве, а ведь она запомнила, и песня ей нравится, может она повзрослела?
Паром задрожал от стука, эхом разносившимся над озером, как ей казалось. Сколько же их здесь было — сотни, тысячи? От грохота железных ящиков болела голова, но это мешало впасть в ступор, заставляло что-то делать, затыкать уши, бить в ответ, ругаться, смеяться, жить!
— Вам на небо закрыта заветная дверь, русалочки, — прошептала Юля строку припева и закричала, перекрывая стук, затихший в одну секунду. — Не спите. Нельзя спать! Стучите, пойте, кричите! Нельзя спать, нельзя спать!
Паром подхватил ее крик долгим гудком, железные могилы забарабанили в ответ. Снизу раздалась незнакомая песня, Юля не разбирала слова, но вместе со всеми тянула простую мелодию, выкрикивая понятные слоги в припеве. Песня, судя по всему, была народная и бесконечная. Как затихал один, вступал второй с новой партией куплетов, кто-то хохотал, кто-то ругался, но ящики ожили. И Юле казалось, что проснулись все, что ожили все железные могилы, и она радовалась, не зная, как и остальные, что большая часть ящиков хранила в себе замороженные брикеты для колонны биореактора. Они никогда не узнают об этом, сколько их было и скольких отсортируют в порту прибытия. Робот-паром знал все, как и автоматический порт, приготовивший нужное количество самосвалов. Люди не должны этого знать, не должны видеть, как сортируют замороженные брикеты, много часов назад еще едва живые от холода и страха, никогда не узнают, куда отвезут брикеты и как будут перерабатывать, как никогда не узнают и не захотят знать откуда то, что они едят.
Ночью раздался долгий протяжный гудок, менявший частоту с низкой до максимальной и обратно. От этого гула резало уши, и болела голова, мертвый бы проснулся. Непонятно, как и почему Юля научилась чувствовать время, грубо определяя основные четыре фазы. Здесь, посреди безмолвного подземного океана, а она видела озеро именно таким безбрежным, безмятежным и бесстрастным, время определялось проще всего. Заняться было особо нечем, и она сверяла внутренние ощущения с часами соседей, импланты
