снова она переживает этот ужас в подвале, а бабушка вытаскивает ее оттуда. Она почти ничего не помнит, только взрыв, почти такой же, как в этом проклятом бомбоубежище. Нет, она ничего не помнит, только тьму и свой страх. И еще какую-то женщину, она говорит с бабушкой, они долго говорят.
— Неправда, ты не виновата, — он прижал ее к себе, Мэй уткнулась лицом в его грудь и затихла, провалившись в глубокий сон. Она стала такой маленькой и беззащитной в его руках, он не заметил, как заплакал, повторяя одно и то же, пока сам не провалился в сон. — Ты не виновата, никто не виноват. Мы ничего не знаем и не узнаем.
Егор сидел за столом и разбирал пистолет, раскладывая детали и патроны на белых листах. Придирчиво осматривая каждую деталь, он собирал пистолет, и разбор начинался заново. Больше занять себя было нечем, напротив сидела пожилая женщина, делопроизводитель управляющей компании, и невозмутимо пила чай.
— Вы бы поехали домой, Егор Олегович, — сказала она, пододвигая к нему блюдце с печеньем.
— Спасибо, но домой я попаду не скоро, — он с тоской посмотрел на часы, время шло к полудню, а вскрывать двери в бомбоубежище разрешения не поступило. Ему приказано было ждать и без дурных инициатив, так всегда приказывало начальство, когда к делу подключались сб-шники. В этот раз он был даже рад, что не придется в одиночку расхлебывать все это, пускай в итоге провал спишут на него, как обычно.
— Понимаю, сколько лет живу в этом доме, а ничего подобного никогда не случалось. Были убийства, но в основном по пьяни, как у всех.
— Кто вам сказал, что было совершено убийство? — напрягся Егор.
— Никто, не стройте версий, достаточно сплетней в чате дома. Если бы не было убийства, то не оцепили бы весь двор. Люди напуганы, сами знаете.
— Знаю, пусть пугаются, так лучше вспоминается, — процедил сквозь зубы Егор и принялся за остывший чай.
— Жестоко, — покачала головой женщина. — Но по-другому вы не сможете работать. Я это по отцу знаю, он все носил в себе, так до шестидесяти и не дожил.
— И я не собираюсь, — сказал Егор, жуя печенье. Он вдруг почувствовал зверский голод, потом напала чесотка, и даже воспоминания об ужасных скульптурах на алтарях не вызывало ничего, кроме горечи во рту и ужаса в сердце. С ужасом он привык жить, еще в молодости, узнавая людей по их поступкам. Как бы это странно не звучало, но ужас помогал ему жить, не сойти с ума, особенно ужас от самого себя, когда жестоко подавляя себя, он отступался, чтобы не вершить свой суд на месте, сразу, долго, справедливо. И он понимал, что ему бы понравилось, как и тем, кого он ловил, разница была лишь в выборе стороны, выборе цвета ночи.
В комнату вошел следователь и высокая худая девушка с ультракороткой стрижкой. Его поразила ее смуглая, чуть бронзовая кожа, блестевшая, как и умные внимательные глаза, насмешливым превосходством. Она в упор посмотрела на Егора и широко улыбнулась, обнажив крепкие зубы. Егор встал, молча пожал руку следователю и оглядел ее с ног до головы, особенно его раздражали ее выглаженные до идеальной тошноты серые брюки и белая блузка, больше походившая на мужскую сорочку. Она бы и сошла за дрыща, если бы не массивные серьги, похожие на творения кавказских мастеров, и ярко крашенные фиолетовым губы, ресницы тоже были темно-фиолетовыми, почти черными.
— Это еще кто? Журналистов нам тут еще не хватало, — Егор ткнул пальцем в девушку, она улыбнулась ему еще шире, отправив губами воздушный поцелуй. На слегка смуглом лице зубы светились особенно издевательски.
— Познакомься, Аврора. Вы будете работать вместе. Она работает со мной по этому делу в качестве консультанта. Ей надо самой все увидеть.
— Слушай, Игорь, тут не Афимолл и не ЦУМ, припадочных мне тут еще не хватало. Там мужики не выдерживают.
— А ты за меня не волнуйся, у меня вены заполнены чем надо, — Аврора похлопала себя по локтевому сгибу. — Если хочешь, могу и тебе выписать. Тебе надо, я сразу вижу, но ты пока еще держишься. Мужик! Уважаю!
— Она психиатр, а по совместительству составляет для нас психологические портреты преступников и жертв, — следователь похлопал Егора по плечу. — Поверь, ты с ней сработаешься. Она крепче тебя и злее.
— Это точно, — оскалилась Аврора, потом сбросила маску и, мило улыбнувшись, протянула руку. — Давай не будем начинать работу со ссоры. Ты мне понравился, я не шучу.
— А ты мне нет, — ответил Егор, пожимая руку, она крепко сжала, выдержав тяжелый взгляд.
— Спасибо за честность, — улыбнулась Аврора. — Пойдем, я тебе бургеров привезла, в машине остались. Нечего здесь сидеть, такой хороший день сегодня.
— И не говори, день что надо, — ухмыльнулся Егор. — А за бургеры спасибо, с меня ответ.
— Не сомневайся, я не забуду, — кивнула она. — Потом вниз меня проводишь, мне надо все самой увидеть.
— Не советую, — Егор с тревогой посмотрел на нее.
— Я видела фотографии и готова.
— Нет, не готова. К этому нельзя быть готовым, — покачал он головой.
— Ну, хорошо, ты прав — не готова. Но посмотреть должна. Пошли-пошли, мне еще в больницу на смену надо успеть.
34. Бессилие
— Так, давай примерим. По-моему, очень неплохо получилось, — Марта разложила на койке ушитые куртку и ватные штаны из толстой серой ткани, не хватало полосок, и вполне вышла бы арестантская роба.
Юля с сомнением посмотрела на огромную куртку и штаны, но спорить не стала. Девушки-надзирательницы сегодня пришли очень грустные, даже причесок не было, просто убраны на затылке волосы и грустные глаза. Юле показалось, что они плакали недавно, так сильно распухли веки и покраснели глазные яблоки.
— Да, размер точно твой. Мы подшили еще подкладки, чтобы тебе было теплее, — вторая девушка явственно всплакнула и отвернулась, Юля так и не узнала ее имени, а спросить стеснялась.
— Вы меня как будто хороните или в дальнюю дорогу отправляете, — попыталась улыбнуться она, но настроение девушек передалось и ей, и Юля чувствовала тяжесть в груди. И дело было не столько в обереге, который с самого утра предупреждал ее слабыми покалываниями, а в гнетущей атмосфере, сгустившейся за последнюю неделю. А она здесь уже больше месяца, и обещанного разговора с инспектором или допроса, как намекнула ей Марта, не было, словно о ней забыли, занимались другими более важными делами.
— Так и есть, — шепотом сказали девушки и настороженно покосились на щит, все такой же разрезанный, черный и сгоревший.
— Понятно. Меня отправят в тюрьму? А разве это не тюрьма?
— Нет, не тюрьма. В тюрьме все гораздо хуже, — ответила Марта и кивнула влево. — Здесь камеры для важных преступников и карцеры, ты же слышала крики по ночам?
— Слышала, — кивнула Юля и поежилась. В первые недели она не понимала, что слышит, относя странные долгие звуки к раздраженному воображению. С каждым днем звуки становились яснее, переходя в отчетливый монотонный гул десятков голосов, который перешел в жуткий вой. Так не могло выть животное, вой перемешивался со стонами и проклятиями, срываясь на слезливые молитвы — это было невыносимо, она перестала спать ночью, уходила в коридор и бегала до утра, ища тихого уголка, но вой преследовал ее, отраженный и усиленный десятками щитов. — Они хотят, чтобы я сошла с ума.
— Нет, тогда ты ничего не расскажешь. Ты не представляешь, как нам жаль тебя, — Марта всхлипнула, вторая надзирательница часто замигала и выглянула в коридор, не подслушивает ли кто-то. Дверь в камеру держали открытой, что-то случилось с вентиляцией, и дышать было нечем. Они называли это летом. — Примерь, нижнюю робу не снимай, никогда не снимай ее, жаль, но я не знаю, что еще и посоветовать. Мы никогда не были там, куда тебя отправят, слышали только анекдоты или в шлакопроводе что-нибудь всплывало.
— Ну, никогда не были — еще будем! — с наигранным оптимизмом воскликнула вторая девушка и подмигнула Юле. — Главное внимательно читай, что тебе подсунут, а лучше ничего не подписывай, тогда у них алгоритм зависнет. Я точно знаю, что так будет. Они будут угрожать, а ты не обращай внимания, держись.
— Да, так ты выиграешь время, — подтвердила Марта.
— Какое время, для чего? — удивилась Юля. Она достаточно времени думала об этом, решив для себя, что ее не выпустят, а бежать отсюда было некуда, разве что в другой коридор, больше напоминавший узкую улицу, но куда дальше бежать?
— Никто не знает. В твоем деле стоит гриф «совершенно секретно». Мы к нему доступ не имеем, да и не надо, там все равно ничего нет. Мы знаем, что ты не из нашего мира, но не спрашивай нас, что это значит. Так говорят инспектора высших уровней, они ведут такие дела, а мы должны приглядывать за вами, чтобы никто не наложил на себя руки. И такое бывало, до сих пор страшно, — Марта поежилась, и в этой грубой и некрасивой на вид женщине Юля увидела добрую и искреннюю девушку, которая с болью в сердце прощалась с ней.
— Прости, мы ничего не можем сделать для тебя. Если бы можно было увести тебя обратно, но мы даже не знаем куда идти. Вся наша жизнь прошла здесь, мы переходим из одного полиса в другой, но что творится в других полисах или наверху, никто не знает, кроме инспекторов высшего уровня, — вторая девушка вздохнула и потрогала вещмешок у кровати. — Для тебя в столовой насушили мяса и сухарей, даже печенье сделали, так что на первое время голодать не будешь.
— Спасибо вам большое! — Юля обняла каждую и поцеловала. — Вы очень хорошие и добрые, я вас люблю.
— Ты первая, кто нам такое сказал. Обычно нас проклинают, когда мы приносим плохие вести, — со вздохом улыбнулась Марта. — Давай уже примерь, а то может надо подшить немного.
Юля оделась и почувствовала себя снеговиком. Куртка и штаны плотно сидели, почти не стесняя движений. Она попробовала сесть на шпагат, и штаны легко позволили это, кто-то вшил вместо швов тугую резинку, рукава тоже казались слегка резиновыми, готовые выдержать любое резкое движение. Стало невыносимо жарко, Юля едва не грохнулась в обморок и поспешно сняла зимнюю робу.
— А, как мы угадали! — вторая девушка аж подпрыгнула от удовольствия. — Можно открывать мастерскую.
—
