значит. Вы на днясь со второго этажа кинули комсомольского работника полка.
Лейтенант испуганно оглянулся.
-Ты не оглядывайся, все уже знают. Молчат. Потому как правильно пошутили. Он всех баб перетрахал, пока ребята океаны бороздят.
-Её кинуть надо было, - буркнул Сёмин.
-А тут ты не прав. – Майор поднял палец. – Если их кидать за это, в гарнизоне баб не останется.
-Ладно уж! – не поверил Володька, - все они, что ли, такие?
-Не понимаешь организма ты, литёха! Ни бабского, то есть женского, ни мужского. – Пыхнул дымком. Сёмин ёжился, ведал он о всяких особенностях, и не только организмов, но когда что-то касается твоей личной жизни, то…
-Вот, значит! Не понимаешь… твоя тебя любит, любит. Моя меня, хоть и не девка, любит. А все эти круть-верть, блажь организма. И не стоит серьезных выводов. Тем более действий. Мне вот говорят, пока ты там, твоя, мол… Я что отвечаю? Правильно! Мне по приходу в первую очередь, и всех забыла, и мне хватает. Ну, скинули вы его, два ребра, хорошо хоть, сломали, не шею. А толку? Он не летчик, и со сломанными гуляет. Твой дружок в океаны, - оргвыводы - а она на панель. Смысл?..
-Ну, вы, товарищ майор, себе перечите.
-Да не перечу, - досадливо сплюнул Абакумов, - если любите друг друга, понимать и прощать требуется, так как гарнизонная жизнь – это статья особая. Любовь тут и блаж организма вещи совершенно неединые.
-Ну, правильно! – обиделся Сёмин. – На новый год «Кашников» собрали в столовке, процентов восемьдесят мужиков – по далям и весям. Одна и говорит подруге, мол давай, вначале он тебя, а потом меня. Это о её муже. Ну, та в крик. А подружка, - не хочешь по хорошему, уведу!..
-И что? – заинтересовался Абакумов.
-Увела…
-И правильно сделала, - подытожил майор. – Напрямую, оно, конечно, зря, тем более сообщать. И так ведь всё понятно. Я сейчас на квартире живу, на трёх хозяев. Не поверишь, бабы беленькие, один мужик, даже сивый, а детишки… ну, чистые урюки. У той-то, сивый постоянно на Боевую Службу ходит, у этой, узбек по национальности, в базе работает, на складе. И ничего, живут. Ты чего глаза выпучил? – привстал Абакумов.
-Вас послушать, товарищ майор, так все женщины бляди, и я сам должен в этом и способствовать, свечку, ещё скажете, держать…
-Ни хрена ты не понял, - сполз с железа Абакумов. – Хватит ночевать, орёлики, ещё десятка два оторвём, и конец на сегодня… Я тебя учу, чтоб с умом. Если чуешь, что семейной жизни… п…пец, когда душе невмочь, тогда и круши. К осени на «Кашки» переводить будут, но может, и у нас на командира двинут. А ты засветился, да и не за своё. – Абакумов разозлился - если по большому счёту, и по моему характеру, супружницу твоего другана Серёги надо было с самого верхнего этажа шваркнуть.
С полчаса лейтенант и майор молча и ожесточенно рвали железо. Рядом с работающими остановился ГАЗик, вылез из него Асеев, лицо его ярко пламенело, фуражка сдвинута на затылок, в глазах задор лихого рубаки.
-Ну, что, хлопцы!? Без командира дело вянет. Сёмин, едрёна вошь, почему какао без меня не пьёшь… - Загоготал он, скидывая форменную кремовую рубашку, фуражку бросил в машину. – А ну, майор, посторонись, мы с лейтенантом вам покажем…
Но Абакумов лом не уступил, - мы уже показали, пора и шабашить, товарищ подполковник.
Асеев напружился мощным торсом, но, посмотрев на посеревшие лица офицеров, смущённо крякнул, - лады, лады, хлопцы! Отдыхать всем… отдыхать. Завтра с утра опять начнём. Чем быстрее выложим площадки, значит и полёты сразу ж начнём. – Он покосился на Сёмина, - что скуксился, лейтенант. Не боги горшки обжигают. Вдыхай, самое благодатное время, твоя пора!.. Глубже дыши.
И сразу же стало заметно, как грузен командир, по бокам живота складки, живот складками, мышцы дряблы, волос на макушке редок и слаб, мешки подглазьев налиты серостью…
Семин шёл с Абакумовым.
-Ты думаешь, сколько лет Асееву?
-Старый уже!
-Ну, дурила. Старый… Тридцать семь лет ему, а мне сорок два года.
-Конечно, старый, - удивился Сёмин. «Ни хрена себе, - подумал он, - почти сорок лет. Молодцы!..»
Абакумов промолчал, но холодок отчуждённости Володя почувствовал. «Обиделся, кажется». Сёмину двадцать четыре года. Понятие о возрасте у него соответственно его годам.
В столовой Абакумов вяло ковырял вилкой в азу, выискивал кусочки мяса. Влетел Щипачёв. Заплывший, с фиолетовым подсветом, глаз лейтенанта вызвал смех. Щипачев осмотрелся, увидел Сёмина, плюхнулся на свободное место, схватил с подноса порцию чебуреков.
-Зря взял, - предупредил его Володька, - пережарены, не укусишь.
-Я? – Костя тряхнул белокурым чубом, - нет такого материала, чтоб не обломался под моим клыком.
Абакумов и четвёртый, капитан Филин, неодобрительно косились на лейтенанта.
-Ты где носился? Почему после санчасти на объект не вернулся? – спросил его майор, поводя носом.
-Это мне рану обрабатывали. Неудобное место, пролилось…
-Пролилось, выше рта рана - хохотнул Сёмин.
-Пролилось, - невозмутимо заявил Костя. В это время он стал викой разворачивать во рту обкусанный чебурек. Но вилка соскочила, и тот стал, упёршись в нёбо… торчком. Щипачёв выпучил глаза, замахал руками: лезть в рот пальцами, за чебуреком, вроде и неудобно, но даже с помощью их ему не удавалось извлечь злополучный продукт. Схватившись за животы, чуть не умирали со смеху Абакумов, Сёмин, Филин. Через некоторое время столовая содрогалась от дружного хохота. А между тем, Костя уже и синеть начал, кровь появилась на нижней губе: проколол пережареный пирожок нёбо лейтенанту. Тут уж бедолаге и советы начали давать, не понимая, чем можно помочь парню. Наконец, Костя переломил продукт, с треском кинул его на стол. Вытирая салфеткой лицо, обиженно приговаривая, посматривал на смеющихся товарищей, - сплошная невезуха. Михеев встретил, раскричался: женись на Нинке или к замполиту пойду. А тут и замполит идёт…
-И что? – затихли товарищи.
-Пообещать пришлось. Он же пьяный, ему что, трава не расти.
-Ну, всё! – Абакумов хлопнул ладонью по столу, - всё, литеха… приплыл. От Михеева тебе не вывернуться. А ничего. Молочко пить будешь, травку косить, навоз чистить, - у прапора не забалуешь, хозяйство у него… ого-го!
-Чёрта с два, - хорохорился Щипачёв, - у меня есть идейка.
-Что за идейка? – спросил его Сёмин, уже шагая домой.
-Чего проще… Через месяц отпуск. Я себе деваху присмотрю, распишусь с ней, и все дела.
-Привезёшь сюда?
-Привезу.
-Ну, ну… - усомнился Володька. Скандал будет.
-Он так и так будет. Не уживу я у них.
-Это верно. Ты только не хватай кого попало, такую привези, чтоб все… ох!
-Ладно, - засмеялся Костя.
Они попрощались, штурман свернул к общежитию. Сёмин подошёл к автобусу, все эскадрильские, кому ехать домой, стояли, курили, посматривали по сторонам. Через некоторое время им предстояло переселиться сюда надолго. Место, конечно, неплохое, можно сказать, и красивое. Долина небольшой речки – в окружении сопок. Сопки невысокие, густо заросли пихтой, кедрачом и ещё всяким множеством разных деревьев. Речка вдоль сопок струится. Аэродром долину делит на две части, с одной стороны гарнизон, железная дорога его от сопок отделяет. С другой стороны взлётной полосы, у речки, обширное аэродромное хозяйство. По одному торцу аэродрома службы ТЭЧ и базы, а по другую, в некотором отдалении, большая деревня, воинский колхоз. Через гарнизон проходит большак, щебенистый и пыльный, в одну сторону он ведёт далеко в сопки, к танковой воинской части, к полигону, и ещё есть там что-то вроде части космической связи, множество антенн торчат, и дальше тупик-огромная, чуть не в два километра высотой, сопка в некотором отдалении, вокруг неё их речка крутится, дорог там нет. А если в другую сторону поехать, то щебенка ведёт в райцентр, в цивилизацию, отсюда можно попасть и во Владивосток, и в Находку, а там уже, куда надо.
Стоят офицеры, смотрят. Нет, ни сердце не лежит, ни душа, за коим… их сюда гонят? Пылища стоит - прошла машина – столбом, и все деревья кругом серые. Их дом у самой дороги, хоть только крашеный, успел посереть, и строительный мусор везде, голо всё. Повздыхали, побросали окурки, полезли в автобус. Пока тряслись пятнадцать километров до асфальта, подавленно молчали. И лишь заскользив взглядом по дубовым, веселым рощицам, когда замелькали фасады беленьких домов прибрежных, рыбацких деревенек, повеселели. Но ехать всего тридцать два километра, минут сорок. Вздохнули, курнули, вот и дома. Автобус остановился в тени огромных вязов. Двухэтажные, построенные хозспособом бараки, расположились в два ряда, асфальтовые ровные дорожки, кусты шиповника повдоль. Стадион, футбольное поле - изумрудный, ровненький коврик - в обрамлении могучих тополей. Берёзовая аллея, уютный дом офицеров, столовая рядом. Начальная школа. Умно когда-то тут всё расположили летчики. В далекое время летали большие самолёты, Б-6. Много лет их остовы ржавеют на бетонных площадках, по берегу небольшой бухты. На самом верху скалистого мыса стоят ракетчики. Малюсенький срвсем гарнизончик, зелени там!.. как в дремучих джунглях. Бывал у них Семин, очень понравилось. Но только как гостю, жить в этом оазисе, не дай бог…в отрыве от родины, хоть кругом свое и нашенское…
Сёмин попривык уже к прелести уссурийской тайги, и, выскочив из автобуса одним из первых, помчался домой. Нужно успеть сбегать на море искупаться, может, удастся уединиться, пристроиться с Галиной где-нибудь. Но Раиса встретила его не очень дружелюбно:
-Мне в больницу надо, завтра, или на днях, с Настей посидишь!..
-Тебе ж не сейчас!
-Ну и что. Иди к командиру, отпрашивайся.
-Схожу, схожу. Ты посмотри, на кого я похож. Треба искупаться, пот, пыль смыть. Сколько нам ещё?.. – Сёмин приложил ладошку к выпуклому, тугому животу, прикрытому лишь ночной рубашкой.
Раиса зарделась. Веснушки побежали по её лицу, собрались тёмными пятнами у глаз на скулах.
-Ну тебя! Нарочно?.. Ещё два месяца, но живот большой. Давай и я с тобой схожу.
-Конечно. Собирайся, вечер – чудо! Настя! Пошли на море.
Голенастая, бойкая девчонка с рыжими волосами выскочила из комнаты, - на море? Я сейчас!
Скажи Володьке, что он будет лицезреть настоящее море каждый день, и что вообще его увидит, ни за что не поверил бы. А вот оно! Вышли на крылечко, осмотрелись… сквозь кроны могучих дубов что-то блестит, а выше, тёмно-синее, с нежным, желтым отливом, небо. Горизонта не видать, туманится вдалеке, клубится в кудрявых вершинах, слилось в одно все. Редко увидишь чистый горизонт. Очень он далёк, и могучие кроны дубов мешают. Рая взяла Сёмина под руку, они пошли по узкой тропинке вниз, в темноту и мрак леса. Трава так высока, что Настя, чуть шедшая впереди, совсем не видна. Лишь шевелятся острые метелки, шуршат жесткие стебли.
-Что за птички поют? – прижалась Рая к мужу.
-А кто их знает, я только сороку да ворону различаю…
Лес расступился, и они вышли к морю. Настя уже бегала, раздетая, махала руками, - быстрей, быстрей! Не один Володька догадался искупаться, все, кто работал, собрались на маленьком пляже, хоть и с большой натяжкой так его можно назвать. Метров двести каменистого берега по длине, и в ширину метра три, с кустиками осоки. И в воде не разгуляешься: камни-булыги, трава тянется, путая ноги. И только на глубине чисто и вольготно. Сёмин поприветствовал товарищей. Некоторые, уже
