– Ты это…давай по тише там у себя политизируй на наш счёт. А то мы уже не можем угнаться своим печатным станком за своими обещаниями электорату быть ещё несговорчивей, прогрессивней и умней. – Попытается угомонить и урезонить свои внутренние требования президент, обращаясь пока что к телефонной трубке, заготавливая нужные слова для конструктивного разговора со своим мало дружественным оппонентом. Который с полслова не будет собираться понимать президента и даже не будет к нему и его предложениям прислушиваться, и не только потому, что они разговаривают на разных языках, а по весьма более оскорбительной для президента причине – его недружественный оппонент имеет и сам что сказать в ответ и этот его ответ совершенно не согласуется с мировоззрением президента. Вот и приходиться президенту волноваться и подбирать слова, чтобы выглядеть перед своей администрацией волевым и грамотным человеком, который может в экстренных случаях обойтись и без телесуфлёра, и найти такие убедительные слова для своего оппонента, что он в душе перекрестится и прямо вздрогнет, когда президент ему озвучит то, что он обо всём этом думает.
– Май френд. – Вот с таких ошеломляющих всякое сознание человека слов начнёт своё приветственное слово президент, дядюшка Джозеф.
Да вот только трудности перевода дали так необходимую передышку недружественному оппоненту дядюшки Джозефа, принятому им так в друзья, чем он не преминул воспользоваться, найдя к чему придраться в этих словах президента, тем самым указывая ему на его не полную честность.
– Сегодня апрель, хотел бы вам заметить господин президент. – Говорит, как оказывается, крайне недоверчивый и придирчивый ещё к своей не дружественности оппонент президента. – И как я понимаю из вашего предложения, то вы отмеряете нам всем срок в один месяц для нашего противостояния, чтобы по его итогу назваться нашими друзьями. – Ну до чего же бывает проницательным противник, так умело вырывая смыслы значений из предложенного президентом ультиматума всё ему же, самому вероятному и невероятному одновременно противнику. И президент прямо онемел от осознания того, насколько силён всё больше и больше, но лучше при таких знаниях могущества противника, меньше и меньше вероятный противник, у кого так умело работает служба внешней разведки, которая поди что уже внедрила крота в его администрацию, и он обо всех их планах не только всё уже выведал, а он их успел передать в центр, где сидит и потрясает его сознание своими познаниями его всех последующих шагов самый главный противник всех его свершений.
И что сильнее всего пригибает в коленях к земле президента, так это осознание того, что он о своих дальнейших планах ещё ни с кем не успел поделиться, а это значит только одно – так называемый крот находится в нём самом, это его внутренний предатель. И настолько это невыносимая мысль для патриотического смысла президента, что он готов выйти из себя, чтобы оголить эту свою предательскую сущность. И он бы так и сделал, если бы ему на ум не пришла очень спасительная мысль. – Так это всё Барбара. Ни у кого кроме неё нет доступа к моему внутреннему голосу, прорывающему во сне, когда я храплю. – И если президент был спасён этой мыслью, но только в физическом плане, а так-то он был душевно растоптан, то вот насчёт Барбары и их семейной жизни всего этого не скажешь без тягостного и удручающего вздоха.
– И что теперь делать? – спонтанно вырвалось у президента это в трубку телефона. И само собой его зловредный оппонент ухватился за этот крик помощи и демонстрацию своей слабости президента.
– Сколько вас там за столом? – немедленно задаёт содержащий тайну, провокационный вопрос оппонент президента. А президент и поплыл от такой оперативной скорости соображения своего оппонента. – Чёртова дюжина. – Не просто раскрывает государственную тайну президент, а тут главное то, как он её раскрывает, позиционируя себя за спасителя мира, где он со своими апостолами проводит операцию тайную вечерню.
– Ну тогда вы сами разберётесь с сами собой, выяснив, кто настоявший спаситель, кто предатель, а кто умывает руки. – Почему-то как гром среди ясного неба звучит в ушах президента это пророчество своего оппонента. Но почему-то президента, давайте уж по простому, Джозефа Эммануиловича Канта…Брр. Что за бред начинает приносить в голову воспалённое на жестокости этого мира сознание, поставленного в угол и одновременно в тупик своего безсознания обстоятельствами твоего определения как объект, а не как ты наивно всё это время думал, субъект политики людей более чем ты значимых и хитроумных. В общем, Джозефа с самым обычным фамильным именем для президента, Кондор, почему-то взволновал не этот вопрос своего причастия к возможности причащения к лику святых, как минимум, а по максимуму к спасителям человечества, а Джозеф, прежде всего, как человек, не неожиданно, а это более чем закономерно для человеческой природы соотношения со своей природой, оказавшись так близко к ней, начал с большим природным и естественным эгоизмом смотреть на всё себе присущее.
А присуще Джозефу было многое из того, что всякому человеку присуще, и первое, что его так сильно в себе заботит, то это его право на частную собственность и частную жизнь, которые в этих замкнутых и запертых условиях совсем скоро будут подвергаться сомнению и пересмотру в сторону общей публичности. И что самое ужасное в этом деле, так это то, что противопоставить этому нечего и Джозефу, как и всем остальным здесь людям, придётся смирять себя с данной действительностью.
Ну а так как будет глупо не смириться с неизбежностью, а её нужно принять, то Джозеф, ещё не потерявший в себе возможность логично мыслить, пока что решил разобраться с тем, что подвергает сомнению его частную собственность. К которой, как бы это не прискорбно было сообщать, Джозеф соотносил и свою супругу Барбару. Которой он, таким образом, сравнивая Барбару буквально с вещью, скорей всего, мстил за такой деспотичный в свою сторону характер их семейных отношений.
И вот какие мысли возникли у Джозефа по следам всех этих представлений об между государственных связях. – Барбара?! – почему-то восклицательно-вопросительно озвучил её имя Джозеф. И давай с этим вопросом разбираться. – А причём здесь она? – задался вопросом Джозеф. – И с чем её всё это связывает? – а вот ещё один вопрос Джозефа наводит его на ответ. – Жажда власти. – Всё верно и со знанием сути Барбары догадался Джозеф. – Но в чём она проявляется? – и опять вопрос и ответ на него. – А в том, чтобы меня контролировать.
– Но как?
– А всё просто. Чтобы я только её одну ценил и ни с кем больше не считался. – Догадался-таки о глубинной сущности Барбары Джозеф. – И вот здесь-то на первый план и выходит её природа, женская суть. Которая и упирает на то, чтобы я никого кроме неё за женщин не считал. Так вот откуда растут ноги этой проводимой мной по наущению консультативных подсказок Барбары политики по низведению женского я до уровня покорного наблюдателя за развитием жизни, передавая все ранее им присущие функции зачинателя жизни в техническую плоскость решения этой проблемы. – Джозеф прямо осел в себе от этого откровения женской сути, готовой себя уничтожить, лишь бы ты не достался другой. И для этого хода его мысли есть веские аргументы.
– И с какой же изуверской подлостью всё это внедряется в нашу жизнь. – Всё больше и больше охеревает Джозеф от современных возможностей переформатировать под свои задачи человека. – И сейчас, когда средства доставки красоты и физических удовольствий достигли беспрецедентных высот, – выбирай на любой вкус и цвет из всего этого расцвета искусственности, – тем самым обесценив само значение красоты, ставшей теперь серой обыденностью, человек начинает для себя искать другой эксклюзив, которым на данный момент становится настоящая, природная суть человека. Что как раз в себе и позиционирует Барбара. – Всё понял насчёт ловкости и дальновидности ума Барбары Джозеф, отчасти огорчённый тем, что ему придётся иметь дело со столь опасным и умным противником, и отчасти восхищённый тем, что Барбара такой сложный противник.
– Так вот почему она так неряшлива и непрезентабельно выглядит, даже тогда, когда красится и собирается на приём. Хочет подчеркнуть в себе эстетику природного свойства. Мне, мол, ничто искусственное не идёт. И всё для того, чтобы меня привлечь своей натуральностью. – Уже под углом раскрытия тайны такого поведения Барбары, посмотрел на неё Джозеф и вновь задался вопросом (а что поделать, когда у Джозефа в присутствии Барбары всегда возникают вопросы). – Но какова итоговая цель всех этих её манипуляций?
И пришедший в голову Джозефа ответ, поразил его своим откровением. – Когда мир находится на грани глобальной катастрофы, которая грозит всему человечеству вымиранием и выживут далеко не все, а лишь самые живучие и избранные, то вот тут-то и начнётся самая настоящая борьба за собственную выживаемость. И Барбара, стерва, любую молодую стерву поставит к ногтю своей подготовкой жизни без прикрас, когда ты можешь полагаться только на самого себя. Ведь эти лахудры из современности ничего делать не умеют, и в новых условиях жизни, а если точней, то собственной выживаемости, умение позаботиться о хлебе насущном, это вопрос жизни и смерти. – От этих мыслей Джозеф несколько приободрился, предполагая, что в таком смутном будущем о нём есть кому позаботиться. И как это всегда бывает и случается, то в таких блестящих перспективах своего будущего, обязательно обретёт своё значение какой-нибудь малоприятный фактор.
– Бл*ь, а как же вопрос воспроизводства?! – прямо про себя ахнул Джозеф от осознания того, какую огромную сложность несёт для всех оставшихся в живых людей этот вопрос. И как подспудно чувствует Джозеф, то на этом поле деятельности у него возникнут большие проблемы со своими конкурентами, ну и в природном плане тоже.
– И в чём я должен тебе довериться? – спрашивает Броуди Джозеф-президент, вернувшись в реальность из этого своего отвлечения. – Ты ведь к этому ведёшь.
– Я скажу, что тебе нужно искать, чтобы стать личностью в истории, а не наоборот. – Говорит Броуди.
– И что?
– Закон. – Как само собой разумеющееся отвечает Броуди.
– Что это за закон такой?
– Закон Абсолюта. – И опять нет никакой ясности из этого ответа Броуди.
– Что это? – спрашивает президент.
– Ты сам определишь этот закон. – Отвечает Броуди.
– И как?
[justify]– Ты решишь, что есть абсолютный факт, а
