Поднялся шум, гул голосов был, вероятно, слышен за пределами усадьбы. Все переговаривались со всеми. Дамы периодически падали в обморок. Из-за двери раздавался вскрики и оханье прислуги. Пристав многозначительно время от времени поправлял портупею. Я вскочил. Это какой - то бред! Все доказательства моей виновности притянуты за уши! Да, соглашусь, - есть некая несуразица во всём происходящем, и признаюсь, две пары кальсон могут вызвать подозрение, но господа! Несуразица в поведении или в его следствиях не есть преступление! Господа, согласитесь, вся наша жизнь полна несуразностей, а жизнь отдельных представителей рода человеческого бывает вовсе малопонятной и малообъяснимой. Но не хватать же из-за этого невинного человека и тащить его в кутузку!
Что-то в этом роде я старался объяснить присутствующим. Возможно, мне не хватило красноречия и связности в своем выступлении, но в минуты волнения, в минуты, как пишут в романах, в минуты роковые язык не всегда поспевает за мыслями, особенно когда мысли скачут и разбегаются в разные стороны, словно тараканы при свете лампы, зажжённой среди ночи. Когда я закончил свою защитительную речь и обратил свой взор к окружавшим меня людям, я не увидел в их взглядах ни понимания, ни веры, - одну только холодную отстранённость. Что ж, одним жизненным разочарованием больше, горько подумал я. В этот момент тяжелая рука пристава легла мне на плечо и несильно толкнула к выходу из гостиной. «Как тяжело пожатие твоей десницы!» - в отчаянье крикнул я, но, видимо, пристав не принял это на свой счёт и потому хватку не ослабил.
Меня вывели на крыльцо. Холодный ветер теребил мои волосы, холодил щёки и пробирал насквозь, до самых костей, но я того не замечал. Мы спустились вниз к полицейской повозке. Праздной толпой за нами следовали сборище господ и дворня. Я окинул взглядом открывавшуюся мне даль полей, церковь на противоположном берегу реки, далёкие рощицы и низкие тяжелые, словно беременные ледяным дождём, свинцовые облака.
-Отставить! Стоять! Смирно! - раздался громоподобный и такой знакомый голос. Мощь его была сравнима только с гласом иерихонской трубы, и в былые времена при звуке этого голоса враг цепенел и сдавался в плен целыми эскадронами. Сейчас же он звучал в моих ушах на подобии лирического романса композитора Алябьева. Я открыл глаза и огляделся. Выражения лиц, позы и выпученные глаза присутствовавших при сём явлении их превосходительства живо напомнили мне пятый акт известной пиесы. Только столпом здесь стоял Фаддей Ермолаевич Спичкин, а следователь Назар Трофимович выполнял роль вопросительного знака. Лица всех остальных были обращены к вершине лестницы. Там, надо всеми возвышался Лев Игнатьевич в красной генеральской венгерке с георгиевским крестом на шее и в тёмно-синих чакчирах, одна штанина которых была заправленная в черный щегольской сапог, другая свободно ниспадала на домашнюю туфлю.
Вид генерала в одном черном сапоге внезапно сменился всплывшим из памяти видением, как это случается в состоянии «deja vu», - кто-то высокий так же стоял на вершине лестницы и обут он был на такой же манер – один чёрный сапог. Нет! Чёрный ботинок. И был он высоким блондином. Я с силой тряхнул головой. Видение исчезло.
-Фаддей, - крикнул генерал сверху, - отдай сапог! Отдай, не то разжалую в городовые! Ты меня знаешь!
Становой на какое-то время пришёл в себя и поспешил, отдуваясь, наверх, бережно неся перед собой, словно драгоценный сосуд, генеральский сапог.
Внезапное появление генерала требует некоторого пояснения, и пока вся публика, включая дворовых людей приходит в себя после произошедшего, я привлеку внимание читателя к описанию событий, предшествовавших обретению Льва Игнатьевича вновь.
***
Как помнит внимательный читатель этих строк, спасаясь от настойчивых попыток любезнейшей Софьи Николаевны женить меня на Ольге, я улучил момент и выскользнул из гостиной. Выбежав, я, не сбавляя шага, устремился вверх по лестнице к себе в комнату. Войдя, я громко и твёрдо заявил:
- Дядя, я более не намерен поддерживать вашу в высшей степени сомнительную интригу! Я категорически протестую!
Из-за перегородки показалась голова генерала. Он настороженно оглядел комнату и, удостоверившись, что в комнате никого кроме нас нет, показался целиком. На нём была домашняя стёганая куртка с шелковыми обшлагами, из-под которой торчали кальсоны, а ноги были упрятаны в толстые вязаные носки.
-Тише! – зашипел он словно локомотив на полустанке, - тише! Голубчик, нас могут услышать! Тогда всё пропало!
-Пусть пропадает! – отрезал я, но тоже понизив голос, - пусть! Это всё же лучше, чем жениться!
-Т-с-с-с! – он прижал палец к губам и, схватив меня за рукав, потащил за перегородку. Перегородкой служила дверь, за которой была лестница. Лестница вела наверх на антресоль под самой крышей. Там дядюшка хранил кипы исписанных листов бумаги, которые в минуты благодушия и рассуждения о своей роли в истории, называл архивом. Ещё стояла атаманка, кресло и на почётном месте лежали несколько бриаровых английских трубок и пара пачек табака.
-Юджин, - шёпотом втолковывал мне дядя, - это такой маневр. Ты человек не военный, оттого не сразу поймёшь. Ты как бы на апрошах встречаешь атаку врага, а я скрытно захожу ему во фланг.
-Дядя! – закипел я от возмущения, - бросьте вашу игру в солдатки! Меня хотят женить!
-Совет да любовь, Юджин! – дядя неожиданно прослезился светлыми слезами счастья и попытался меня облобызать.
-Лев Игнатьевич! -повысил я голос, отвергая нелепые его поздравления, - сей же час спускаемся вниз! Я вас предъявляю, а вы со всеми объясняетесь!
-Никак нельзя! Дорогой мой, нельзя! – его словно охватила лихорадка. Он плотнее запахнул свою курточку, пытаясь согреться, но его бил озноб.
-Хорошо-с! Слушай же! Заклинаю тебя, пойми мою муку! -дребезжащим голосом пролепетал генерал. Он нервно прошлёпал толстыми носками на середину комнаты и остановился. Седые волосы его были всклокочены, глаза горели огнём нешуточных переживаний.
-Слушай же, - воздел он руку. Так, вероятно, Моисей убеждал своих сторонников следовать за ним сквозь разверзшиеся пучины моря, - слушай и не говори потом, что не слышал. Ты спрашиваешь, отчего я избегаю Софи? Изволь! Наше знакомство случилось в осенней Москве. Она год, как овдовела, я тоже был вдов. До нашей встречи я искал утешение своего горя в непрерывных экспедициях и в службе. И вдруг такая встреча! Нас сблизила схожесть судеб. Я тотчас рапортовал об отпуске и остался в Москве. Мгновенно разгорелся роман. В те годы я был горяч и необуздан. Софи тоже воспылала ко мне страстью. Зима промелькнула незаметно. Ах, Юджин! Февраль скверный месяц, мой мальчик! Особливо когда тебя принуждают к женитьбе. Что было делать? Долг воина и служение Отечеству перевесили на весах богинь Парки. Меня призвали в полк. Мы простились. Потом была Крымская кампания. Ранение. Более двадцати лет прошло. И вот встреча вновь! И что же? Спустя двадцать лет снова жениться? И на ком? На дочери Софи! А что если Ольга моя дочь? Нет! Лучше провести остаток дней затворником в своём гринхаусе, чем богопротивный инцест!
Он сжал свой старческий кулачок и несильно стукнул себя в лоб, задравши голову вверх, обращаясь, видно, к Зевсу. Чувствовалось, что дядя посещал театральные представления и отдавал предпочтения трагедии. Однако мне было недосуг ни входить в его возвышенно-трагическое состояние души, ни обсуждать с ним дальнейшие шаги по выпутывания из сложившейся катавасии. В окне я увидел, что в ворота усадьбы въезжает шарабан с полицейскими.
-Лев Игнатьевич, очнитесь! – призвал я его с вершин актёрского Олимпа на землю, - нам нужно выпутываться! Сюжет, что вы предложили, будто вы утопли, на поверку оказался скверным анекдотом. Когда обнаружилось, что кальсон двое, я чуть не сгорел со стыда!
-Молодой человек! – с обидой вскричал генерал, -не княжеское дело пересчитывать пары кальсон. Да, в спешке всякий может ошибиться! Бывает! Следующий раз буду внимательнее!
И тут я увидел торчащее из-под кровати голенище гусарского сапога.
-Дядя, это что такое! – зло зашипел я, указывая на торчащий на всеобщее обозрение сапог, — это же дезавуирует ваше исчезновение! Складывается впечатление, дядя, что вы никогда не прятались и не маскировались!
-Знаешь, братец, не тебе меня учить. Ты сам пробовал маскироваться под кроватью? Да ещё в спальне, да при ревнивом муже? То-то же! – он кряхтя поднял сапог и повертел его в руках, - надобно бы Авдейке отдать – пусть каблук починит.
Махнув рукой, я выскочил из комнаты и помчался по лестнице вниз. Пробега мимо окна, я увидел, что полицейские уже у крыльца.
***
Читатель извинит меня за этот краткий обзор прошедших событий, тем более, что он, то есть обзор, надеюсь, был вполне оправдан. Обзор прошлых событий…хм, звучит громоздко и для произношения затруднительно. Англичане, если верить дядюшке, большие мастера использовать одно-два слова там, где мы норовим исписать полстраницы, объясняя. Вот
