Вдруг за моей спиной раздался голос (в который раз этот человек неожиданно оказывается у меня за спиной и каждый раз явно с недобрыми намерениями!):
-Ах вот вы где! Я вас искал, негодяй! – Платон Иванович с последнего раза не утерял красноту своего лица, и глаза его по-прежнему метали молнии, - вы, сударь…а я, сударь…я люблю Ольгу Матвеевну больше своей жизни! А вы, сударь? Я вызываю вас, чёрт меня подери! Господин Дорн, угодно ли вам принять мой вызов?
Сознаюсь, я пришёл в замешательство от нелепости всех этих фраз, и глубина моего замешательства была сравнима, пожалуй, с замешательством Лота, когда тот увидел свою жену в облике соляного столпа. Моё удивление было велико, но после слов дяди оно превратилось в неконтролируемое и распространяющееся явление космического масштаба, наподобие энтропии. Их превосходительство и одновременно сиятельство вопреки здравому смыслу поддержало своего секретаря:
-Браво, Платоша! Это по-гусарски! Предложи этому штатскому выбрать оружие! Впрочем, нет! Настаивай на рапирах. Хотя ты и из пистолетов стреляешь изрядно!
«В тридцати шагах в карту промаха не дам, разумеется, из знакомых пистолетов!» - пронеслось у меня в голове. «Боже мой, - мысленно и потому беззвучно, вскричал я, - что происходит?»
- Драться на рапирах! Дуэль, сударь, состоится завтра на рассвете. – отчеканил секретарь, - место дуэли лужайка возле пруда. Если вы не растеряли остатки чести, то явитесь к месту дуэли вовремя.
Он кивнул мне, дяде сделал полупоклон и вышел.
-Что всё это было? –наконец я обрёл дар речи.
-Дуэль! – дядя пожал плечами, - известное дело. Ты будешь драться на поединке.
-Но я не причинял зла Платону Ивановичу. Отчего принуждать меня к драке? - заспорил я, горячась, - ведь ни словом, ни действием я не оскорблял его.
-Не важно, мой друг! Это не важно. Он тебя вызвал – изволь драться. Иначе прокляну.
-Но почему?! Почему, дядя, тебе вместе меня не проклясть своего секретаря, за бессмысленное покушение на мою жизнь? Я как никак твой родственник!
-Родственник, - согласился генерал, - но не кровный. А он кровный.
-Кто? – я ещё не совсем отошёл от выходки секретаря, которая повергла меня в полное непонимание происходящего, а тут ещё дядя находит возможным сбить меня с толку до полного изнеможения.
-Платоша. – смущённо улыбнулся генерал, - он – бастард. Сын. Его мать француженка. Патрисия. Служила камеристкой у Анны Ильиничны. По смерти тётки твоей я был сам не свой от горя. Вот-с… Такое бывает, Юджин. Ты ещё молод и не испытывал горя утрат. Да-с! Потом я, известное дело, в полк. Вернулся через год, а мадмуазели и след простыл. Только письмо. Всё надушенное и всё в слезах. Проклинала Россию и всех русских. Написала, мальчика твоего оставляю тебе на память. Вот-с. Ты не сомневайся, Юджин, дуэль будет на славу! Платоша прекрасно дерётся. Сызмальства обучен. В Париже, говорят, не было более грозного дуэлянта, чем Платоша. Мне ещё благодарственные письма присылали, что забрал его оттуда.
Пока генерал предавался слезливым воспоминаниям и бахвалился своим незаконнорожденным сыном, у меня созрел план, который я тотчас же стал претворять в жизнь.
-Лев Игнатьевич, - вежливо дослушав до конца его тираду, я сокрушённо покивал, - нисколько не сомневаюсь, что Платон Иванович завтра во время поединка проткнёт моё несчастное сердце рапирой. Думаю, где-то в области левого предсердия. Поэтому перед смертью я хочу облегчить свою совесть и признаться в грехе обмана. Прилюдно, так сказать, покаяться. Рассказать перед всем светом, который как раз собрался в столовой, рассказать, как я малодушно покрывал ваше жульничество с мнимым написанием мемуаров. Раскрою, как вы трусливо бежали с поля боя перед лицом своей бывшей возлюбленной и унизительно, навроде жалкого лицедея, скрывались в шкафу в моей комнате. Более того, как врач я буду вынужден констатировать, что причиной трусливого бегства прославленного генерала является подавляемый им бессознательное - неконтролируемый страх перед юбкой. Перед юбкой, господа! Обращаю ваше внимание, господа, перед юбкой! Вероятно, я не смогу устоять и назову имя этой грозной Немезиды, дабы все воздали ей должное и может даже воздвигли в её честь триумфальную арку! Мне страшно представить, какой вас ждёт конфуз, генерал! Какая потеря лица и кем вы предстанете в глазах общества и как обескуражен будет сам генерал-губернатор Николай Леонидович!
Мои слова буквально уничтожили князя Чабрецова. На дядю было жалко смотреть! Что ж, скажет, читатель, это было жестоко. Соглашусь, но если бы не прямая угроза жизни, я бы не был так жесток.
-Голубчик, – проблеял Лев Игнатьевич, белея лицом, - это шантаж?!
-Никак нет, мой генерал! – продолжил я, - это управление знаниями на благо ваших близких и родных, а заодно и на благо Отечества.
-Я ничего не понял, Юджин, - поникнув головой пробормотал дядя в отчаянии и умолк. По прошествии минуты, он посмотрел на меня.
-Чего же ты хочешь, мой мальчик? – совсем тихо спросили их превосходительство.
-Во-первых, - начал я диктовать условия безоговорочной капитуляции, - вы признаетесь Платону Ивановичу, что вы ему, так сказать, папаша. Во-вторых, на правах отца запрещаете ему драться со мной на дуэли. В-третьих, подаёте на Высочайшие имя прошение об узаконивании прав Платона Ивановича, как вашего сына и наследника. И последнее – вы благословляете его брак с девицей Ольгой Костяевой.
***
Спустя месяц, Оленька вышла замуж за сына и законного наследника князя Чабрецова - за Платона Ивановича. Прошение на Высочайшее имя было принято с благосклонностью, но в просьбе именовать Платона Ивановича Чабрецовым было отказано по причине того, что Чабрец и Тимьян суть одно и тоже и менять одно на другое смысла нет, мол, какая разница, а на переписывание множества бумаг потребуется изрядное количество чернил. По той же причине княжеское достоинство Платону Ивановичу пожаловано не было, но вместо этого Высочайшим благоволением окончание фамилии Тимьянов было заменено на «офф», а все родившиеся в этом браке мальчики получали титул баронета. Последнее несказанно обрадовало Софью Николаевну и англомана князя Чабрецова. Свадьба и венчание прошли при большом скоплении народа в родовом имении Рождествено (присутствовало всё дворянское собрание уезда и сам Николай Леонидович). Нужно ли говорить, что в свадебное путешествие молодые отправились в Англию.
Приглашение на свадьбу я получил через неделю после самого события. В том же конверте я обнаружил короткую записку от дяди, в которой он извещал, что писание своего мемуара он оставил. В обосновании своего решения Лев Игнатьевич писал, что ничего примечательнее, чем английская атака лёгкой кавалерии под Балаклавой, в его военной карьере не было, а лучше англичанина Теннисона всё равно её не описать. Оттого он принял такое решение и всецело посвятил себя выращиванию кабачков, коими неутомимо одаривает Назара Трофимовича и Фаддея Ермолаевича, на почве чего они сблизились чрезвычайно. Едва дочитав последние строки, я поспешил спрятать письмо во внутренний карман пальто. Дождь, который собирался начаться ещё утром, словно дождавшись, что мы – я и мой полусонный возничий, - отправимся на худой подводе к занемогшему кузнецу в дальнюю деревню, сперва заморосил, потом набрал силу, и со всей злостью небесной стихии начал хлестать меня по спине.
