Захолустье

уголок рта мой заказчик). Они шушукались подобно соседкам по совковой коммуналке. Подружка оказалась под стать рефлексирующей минетчице. И высосала всю сперму из эрегированной интриги. Скабрезные телефонные беседы Л. Трипп записала на магнитофон и передала их литературному агенту. Книга вышла в свет после CapitolOralCaseспустя год. О’кей, Леди Триппер, куй железо, пока стоит - стоить будет дороже.
      И Бассаров не исключал публикации своей истории, казалось, сокровенной. Но «в исторической перспективе», как выразился заказчик. В телефонных беседах со мной он подчеркивал, что это не история болезни, не скорбный лист, а суть Любовный Свиток, нравственная, глубоко, точнее, высоко этическое событие. Но время еще не пришло. Борис понимал, что любимая уйдет к звездам раньше его. И был готов уйти вслед за ней... И тогда, как знать, наступит черед публикации этой неоднозначной рукописи – в назидание потомкам.
Отстирать синее платье в голубой реке истории.

      Бассаров уже пробовал наговаривать на диктофон. Понуждал делать то же свою женщину. Не то, не то… Ему нужен взгляд со стороны – пусть нелицеприятный, даже жесткий, не уводящий нос и глаз от человеческой… - Борис запнулся, подбирая слово, - от человеческой хили, ведь речь о СПИДе.
      От неожиданности я повторил тревожную аббревиатуру излишне громко. И поперхнулся пивом. Тогда из каждого утюга пугали чумой двадцатого века.
      На нас воззрились с других столиков. Звон посуды стих.
     - Спокойно, граждане! – сказал Бассаров. – Ахтунг! Увага! Attention! Speed в переводе с языка англосаксов означает скорость. Мы тут с дружбаном в ДТП вляпались…
      Посетители склонились над кружками. Звон посуды гармонично влился в гул разговоров.
      - Слушай, Серый, я сделал лишь первую главу… Атас! нет времени, - продолжил Борис. – Еще и капусту рубить надоть … Шинковать наличку. Бизнес, ничего личного, старик. Потом личного, чует мое сердце, будет больше, а времени меньше, сечешь?
      Заказчик обещал платить, исходя из гонорарной сетки ведущей газеты региона, он узнавал расценки - вот борзый! С учетом того, что объемы будут не газетные, а книжные, то получалось неплохо. Можно подзаработать.
      Что было весьма кстати. На дворе свирепствовала безработица. 1990-е, гребаные, загребанные и восхитительные. Люди продавали сигареты поштучно, кто помоложе, то и себя (поштучно); рабочие местного завода «Теплоприбор», уволенные в бессрочные отпуска, стояли на подступах к колхозному рынку, обвешанные с головы до пят разнокалиберными электрокипятильниками, выданными в счет зарплаты, - словно дореволюционные лотошники сушками-баранками. В газете практически не платили, предлагали искать рекламодателя. А Бассаров и раньше не подводил. Несколько раз он просил написать статьи про тот же СПИД, приносил в клюве с толком подобранные факты, платил наличкой четверть сразу, остальное – по факту. Он мог, кстати, работать журналистом, и куда лучшим, чем иные в нашей газетенке… Но ему вечно было некогда. Вдобавок он увлекся историей больного вопроса, водил обедать библиотекарш из отдела редких книг, и таким манером проникал в закрытые фондохранилища.
       Надо с самого начала оговориться, что Борис для достижения благородной цели не брезговал средствами. Кондомами в том числе. Пишу об этом спокойно - заказчик разрешил. И даже настоял на том. Прошли времена «лакировщиков». Ничего личного – только бизнес.
       Короче, мы ударили по рукам. Чокнулись кружками.
       - Вербатим необратим! – выкрикнул Борис.
       Я хотел спросить, что такое вербатим, но передумал.
       Перешли ближе к делу. Бассаров забормотал об исторической вине. Историк же, ёлки зеленые.

       Если к делу, то надо бы по порядку. Мне и самому странно столь запоздалое представление, но ход моего повествования не позволял сделать этого раньше.
       Меня зовут Сергей. Серый, как когда-то в пору студенчества, окликал меня Борис,  кличка Борзый. Мы учились в одно время, только на разных факультетах. Он на историческом, я на филологическом, на отделении журналистики. Но жили в одном общежитии, полсеместра -  в одной комнате. Борька знал поименно моих однокурсников.
       С некоторых пор Борис стал звать меня чуть иначе. Не Серега, не Серый, а Серенус. Хорошо, что не в безбашенную пору студенчества, а то однокашники – держу пари! - приклеили б в рифму похабную приставку, разумеется, сзади. Век не отмоешься. Но Бассаров успокоил, что речь идет о классическом имени. Он был начитанным. Борзым. Успевал и на спортплощадке, и в читальном зале, и на набережной, где назначал свидания студенткам - не только из университета. Обещал познакомить с медичками (мёдичками, как он выражался), но в погоне за удовольствиями, видать, забыл. Борзый и есть.
       - Ну-с, Серенус! Как дела с нашим романом? – с бутылкой коньяку заваливался в мою холостяцкую однушку Борис, при этом «роман» произносился с ударением на первом слоге. Так, выяснилось, говорили «В мире отверженных», в мемуарах народника Якубовича, когда каторжники, рыгая после картошки в мундире, просили ученого соузника развлечь их после длинного этапа. «Романом» писатель-каторжанин в кругу душегубов и спасся. Я ж говорю, начитанная бестия, этот Бассаров. Полный абзац.
      Что ж, пусть Серенус. Мне по барабану. Без звания и степеней. Я - газетчик со стажем. Из тех, кто заглядывал в мрачный зев Северомуйского тоннеля, в полумрак кошары хмурого чабана, с коим накануне пил спирт-ректификат для процедуры искусственного осеменения, а с наступлением новых времен, зажав нос, в поисках компромата отважно нырял в пододеяльные сумерки кандидатов в депутаты. Звезд с неба не хватал, но в своем кругу считался крепким профи. В данном контексте еще и начинающий писатель. «Лучше начинающий, чем кончающий», - спошлил по этому поводу Борис. И развил мысль: старик, ты не замечал, когда кончаешь, то уже пополам с наслаждением испытываешь легкое разочарование и надвигающуюся тоску? И хочется, чтоб она ушла. Циник и бабник, что с него взять?
      «Всего лишь станционный смотритель» - говорил про себя Бассаров.
Безусловно, Бассаров обладал даром сочинителя и, без сомнения, смог бы изложить перипетии своей истории. Но в последнее время этот недоучка, шкодливый паж из свиты госпожи Клио, увлекся историей уже как наукой, писал о событиях Центральной Азии почти вековой давности. Началось это у него с поиска тибетского чудо-средства от «чумы ХХ века», простите за штамп. Это был его idefix.     
       На пятом курсе Борис огорошил и однокурсников, и преподавателей. Забрал документы из универа и закатил в общежитии прощальную пирушку. Научный руководитель диплома даже приходил в общежитие, уговаривал Бориса вернуться. Да, студент Бассаров не был отличником, но без труда мог бы им стать. При желании. Но желание отсутствовало. Бывший студент-дипломник лежал на голой панцирной сетке, - успел сдать кастелянше постель и матрас, - и вяло отнекивался. Заявил, что хочет поступить на философский, а, глядишь, на восточный факультет Ленинградского университета. Он тоже носит имя Жданова, что и Иркутский универ, где названные факультеты отсутствовали. Руководитель диплома, еще не старый, но с жуткими мешками под глазами, тощий, с ранней плешью, эдакий ученый червь, возмутился: это не смешно, до защиты осталось менее семестра! И выдал главный козырь: а он-то планировал на пару с Бассаровым другую защиту – кандидатской диссертации. И тема подходящая, и связи.
       Ученый червь знал, что и где грызть. Дело в том, что Борис обладал так называемой «зеркальной памятью».
       «Точнее, эйдетической* памятью, - небрежно бросил заказчик, когда случайно наткнулся на данный пассаж. – Исправь, студент Серенус».
        Исправляю, не западло. Студент Бассаров мог так же небрежно ввернуть на коллоквиуме цитату  научного светила, а когда преподаватель сомневался в точности изложения, называл номер страницы первоисточника, год издания... Позднее гендиректор НОК «Белый квадрат» ставил в тупик партнеров и главбухов тем, что безошибочно артикулировал номер договора или статьи федерального закона в редакции такого-то года. И саму статью. Сверяли, поражались, потом перестали. Верили на слово.        
        Преподавательский состав единодушно прочил ему блестящее будущее. Несмотря на отсутствие диплома, Бассаров «по жизни» был на редкость эрудированным, не только в истории. Знал два-три европейских языка и подумывал взяться за китайский. Я думаю, в свое время ему наскучил не сам процесс учебы, а некие формальности в форме оценок и зачетов. На коллоквиумах Борис отмалчивался, рассказывали сокурсники. Скорее всего,  не хотел выделяться среди сверстников, иначе разница в знаниях могла быть сокрушительной, и ему было бы неудобно перед товарищами. Он просто хотел быть «как все», оправдывался Борька. Подозреваю, что и после школы не стал поступать в вуз, а  пошел в армию по той же причине: быть «как все». Такой вот бзик.
       Комплекс полноценности.
       Но этот комплекс случайно давал о себе знать. Одногруппник Бориса со смехом поведал, как однажды Бассаров опоздал на экзамен, впопыхах вытянул билет, с ходу ответил блестяще. Экзаменатор попросил зачетку. И вскричал:
       - Бассаров! Вы что, издеваетесь! Вы же сдали мой предмет! Еще на той неделе. На «пять», ё-моё!
       Преподаватель встал из-за стола. Он выглядел оскорбленным.
       Бассаров виновато заглянул в зачетку.
       - Да? Гм, в самом деле… извините… накладка вышла-с. 
       И ретировался.
       Достигнув 30-летнего рубежа, Бассаров все-таки получил диплом. Сдал экстерном, - тот самый научный руководитель, уже в ранге декана, устроил.
       А вот сдать экстерном личную жизнь оказалось намного труднее. Пройдена точка невозврата, говорил Борис.
       Бассарову нужен был сторонний беспристрастный экзаменатор, который запечатлел бы в слове его откровения, потому как считал, что ему, лицу заинтересованному, могут не поверить.  Но был и второй мотив. Борис полагал, что людям свойственно мысленно переписывать прошлое и раскрашивать воспоминания в лестные цвета. Дело даже не в том, что люди стыдятся говорить о некоторых вещах. Они подсознательно блокируют самые болезненные воспоминания. И, таким манером, создают субъективную историю, имитирующую настоящую. Муляж. «Гештальт», - усмехался мой знакомец.
       В конечном счете, думаю, он хотел, чтобы о его странной болезненной страсти к Лори (она разрешала изменять ей, а близости, заведенной меж мужчинами и женщинами, у них почти не было) знала широкая аудитория. И дочь - при достижении соответствующего возраста.
 
       Мне хорошо за сорок, но в начальный период описываемых событий я еще не разменял третий десяток. И не собирался. Заказчик сразу выдал диктофон «Sony» и кучу кассет, чистых. Но некоторые -  с