15.
Между тем, Франк вдруг говорит:
«В состав сущей Правды входит момент, по которому она есть свет знания, теоретическая истина или созерцание, раскрытие бытия. Но в подлинном, последнем смысле быть – это и значит сознавать или знать. Совершенно бессознательное бытие не есть бытие».
На первый взгляд кажется, будто Франк прав. Действительно, бытие без его осознания для субъекта как бы не существует. И тогда получается, что знания являются обязательным условием бытия. А поскольку под знаниями Франк подразумевает знания, полученные с помощью мышления, которые философы традиционно называют «чистыми знаниями», то логика развития этого воззрения приводит к выводу, будто мышление и его продукты являются источником смыслов и даже самого бытия. Если забыть о диалектичности мышления, то это выглядит убедительно. Особенно с признанием того, что выводные знания имеют особое, «сверхмирное» начало. В нем-то Франк и находит отражение абсолюта, создавшего мир из ничто, а мы, как вы уже знаете, в этом «сверхмирном начале» подозреваем само ничто, чуждое миру. Поэтому нас уже не удивляет растерянность Франка перед выводом, который он делает из своего утверждения:
«Мы видим вокруг себя множество вещей и существ, которые мы называем бессознательными, неодушевленными и даже мертвыми… Все эти мертвые вещи существуют «для нас», потому что мы их знаем или сознаем, но они не существуют для себя… Но хотя это так, – мы не понимаем, как это, собственно, возможно, и именно этот факт есть величайшая проблема философии».
Ну конечно, вслед за выводом из неправильного посыла немедленно возникает величайшая проблема. Подобных проблем в философии предостаточно. Но они чаще всего легко разрешимы. В данном случае стоит согласиться с тем, что разум в своем творчестве не нуждается в мышлении, и от величайшей проблемы не остается и следа. И, так как творческая энергия Вселенной содержится во всем и всем движет, то мы приходим к старой истине: «все разумное действительно, все действительное разумно». Что же касается сознания животных, то оно существует как сосредоточенность на внешних или внутренних объектах. Ведь животные сознают, например, где у них болит и откуда исходит опасность. Отсюда недалеко до познания сущности Бога и его возможного участия в нашей жизни по средствам разума, не дополненного мышлением.
Когда же, мышление Франка показало ему мир сквозь призму эгоизма, инициированным «ничто», он тотчас увидел, что такой мертвый мир просто не может существовать. Поэтому он поспешил отступить от столь обманчиво красивой формулы: «Бессознательное бытие не есть бытие». И он говорит:
«Основываясь на нашем собственном опыте, на понятии о бытии, мы приходим к убеждению, что либо эти мертвые вещи совсем не существуют в себе, а «существуют» только «для нас», либо же – и таков окончательный вывод, – существуя в себе, они хоть в зачаточной, смутной, потенциальной форме существуют и для себя, сознают себя, суть угасающие, еле тлеющие искорки абсолютного Света. То, что есть, как-то живет, а то, что живет, как-то одушевлено и сознательно. В последней глубине бытия нет ничего, кроме света, и лишь на поверхности бытия мы видим, – в силу ли искаженности самого бытия или по нашей недальновидности, – слепоту и тьму».
16.
Таким образом, Франк, как будто, приходит к осознанию того, что Свет является воплощением той творческой энергии, которая пронизывает все и всем правит и, по сути, является Богом. Впрочем, на самом деле Франк всего лишь возвращается к этой истине, ибо она доступна разуму человека самым естественным образом и известна с незапамятных времен. Притом она хорошо прописана в религиозной литературе и подробно осмыслена схоластами. Зато прикосновение пера нашего Шекспира к этой ветхой истине делает ее таким источником Света, который, пожалуй, сравним со вспышкой «Сверхновой».
«Этот сверхмирный и объемлющий мир, Свет есть вместе с тем вечное начало. Более того, он есть сама вечность. В лице всякой истины, хотя бы самой эмпирической по своему содержанию и доступной самому ограниченному уму, мы постигаем вечность и смотрим на мир из вечности. Ибо всякая истина как таковая есть усмотрение вечного смысла, она навеки фиксирует хотя бы единичное, мимолетное явление, она имеет силу раз навсегда».
С этого момента начинает казаться, что новая волна осознаний Франка уверенно несет нас к тем основаниям жизни, о которых свидетельствует наша «философия творчества и красоты». Однако рассуждения Франка мало что и добавляют к пониманию сущности животворящей энергии, и сводятся в основном к художественным образам, таким как: «порог бытия», «первооснова бытия», «исконная утвержденность», «лоно вечности» и т.п.
Тем не менее, Франк приходит к следующей мысли
«Для холодного теоретического знания реальность становится синонимом несовершенства, а совершенство – синонимом нереальности, только «идеалом», чем-то только воображаемым, бесплотным и призрачным».
То сеть он как будто догадывается, что живая реальность не может быть совершенной, поскольку совершенство – это определенная завершенность. Но может ли быть совершенным Бог?
Созидательную энергию Вселенной мы, конечно, можем признать всесильной, но лишь в смысле грандиозности ее свершений и возможностей. Ведь ее силой создано все сущее, от гигантских звезд до живых организмов. А представив эту энергию в чистом виде, мы можем даже воображать ее совершенной, хотя бы на том основании, что в потенциале она, будучи бесплотной и незримой, содержит в себе все мыслимое. Но, будучи связанным с материей, Бог не может нарушать ее законы, им же созданные, а его творчество не свободно от креативных принципов, подчинение которым лишь предполагает движение к совершенству. Однако это совершенство возможно только в гармонии с со всем сущим, что недостижимо, поскольку сама гармония не может быть абсолютной. И уж тем более мы не можем признать животворящую энергию какой-то «надмирной», «потусторонней» силой, чуждой эмпирическому бытию. Она необходимый участник и сущность бытия.
Так что, Франк, говоря об «истинном бытии», вдруг меняет представление о существе совершенства.
«Так как жизнь есть не что иное, как внутренняя сущность бытия, то совершенство и бытие есть одно и то же… Какое же это совершенство – быть только призраком, тенью, сном человеческой души? То, что мы разумеем под совершенством и чего мы ищем как единственного абсолютного блага, есть, напротив, само бытие… Для эмпирического сознания это всегда есть парадокс или голословное утверждение; для сердечного же знания это есть самоочевидная истина».
Немного выше мы говорили о творчестве восприятия. Вот и Франк приходит к чему-то подобному:
«Блаженство и совершенство есть последнее, глубочайшее бытие, основа всего сущего – так воочию раскрывается перед нами последняя тайна бытия. Лучший образец и символ этой тайны есть любовь. Ибо любовь, истинная любовь, и есть не что иное, как радость жизни, или жизнь как полнота радости. В этом – существо религиозной веры. Это сознание тождества последних глубин бытия с абсолютным совершенством, благостью и блаженством есть то последнее проникновение в тайну бытия, которое спасает нас от ужаса жизни».
И как не согласиться и со следующим утверждением Франка:
«Мы не можем отожествить себя с Богом, но мы не можем и отделить себя от Бога и противопоставить себя Ему, ибо мы в то же мгновение исчезаем, обращаемся в ничто. И мы начинаем прозревать тайну Боговочеловечения и Боговоплощения. Богу мало было сотворить мир и человека. Ему надо было еще наполнить и пронизать Собою человека и мир».
Не странно ли это слышать от Франка, еще недавно утверждавшего, что эмпирическая жизнь враждебна человеку и бессмысленна? Но если весь мир «пронизан» и «наполнен» Богом, то значит, существование этого мира вовсе не бессмысленно, ибо движимо Творцом.
Не менее удивительно и следующее откровение Франка:
«Метафизическое всемогущество Добра удостоверено в самом его эмпирическом бессилии. Невозможное для людей не только возможно, но самоочевидно есть у Бога и через Бога. И потому условия смысла жизни самоочевидно осуществлены, несмотря на эмпирическую бессмысленность жизни. И теперь мы понимаем, что наши жалобы на бессмысленность жизни, на невозможность обрести в ней смысл, просто неправомерны. Жизнь имеет смысл, и этот смысл легко и просто осуществим для каждого из нас – ибо Бог с нами, в нас».
Так о чем же тогда мы спорили с Франком, возражали ему, указывали на ошибки и недоразумения в его рассуждениях? Он тут явно похож на того больного, которого мы пытались лечить, а он, занимаясь самолечением вылечил себя сам.
17.
И вдруг на фоне этого, приятного нашему уху, переворота в сознании Франка, мы слышим:
«Что эмпирическая жизнь мира бессмысленна, это принадлежит к ее существу, это так же бесспорно и естественно, как то, что выдранные из книги клочки страниц бессвязны, или то, что в темноте нельзя ничего увидать. Поэтому заключается внутреннее противоречие в самой попытке отыскать абсолютный смысл в эмпирической жизни или до конца «осмыслить» ее».
Как? Разве эмпирическая жизнь остается бессмысленной, даже с уяснением того, что «Бог с нами и в нас»? Конечно, «абсолютного смысла в ней искать не приходится, поскольку ни творчество, ни сама жизнь не абсолютны. Да и что значит «осмыслить до конца»? До какого конца? Но признав бытие «пронизанным» творчеством Бога, как возможно говорить, будто жизнь бессмысленна в своем существе?
Объяснение этого недоумения скрывается во фразе из молитвы: «Да приидет царство твое?».
Оказывается, из этого призыва Франк делает вывод, что царство Бога еще не наступило.
Вот, что значит, интерпретация религиозных догм. Но что, если в молитве речь идет о воцарении подлинного творчества, а значит, и разума, и нравственности в человеческом обществе. Ведь христианское верование в Бога Творца и творческий подвиг Христа способно приблизить его «царство».
«Но зачем же нужно было вообще существование этого бессмысленного мира? – вопрошает Франк. - Отчего Бог не мог сотворить человека и вселенской жизни так, чтобы она сразу и раз навсегда была в Нем, была проникнута Его благодатью и Его разумом? Кому и для чего нужны наши страдания, наши немощи, наша слепота?»
На это так и хочется сказать: «Снова здорово». Однако мы уже знаем повадки нашего Шекспира, и вот уже слышим:
[justify] «Бог, будучи непостижимым,
